Сама?
— Завтра, если вам будет угодно.
— Что я должен сделать? — прошептал король.
— Позовите Нострадамуса и прикажите всем этим незваным гостям удалиться.
Ужас, бредовые мысли, призывы потусторонних голосов, угрызения совести, раскаяние, трагические воспоминания — все, все мигом исчезло из сознания короля. Теперь всем его существом завладела одна-единственная страсть: он думал только о Флоризе. Если бы Нострадамус потребовал отдать ему душу, он отдал бы душу не дрогнув. Исполненным мольбы голосом, странно прозвучавшим в тишине, Генрих произнес:
— Нострадамус, явитесь мне!
В ту же секунду огромное помещение залил яркий свет. Трепещущий король невольно зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой Нострадамуса. Маг, одетый в роскошный костюм черного бархата, сшитый по последней моде, принятой при дворе, со шпагой на боку, с током в руке, низко поклонился королю и сказал:
— Сир, я здесь — к вашим услугам.
По толпе прокатилась дрожь. Но когда они разглядели Нострадамуса и увидели, что перед ними — обычный, похожий на других человек, все — от командира ночного дозора до самого последнего из лучников — пришли в невообразимое бешенство. Роншероль и Сент-Андре взревели: «Наконец-то он у нас в руках!» Монтгомери, пристально глядя в спину королю, совершенно потерянный, приготовился нанести удар.
— Стража! — позвал командир ночного дозора. — Взять этого человека!
— Именем короля! — прогремел Роншероль, не скрывая нахлынувшей на него радости.
— Все назад! — закричал король. — Сейчас же все выйдите отсюда!
Полсотни спин согнулось, как под ударом хлыста. Затем, безгранично удивленные, ошалевшие от этого изумления, все поспешно вышли. Монтгомери — последним. Он ворчал себе под нос:
— Вот уж теперь колдун наверняка донесет ему на королеву и на меня самого!
Нострадамус подошел к капитану и сказал ему:
— Успокойтесь. Он ничего не узнает.
Монтгомери бежал. Генрих в это время осматривал странное убранство зала. Когда он увидел, что Нострадамус снова стоит перед ним, то решил: надо убедиться, что власть даже здесь полностью принадлежит мне, — и произнес высокомерно:
— Вы скрываете у себя мятежника, бунтовщика. Мы, собственно, пришли за ним.
— Вы имеете в виду Руаяля де Боревера, сир? Да, действительно, он здесь, в моем замке.
— Мне нужен этот человек, — еще жестче сказал король.
Нострадамус поклонился и ответил:
— Вы — хозяин, сир… Следовательно, я должен отдать вам мятежника.
— И немедленно! — потребовал Генрих.
— Хорошо, пусть будет немедленно, если Вашему Величеству угодно. Но я должен предупредить вас, что сейчас это небезопасно. Позвольте мне выбрать момент, когда судьба бунтовщика войдет в конъюнкцию, в соединение с судьбой короля. Звезды подскажут, когда наступит такой момент. И тогда, сир, я предоставлю Вашему Величеству этого человека. Клянусь собственной душой.
От тона, которым были произнесены эти слова, короля бросило в дрожь. Но довольный тем, что ему удалось продемонстрировать и доказать свою власть, он не стал настаивать. Кроме того, Боревер на самом деле послужил ему сейчас лишь предлогом, лишь закуской к будущему пиру.
— Я вам верю, — сказал Генрих. — Я подожду момента, который вы сочтете благоприятным.
— А в ожидании этого дня… — улыбнулся Нострадамус так, что стало видно, какие острые у него зубы. — А пока я отдам вам Флоризу. Никаких тщетных попыток. Никакого риска. Она придет сама. Вот только…
— Что «только»? Говорите, говорите, — торопил Генрих, тяжело дыша.
— Вам придется избавиться от великого прево, но не проливая крови, сир, это необходимо.
— Завтра утром он будет в Бастилии, — скрипнул зубами король, который в эту минуту готов был собственноручно проткнуть отца Флоризы кинжалом, если бы маг не сказал: «не проливая крови».
— Нужно еще избавиться от монаха, который служит ему советником: от преподобнейшего Игнатия Лойолы.
— Я немедленно изгоню его из Франции, — воскликнул Генрих.
— Наконец, надо будет найти для дочери господина де Роншероля подходящее жилище. Оставить ее в Париже было бы опасно для вас. Она не должна, она не может оставаться здесь.
— Пьерфон — отличная крепость. Я прикажу отвезти ее туда.
— Вот и все, сир. Куда вы хотите, чтобы девушка пришла?
— К воротам Сен-Дени. Там ее будут ожидать карета и эскорт, готовый сопровождать мою гостью куда я прикажу.
— Сир, завтра ровно в десять часов утра девушка сама придет, чтобы занять место в вашей карете.
Вопросы и ответы горохом сыпались из их уст, обмен ими занял не более нескольких секунд. И только после этого король задумался. Перед ним встали неразрешимые вопросы: почему я вдруг почувствовал такое безграничное доверие к этому человеку, которого собирался уничтожить? Что меня заставило? Почему в этой обители тайны я чувствую себя в тысячу раз более спокойным и защищенным, чем у себя в Лувре? А ведь несколько минут назад это была вовсе не обитель тайны, а вместилище ужаса…
Он поднял голову, и его пылающий взгляд устремился на Нострадамуса.
— Клянусь Богоматерью, сударь, Богоматерью, чье прославленное в веках имя вы носитеnote 45, я признаю ваше могущество. О вас рассказывают совершенно необычайные вещи. Господин Лойола называет вас демоном. Ну и пусть! Сейчас я, король Франции, говорю вам: если вы сделаете то, что пообещали, я буду считать вас самым ловким и искусным человеком нашего времени. Если она придет, вы может рассчитывать на то, что с завтрашнего же дня вы превратитесь в главного из фаворитов французского двора, станете постоянным спутником и другом короля — его братом! До завтра, сударь!
II. Ворота Сен-Дени
Когда отец отправился в Лувр, Флориза сразу же приступила к своим обязанностям хозяйки дома. Вместе с двумя служанками, а точнее — надзирательницами, девушка осмотрела два или три бельевых шкафа. Каждый день имел у нее свое предназначение. Сегодня был день стирки. Распределив работу между прачками, она вернулась к себе, и ее тюремщицы заняли привычные места в прихожей.
Флориза поставила прялку у распахнутого окна и взяла в руки веретено. Она очень любила эту работу, потому что только руки были заняты, а думать можно было о чем угодно. Итак, она взяла веретено, пучок кудели и погрузилась в мечты. Летнее утро выдалось тяжелым, давящим: казалось, вот-вот начнется гроза. Ее тяжелое обжигающее дыхание уже приближалось к Парижу, заставляло город трепетать. Может быть, именно такая погода заставила девушку отказаться от своего занятия? Во всяком случае, очень скоро она отложила веретено, склонила голову на сложенные руки и тихонько прошептала:
— Отец говорит, что он разбойник… Но я никогда не видела настолько честного взгляда! Не видела ни одного дворянина, у которого так, как у него, просто на лбу было бы написано, какой он смелый, какой мужественный, какой искренний!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
— Завтра, если вам будет угодно.
— Что я должен сделать? — прошептал король.
— Позовите Нострадамуса и прикажите всем этим незваным гостям удалиться.
Ужас, бредовые мысли, призывы потусторонних голосов, угрызения совести, раскаяние, трагические воспоминания — все, все мигом исчезло из сознания короля. Теперь всем его существом завладела одна-единственная страсть: он думал только о Флоризе. Если бы Нострадамус потребовал отдать ему душу, он отдал бы душу не дрогнув. Исполненным мольбы голосом, странно прозвучавшим в тишине, Генрих произнес:
— Нострадамус, явитесь мне!
В ту же секунду огромное помещение залил яркий свет. Трепещущий король невольно зажмурился. Когда он открыл глаза, то увидел перед собой Нострадамуса. Маг, одетый в роскошный костюм черного бархата, сшитый по последней моде, принятой при дворе, со шпагой на боку, с током в руке, низко поклонился королю и сказал:
— Сир, я здесь — к вашим услугам.
По толпе прокатилась дрожь. Но когда они разглядели Нострадамуса и увидели, что перед ними — обычный, похожий на других человек, все — от командира ночного дозора до самого последнего из лучников — пришли в невообразимое бешенство. Роншероль и Сент-Андре взревели: «Наконец-то он у нас в руках!» Монтгомери, пристально глядя в спину королю, совершенно потерянный, приготовился нанести удар.
— Стража! — позвал командир ночного дозора. — Взять этого человека!
— Именем короля! — прогремел Роншероль, не скрывая нахлынувшей на него радости.
— Все назад! — закричал король. — Сейчас же все выйдите отсюда!
Полсотни спин согнулось, как под ударом хлыста. Затем, безгранично удивленные, ошалевшие от этого изумления, все поспешно вышли. Монтгомери — последним. Он ворчал себе под нос:
— Вот уж теперь колдун наверняка донесет ему на королеву и на меня самого!
Нострадамус подошел к капитану и сказал ему:
— Успокойтесь. Он ничего не узнает.
Монтгомери бежал. Генрих в это время осматривал странное убранство зала. Когда он увидел, что Нострадамус снова стоит перед ним, то решил: надо убедиться, что власть даже здесь полностью принадлежит мне, — и произнес высокомерно:
— Вы скрываете у себя мятежника, бунтовщика. Мы, собственно, пришли за ним.
— Вы имеете в виду Руаяля де Боревера, сир? Да, действительно, он здесь, в моем замке.
— Мне нужен этот человек, — еще жестче сказал король.
Нострадамус поклонился и ответил:
— Вы — хозяин, сир… Следовательно, я должен отдать вам мятежника.
— И немедленно! — потребовал Генрих.
— Хорошо, пусть будет немедленно, если Вашему Величеству угодно. Но я должен предупредить вас, что сейчас это небезопасно. Позвольте мне выбрать момент, когда судьба бунтовщика войдет в конъюнкцию, в соединение с судьбой короля. Звезды подскажут, когда наступит такой момент. И тогда, сир, я предоставлю Вашему Величеству этого человека. Клянусь собственной душой.
От тона, которым были произнесены эти слова, короля бросило в дрожь. Но довольный тем, что ему удалось продемонстрировать и доказать свою власть, он не стал настаивать. Кроме того, Боревер на самом деле послужил ему сейчас лишь предлогом, лишь закуской к будущему пиру.
— Я вам верю, — сказал Генрих. — Я подожду момента, который вы сочтете благоприятным.
— А в ожидании этого дня… — улыбнулся Нострадамус так, что стало видно, какие острые у него зубы. — А пока я отдам вам Флоризу. Никаких тщетных попыток. Никакого риска. Она придет сама. Вот только…
— Что «только»? Говорите, говорите, — торопил Генрих, тяжело дыша.
— Вам придется избавиться от великого прево, но не проливая крови, сир, это необходимо.
— Завтра утром он будет в Бастилии, — скрипнул зубами король, который в эту минуту готов был собственноручно проткнуть отца Флоризы кинжалом, если бы маг не сказал: «не проливая крови».
— Нужно еще избавиться от монаха, который служит ему советником: от преподобнейшего Игнатия Лойолы.
— Я немедленно изгоню его из Франции, — воскликнул Генрих.
— Наконец, надо будет найти для дочери господина де Роншероля подходящее жилище. Оставить ее в Париже было бы опасно для вас. Она не должна, она не может оставаться здесь.
— Пьерфон — отличная крепость. Я прикажу отвезти ее туда.
— Вот и все, сир. Куда вы хотите, чтобы девушка пришла?
— К воротам Сен-Дени. Там ее будут ожидать карета и эскорт, готовый сопровождать мою гостью куда я прикажу.
— Сир, завтра ровно в десять часов утра девушка сама придет, чтобы занять место в вашей карете.
Вопросы и ответы горохом сыпались из их уст, обмен ими занял не более нескольких секунд. И только после этого король задумался. Перед ним встали неразрешимые вопросы: почему я вдруг почувствовал такое безграничное доверие к этому человеку, которого собирался уничтожить? Что меня заставило? Почему в этой обители тайны я чувствую себя в тысячу раз более спокойным и защищенным, чем у себя в Лувре? А ведь несколько минут назад это была вовсе не обитель тайны, а вместилище ужаса…
Он поднял голову, и его пылающий взгляд устремился на Нострадамуса.
— Клянусь Богоматерью, сударь, Богоматерью, чье прославленное в веках имя вы носитеnote 45, я признаю ваше могущество. О вас рассказывают совершенно необычайные вещи. Господин Лойола называет вас демоном. Ну и пусть! Сейчас я, король Франции, говорю вам: если вы сделаете то, что пообещали, я буду считать вас самым ловким и искусным человеком нашего времени. Если она придет, вы может рассчитывать на то, что с завтрашнего же дня вы превратитесь в главного из фаворитов французского двора, станете постоянным спутником и другом короля — его братом! До завтра, сударь!
II. Ворота Сен-Дени
Когда отец отправился в Лувр, Флориза сразу же приступила к своим обязанностям хозяйки дома. Вместе с двумя служанками, а точнее — надзирательницами, девушка осмотрела два или три бельевых шкафа. Каждый день имел у нее свое предназначение. Сегодня был день стирки. Распределив работу между прачками, она вернулась к себе, и ее тюремщицы заняли привычные места в прихожей.
Флориза поставила прялку у распахнутого окна и взяла в руки веретено. Она очень любила эту работу, потому что только руки были заняты, а думать можно было о чем угодно. Итак, она взяла веретено, пучок кудели и погрузилась в мечты. Летнее утро выдалось тяжелым, давящим: казалось, вот-вот начнется гроза. Ее тяжелое обжигающее дыхание уже приближалось к Парижу, заставляло город трепетать. Может быть, именно такая погода заставила девушку отказаться от своего занятия? Во всяком случае, очень скоро она отложила веретено, склонила голову на сложенные руки и тихонько прошептала:
— Отец говорит, что он разбойник… Но я никогда не видела настолько честного взгляда! Не видела ни одного дворянина, у которого так, как у него, просто на лбу было бы написано, какой он смелый, какой мужественный, какой искренний!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131