Я смотрю на него, и он взмахивает ресницами, как благовоспитанная девушка, которой соседский парень предложил потанцевать в приходской Церкви.
— Какая симпатичная вдовушка, а? — усмехаюсь я. Парьо сдержанно улыбается.
Я замечаю мои перчатки на батарее центрального отопления.
— А вот и то, за чем я вернулся! — говорю.
Я медленно надеваю их, поочередно глядя на двух моих собеседников.
Нет, тут явно что-то не так. От кого исходит витающее в этой квартире тревожное чувство? От педика? От человека в кожаном пальто?
Оттого, что мы находимся в квартире человека, лежащего в настоящий момент в холодильнике морга? Или из-за этого расследования, которое таковым не является? От незаконно проводимых допросов, из-за которых Старик устраивает свои знаменитые жуткие нахлобучки?
Я вдыхаю сладкий воздух этой гостиной… Здесь стоит тяжелая и неприятная атмосфера.
Бальмен вел в ней внешне спокойную жизнь между старыми вещами и молодой “подругой” и, должно быть, был счастлив… Во всяком случае, настолько, насколько может быть счастлив человек… Особенно человек его возраста…
Вчера утром что-то произошло. Что?
Именно это я и хотел бы узнать… Просто так, из спортивного интереса. Из-за того, что я унюхал тайну, а я терпеть не могу нераскрытые тайны.
— Счастливо оставаться, месье и мадам, — говорю я ни враждебным, ни дружеским тоном. И поднимаю паруса.
Глава 4
На полчаса я забыл про воскресенье и его давящую меланхолию…
(Согласитесь, что я изъясняюсь, как академик.., да еще талантливый!) Но, открыв дверь дома, я встречаюсь с этим серым, типично парижским воскресеньем.
Я вздыхаю и закрываю дверь, так и не выйдя в нее. В моих серых клеточках появилась одна идея.
Подхожу к комнате консьержки, коротко стучу в стекло и захожу.
Она раскладывает пасьянс — обрюзгшая, старая, весьма отдаленно напоминающая женщину. В ее жилище пахнет грязью, едой и вином.
Она поднимает на меня желатиновый взгляд.
— Приветствую вас, добрая дама, — говорю я, садясь.
— Чего вы хотите? — рыгает она.
— Я бы хотел, чтобы вы положили эту десятку треф под валета, говорю, — а червонную даму под ее бородатого мужа, а потом открыли бы пошире ваши уши и послушали меня…
Она смешивает карты, выражая тем самым протест против моего вторжения.
— Зря вы это, — говорю я. — Удача, она как бы знак судьбы, а с судьбой нельзя обращаться презрительно.
Но интеллектуальная болтовня выше ее понимания. Она издает ворчание, которое в переводе на нормальный язык должно означать нечто неприятное.
— Послушайте, мамаша, — заявляю я, — в жизни нужны разные люди. Вы консьержка, я полицейский… История учит, что мы созданы, чтобы договориться.
Старуха готова лопнуть… На ее усах остались капли вина, глаза мутные.
— Я не люблю легавых, — сообщает она.
— А я не влюбляюсь в консьержек, — отвечаю, — но работа требует общения с ними. Я бы хотел, чтобы вы мне немного рассказали о Бальмене. Давно он живет с маленьким гомиком?
— Да…
— Какую жизнь они вели вдвоем? Она смотрит на меня, не понимая.
— Они хорошо ладили?
— Конечно, черт возьми, раз вместе спали!
— Это ничего не доказывает. Они никогда не ссорились?
— Не знаю.
— К ним ходило много народу?
— Домой нет, только в магазин…
— Вы знаете человека в кожаном пальто?
— Месье Жанно?
— Вот именно, месье Жанно.
— Да, знаю.
— Он друг Бальмена?
— Да, друг… Они, кажется, вместе работали…
— Верно.
— Он сейчас здесь.
— Знаю. Я с ним только что разговаривал. Она показывает пальцем, похожим на “хотдог”, на стоящую на буфете бутылку красного.
— Дайте мне ее! — приказывает она. Я протягиваю ей пузырек. Она зубами снимает пробку и наливает в свою кружку огромную порцию.
— Хотите?
— Нет, спасибо.
— Недостаточно изысканное для вашей глотки?
— Не в этом дело. Я как животное: пью только тогда, когда испытываю жажду… Испытываю я ее часто, но не сейчас. Следите за моей мыслью?
Нет, не следит. Она не могла бы проследить и за похоронной процессией улиток.
— Скажите, мамаша, ведь Бальмен был болен?
— Грудинкина лягушка.
— Грудная жаба?
— Да…
— У него часто случались приступы?
— Изредка.
— Кто его лечил?
— Его врач.
— Ну да, конечно. Было бы странно, если сапожник… А вы знаете фамилию врача Бальмена?
— — Доктор Бужон.
— Он живет поблизости?
— На площади Терн.
— Спасибо за информацию. Это все, что вы имели мне сказать?
— Все!
Она приставляет к губам свой литр красного и присасывается к кружке. Мне остается только вернуться на свежий воздух, что, учитывая атмосферку в ее комнате, я делаю как можно быстрее и с большой охотой.
«Доктор Этьен Бужон, бывший заведующий клиникой Лаеннек…»
Какой-то шутник дописал под медной табличкой: “Бывший потребитель газа…"
Я поднимаюсь на нужный мне этаж зажиточного дома с красным ковром на полу и медными лестничными перилами. Замечаю двустворчатую дверь с медной табличкой, в точности повторяющей надпись на той, что внизу.
Звоню.
Где-то в квартире начинает брехать собака.
Дверь открывается, хотя других звуков я не слышал, и передо мной оказывается невысокий мужчина лет пятидесяти с всклокоченными волосами, одетый в домашнюю куртку. Между его ног просовывается сплющенная морда боксера. Оба смотрят на меня с осуждением.
— Доктор Бужон?
— Это я.
Голос у него сухой, как треск чиркающей спички, глаза черные и холодные. На бледном лице написана скука. Настоящая морда для воскресного дня!
— Я пришел по поводу месье Бальмена, вашего пациента…
— Ему плохо?
— Уже нет, — говорю.
— Вы хотите сказать, что…
— Да, он умер. Вы не читаете газеты?
— Очень редко…
Он не кажется удивленным сверх меры. Правда, врачи никогда не удивляются смерти одного из своих пациентов. Их скорее поражает обратное!
— Могу я переговорить с вами? — спрашиваю я, предъявляя мое удостоверение.
Он бросает на документ быстрый взгляд, и выражение скуки на его лице усиливается.
— Входите! — говорит он.
Мы располагаемся в маленькой гостиной.
— Людовик Бальмен умер вчера незадолго до полудня.., и обстоятельства его смерти не совсем ясны, хотя судмедэксперт вынес заключение: естественная смерть…
— Ну так что же?
Для врача есть всего одна истина. Он не понимает причины моего прихода, коль скоро его коллега считает смерть естественной.
— Чем конкретно болел Бальмен?
— У него была грудная жаба с осложнениями. Полагаю, его смерть была мгновенной?
— Именно так…
Он довольно усмехается.
— Черт побери!.. Я же категорически запретил ему любые усилия, какого бы рода они ни были. Но он вел сумасшедшую жизнь со своим красавчиком…
— С Джо?
— Да…
— Могу я вас спросить, что вы подразумеваете под сумасшедшей жизнью, доктор?
— Именно то, о чем вы думаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Какая симпатичная вдовушка, а? — усмехаюсь я. Парьо сдержанно улыбается.
Я замечаю мои перчатки на батарее центрального отопления.
— А вот и то, за чем я вернулся! — говорю.
Я медленно надеваю их, поочередно глядя на двух моих собеседников.
Нет, тут явно что-то не так. От кого исходит витающее в этой квартире тревожное чувство? От педика? От человека в кожаном пальто?
Оттого, что мы находимся в квартире человека, лежащего в настоящий момент в холодильнике морга? Или из-за этого расследования, которое таковым не является? От незаконно проводимых допросов, из-за которых Старик устраивает свои знаменитые жуткие нахлобучки?
Я вдыхаю сладкий воздух этой гостиной… Здесь стоит тяжелая и неприятная атмосфера.
Бальмен вел в ней внешне спокойную жизнь между старыми вещами и молодой “подругой” и, должно быть, был счастлив… Во всяком случае, настолько, насколько может быть счастлив человек… Особенно человек его возраста…
Вчера утром что-то произошло. Что?
Именно это я и хотел бы узнать… Просто так, из спортивного интереса. Из-за того, что я унюхал тайну, а я терпеть не могу нераскрытые тайны.
— Счастливо оставаться, месье и мадам, — говорю я ни враждебным, ни дружеским тоном. И поднимаю паруса.
Глава 4
На полчаса я забыл про воскресенье и его давящую меланхолию…
(Согласитесь, что я изъясняюсь, как академик.., да еще талантливый!) Но, открыв дверь дома, я встречаюсь с этим серым, типично парижским воскресеньем.
Я вздыхаю и закрываю дверь, так и не выйдя в нее. В моих серых клеточках появилась одна идея.
Подхожу к комнате консьержки, коротко стучу в стекло и захожу.
Она раскладывает пасьянс — обрюзгшая, старая, весьма отдаленно напоминающая женщину. В ее жилище пахнет грязью, едой и вином.
Она поднимает на меня желатиновый взгляд.
— Приветствую вас, добрая дама, — говорю я, садясь.
— Чего вы хотите? — рыгает она.
— Я бы хотел, чтобы вы положили эту десятку треф под валета, говорю, — а червонную даму под ее бородатого мужа, а потом открыли бы пошире ваши уши и послушали меня…
Она смешивает карты, выражая тем самым протест против моего вторжения.
— Зря вы это, — говорю я. — Удача, она как бы знак судьбы, а с судьбой нельзя обращаться презрительно.
Но интеллектуальная болтовня выше ее понимания. Она издает ворчание, которое в переводе на нормальный язык должно означать нечто неприятное.
— Послушайте, мамаша, — заявляю я, — в жизни нужны разные люди. Вы консьержка, я полицейский… История учит, что мы созданы, чтобы договориться.
Старуха готова лопнуть… На ее усах остались капли вина, глаза мутные.
— Я не люблю легавых, — сообщает она.
— А я не влюбляюсь в консьержек, — отвечаю, — но работа требует общения с ними. Я бы хотел, чтобы вы мне немного рассказали о Бальмене. Давно он живет с маленьким гомиком?
— Да…
— Какую жизнь они вели вдвоем? Она смотрит на меня, не понимая.
— Они хорошо ладили?
— Конечно, черт возьми, раз вместе спали!
— Это ничего не доказывает. Они никогда не ссорились?
— Не знаю.
— К ним ходило много народу?
— Домой нет, только в магазин…
— Вы знаете человека в кожаном пальто?
— Месье Жанно?
— Вот именно, месье Жанно.
— Да, знаю.
— Он друг Бальмена?
— Да, друг… Они, кажется, вместе работали…
— Верно.
— Он сейчас здесь.
— Знаю. Я с ним только что разговаривал. Она показывает пальцем, похожим на “хотдог”, на стоящую на буфете бутылку красного.
— Дайте мне ее! — приказывает она. Я протягиваю ей пузырек. Она зубами снимает пробку и наливает в свою кружку огромную порцию.
— Хотите?
— Нет, спасибо.
— Недостаточно изысканное для вашей глотки?
— Не в этом дело. Я как животное: пью только тогда, когда испытываю жажду… Испытываю я ее часто, но не сейчас. Следите за моей мыслью?
Нет, не следит. Она не могла бы проследить и за похоронной процессией улиток.
— Скажите, мамаша, ведь Бальмен был болен?
— Грудинкина лягушка.
— Грудная жаба?
— Да…
— У него часто случались приступы?
— Изредка.
— Кто его лечил?
— Его врач.
— Ну да, конечно. Было бы странно, если сапожник… А вы знаете фамилию врача Бальмена?
— — Доктор Бужон.
— Он живет поблизости?
— На площади Терн.
— Спасибо за информацию. Это все, что вы имели мне сказать?
— Все!
Она приставляет к губам свой литр красного и присасывается к кружке. Мне остается только вернуться на свежий воздух, что, учитывая атмосферку в ее комнате, я делаю как можно быстрее и с большой охотой.
«Доктор Этьен Бужон, бывший заведующий клиникой Лаеннек…»
Какой-то шутник дописал под медной табличкой: “Бывший потребитель газа…"
Я поднимаюсь на нужный мне этаж зажиточного дома с красным ковром на полу и медными лестничными перилами. Замечаю двустворчатую дверь с медной табличкой, в точности повторяющей надпись на той, что внизу.
Звоню.
Где-то в квартире начинает брехать собака.
Дверь открывается, хотя других звуков я не слышал, и передо мной оказывается невысокий мужчина лет пятидесяти с всклокоченными волосами, одетый в домашнюю куртку. Между его ног просовывается сплющенная морда боксера. Оба смотрят на меня с осуждением.
— Доктор Бужон?
— Это я.
Голос у него сухой, как треск чиркающей спички, глаза черные и холодные. На бледном лице написана скука. Настоящая морда для воскресного дня!
— Я пришел по поводу месье Бальмена, вашего пациента…
— Ему плохо?
— Уже нет, — говорю.
— Вы хотите сказать, что…
— Да, он умер. Вы не читаете газеты?
— Очень редко…
Он не кажется удивленным сверх меры. Правда, врачи никогда не удивляются смерти одного из своих пациентов. Их скорее поражает обратное!
— Могу я переговорить с вами? — спрашиваю я, предъявляя мое удостоверение.
Он бросает на документ быстрый взгляд, и выражение скуки на его лице усиливается.
— Входите! — говорит он.
Мы располагаемся в маленькой гостиной.
— Людовик Бальмен умер вчера незадолго до полудня.., и обстоятельства его смерти не совсем ясны, хотя судмедэксперт вынес заключение: естественная смерть…
— Ну так что же?
Для врача есть всего одна истина. Он не понимает причины моего прихода, коль скоро его коллега считает смерть естественной.
— Чем конкретно болел Бальмен?
— У него была грудная жаба с осложнениями. Полагаю, его смерть была мгновенной?
— Именно так…
Он довольно усмехается.
— Черт побери!.. Я же категорически запретил ему любые усилия, какого бы рода они ни были. Но он вел сумасшедшую жизнь со своим красавчиком…
— С Джо?
— Да…
— Могу я вас спросить, что вы подразумеваете под сумасшедшей жизнью, доктор?
— Именно то, о чем вы думаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27