Глава 2
Его переполняло блаженство, ощущение растущей силы. Кругом разливался свет – девственная белизна, ласковое, упоительное тепло. Вес тела быстро таял, и слабела хватка земного притяжения. Как будто невидимые нити тянули его в небеса.
Он оторвался от ложа, неторопливо поднялся к балдахину, пропустил его сквозь себя, как воздух пропускает водяные брызги, не ощутив даже малейшего сопротивления ткани. Его ожидала вселенная – сонмища миров, населенных самыми невообразимыми существами, – в любой из них он теперь сможет попасть в мгновение ока.
Но он не спешил с выбором. Он вдруг вспомнил, что, отходя ко сну, вообще не собирался покидать королевские покои, не говоря уже о собственном теле. Выдался хлопотливый и долгий день, и Абакомо просто хотел выспаться, пролежать всю ночь в глубоком омуте покоя, ибо далеко не всегда путешествия души дарили отдохновение. На иных мирах встречались чудовища неописуемой жути, и всякий раз он стремглав уносился в тело и просыпался в холодном поту.
Он все еще поднимался в той же позе, в какой лежал на широкой ореховой кровати – голова к востоку, левая нога прямая, правая подобрана, одна рука откинута, другая под затылком. Поза его вполне устраивала. Крошечная частица сознания по-прежнему недоумевала: с чего это вдруг он левитирует, ведь не намеревался? Для этого занятия есть урочные часы, и храмовники, учившие молодого короля искусству блужданий вне тела, часто напоминали: не следует пускаться в них спящим. Но уж коли произошло…
Пусть невидимые крылья блаженства отнесут его на уютную планетку, как-то раз увиденную мельком: восхитительная природа, умопомрачительная архитектура, а любой, даже самый незначащий, помысел любого из обитателей – ярчайший образчик мудрости и непорочности. Эти бессмертные создания приглашали Абакомо в гости, обещали, что научат черпать сколько угодно жизненной силы в самих стихиях, однако повелитель Агадеи почему-то все откладывал визит. Что ж, решено: он полетит туда. Возможно, искусство бессмертной расы пригодится для его дела, ведь известны случаи, когда победа в сражении зависела от выносливости солдат.
Он легко вообразил себе ту планету (а ничего иного и не требовалось, чтобы попасть туда) и поплыл в зенит. И вдруг опешил, заметив на своем пути золотистое марево. По мере приближения оно разрешилось в мелкоячеистую сетку; по ней тут и там пробегали оранжевые сполохи. Абакомо протянул руку и ощутил холодок металла. Он ухватился за сеть обеими руками, попытался разорвать – напрасный труд. Он оттолкнулся от сетки и двинулся вверх, и снова встретил преграду. Вскоре он определил, что его кровать накрыта огромным ячеистым куполом. Он в золотой клетке!
Кровать задвигалась, заколыхался балдахин, и внезапно его пробила огромная зеленая лиана и метнулась к королю, извиваясь по-змеиному. Он едва сумел увернуться, распластался на золотой сетке, но она в тот же миг промялась от страшного удара извне.
Короля швырнуло к кровати, лиана перехватила его в воздухе, как язык ящерицы – муху, и утащила под балдахин. Кровать превратилась в огромную слюнявую пасть, усаженную острыми кривыми зубами; барахтаясь в неодолимой хватке лианы, Абакомо летел навстречу ужасной гибели. Клыки щелкнули, перекусив лиану. Король повис в воздухе и уставился в громадные тусклые глаза; в бездонных зеницах тонули золотые отблески. Правая широченная ноздря дохнула огнем, испепелив лиану, а человеку не причинив ни малейшего вреда. Головешки посыпались на морду чудовища, на серую влажную кожу, покрытую редкими, но толстыми, как канаты, волосками. Несколько волосков занялось пламенем, по серой коже пробежала рябь. Как подъемные мосты крепостей, упали дряблые веки. Монстра сморил сон.
Король заморгал и с шумом выпустил воздух из легких.
Его окружал сумрак. За кисеей балдахина мерцали свечи, привычно благоухали цветы в изголовье, из коридора доносились неторопливые шаги гвардейцев, охраняющих покой его величества. Он лежал в холодном поту. Он ничего не понимал. Кроме одного: все это было неспроста.
* * *
Лютая жара осталась на горбах степных холмов и сыпучих серпах барханов. В первый день восхождения она текла следом за отрядом по широкому ущелью, по извилистой дороге, которая то и дело игриво перебегала через узкий звонкий ручей. Вечером жара отскочила вспять, а поутру уже не вернулась.
Вдоль ручья росли высокая трава и кусты, хватало и деревьев. Заросли изобиловали дичью. Головному дозору Конан наказал бить кекликов и горных коз; почти каждая стрела охотников попадала в цель, и за день отряд вдоволь запасся свежей дичью для ужина. Вечером от костров растекался восхитительный аромат, вынуждал громко урчать крепкие солдатские желудки. Горные куропатки и козы кувыркались на вертелах, покрывались румяной корочкой, к их запаху примешивалось благоухание свежеиспеченных лепешек из ячменя. Все наелись досыта, а ночью отменно выспались, и никто не подозревал, что еще долго те из них, кому посчастливится остаться в живых, будут с тоской вспоминать этот вечер и эту ночь. Горный кряж принадлежал Пандре. Сквозь голодную страну Сеула Выжиги отряд Конана прошел, как шило сквозь дерюгу – не встретив никакого противодействия. Узурпатор сдержал обещание, его царедворец Тахем показал Конану самый короткий и удобный путь. Теперь они пересекали пограничный кряж, за ним лежат горы, которые считают своими и афгулы, и вендийцы, и агадейцы. Но ни один из этих народов не удосужился поставить здесь хотя бы захудалый форт, ибо на самом деле эти безлюдные пустоши не нужны были никому. На перевалах даже разбойники повывелись еще в ту пору, когда Великий Путь Шелка и Нефрита резко изогнулся к югу.
Этим путем караваны Сеула Выжиги уходили в Вендию. Конан знал, что уже завтра его отряду предстоит встреча с афгулами – воинственными и коварными горцами, с которыми опасно враждовать, но еще опаснее дружить. Когда-то он сумел найти общий язык с этим народом, даже стал его вождем и водил в бой тысячи воинов; помнят ли его ветераны тех грозных набегов? Еще бы не помнили! Горцы тем и славятся, что не забывают ни плохого, ни хорошего.
До появления Сеула в Пандре афгулы редко забредали в эти горы, но теперь каждое лето две-три сотни воинов обязательно поднимаются на перевал вместе с семьями и терпеливо ждут, когда с севера пойдет бесконечная вереница груженых повозок. Когда им заплатят щедрую пошлину. И Сеул платит самозваным таможенникам, хоть и скрежещет зубами от злости. Платит, ибо это выгодней, чем держать на перевале войска. Одно дело – провести два раза в год караван через необитаемые горы, и совсем другое – захватить спорную территорию, не имея ни сил, ни желания развязывать войну с могущественными и агрессивными соседями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94