Он пожимает плечами с определенным величием.
— Да нет, нет, — протестует человек-гора с видом, опровергающим его слова.
А вот и солнышко выглянуло. Клевое такое понедельничное солнышко, новенькое такое, желтенькое, как цыпленок.
Я снова делаю глубокий вдох… Два стаканчика белого очистили мои мозги от запаха газа. Хорошо… Жизнь вполне съедобна.
Я подхожу к тачке Парьо. Это “мерседес” старой модели, но заново покрашенный, с хромированными деталями… Должно быть, покойничек ухаживал за ней, как за часами!
Открываю дверцу. Раз она не закрыта на ключ, значит, Парьо собирался спуститься… Или даже снова воспользоваться… Ну да! Выйдя из ресторана, он бы отогнал машину в гараж, находящийся в сотне метров, чтобы не спускаться позднее…
Я осматриваю машину. Она многое знает. Вот если бы еще умела говорить!
Но машина мне ничего не говорит. Маленький чертик тоже помалкивает. Он начинает понимать, что дело нечисто.
Салон машины обит кожей. Все чисто, ухоженно… Я изучаю содержимое карманов дверей, но нахожу только полный набор дорожных карт, электрический фонарик, моток веревки, нож…
В общем, одна ерунда!
Я собираюсь оставить машину, но тут мой взгляд падает на электрический провод с оголенным концом, привязанный к металлической ручке со стороны пассажира… Провод проходит за сиденье и возвращается по полу в сторону мотора…
Я поднимаю капот и нахожу мой провод возле аккумулятора… Он не подключен, по крайней мере сейчас, но по его расщепленному концу я заключаю, что он был вырван.
Я смотрю и вижу следы подсоединения к выходному проводу.
Я прикручиваю его… Возвращаюсь к дверце и хватаю ее всей ладонью. Ее дергает удар тока, поднимающийся по ручке.
Я ощупываю себя, не понимая причины установки этого устройства.
И тут мой маленький чертик, увлекшийся делом, говорит мне, что если напряжение слишком маленькое, чтобы убить током здорового человека, то его должно быть достаточно для сердечника!
Глава 8
Последний взгляд на машину с подвохом, прощальный на то, что журналистишки назовут “трагическим домом”, и я поворачиваюсь ко всему этому спиной…
Я направляюсь к свету, то есть в сторону правды, потому что мой старый нос меня не обманул: есть правда, которую предстоит открыть.
Настоящая правда! Это будет непросто, но я не поеду к америкашкам, не осветив лучом прожектора эту мутную воду…
Согласен, тут много напутано, странно — все, что хотите, но в этом просматривается какая-то логика: Бальмен, сердечник, убит — теперь я могу с полной уверенностью употреблять это слово! — в машине Парьо, который, принимая во внимание проводок на ручке дверцы его машины, не мог не знать, что замышляется… Самому Парьо угрожала опасность, и он написал: “На помощь”. Он действительно наткнулся на хитреца, придумавшего ему небанальную смерть.., по крайней мере в том, что касается подготовки… Любовница Парьо, предполагаемая соучастница первого убийства, кажется, замешана и во второе… Она дочка врача, лечившего Бальмена и знавшего, что того может убить даже малейшее волнение.
Как видите, тут есть над чем подумать… Я подхожу к гаражу, вхожу в широкие ворота и оказываюсь нос к носу с типом, измазанным машинным маслом.
— Вы заправиться? — спрашивает он.
— Нет, просветиться.
Он смотрит на меня так, как вы сами смотрели бы на идиота, предложившего вам купить атомную пушку, чтобы сделать из нее печную трубу.
— Полиция! — добавляю я.
Он вытирает руки о синие штаны и с серьезностью, заставляющей меня улыбнуться, говорит:
— А!
— Месье Парьо, живущий на этой улице, паркует машину у вас?
— Да, когда он в Париже…
— Он не просил вас установить в его машине какое-нибудь особенное устройство?
— Нет…
— Пойдемте посмотрим.
Я веду его к машине и показываю необычный провод.
— Нет, — уверяет он меня, — мы никогда не делали этого… Не понимаю, зачем он нужен…
— Для шутки, — отвечаю я. — Когда берешься за ручку, чтобы закрыть дверцу, получаешь удар током. Согласен, это не шедевр остроумия, но не хуже кнопки на стуле или подмены сахара солью!
— Ага, — соглашается он.
Он готов согласиться с чем угодно, если это сказал полицейский.
— Случалось, чтобы он оставлял машину на ночь на улице?
— Нет, никогда. Но он пользовался ей этой ночью, вернулся поздно и не решился будить меня.
Парень говорит с уверенностью, заставляющей меня нахмуриться.
— Откуда вы знаете, что этой ночью он пользовался своей тачкой?
— Об этом нетрудно догадаться. Увидев ее, я еще подумал: “Скоро приедет месье Парьо…” А потом забыл об этом думать… Мы с женой ходили в кино, а когда вернулись, машины на месте уже не было… Я решил, что он ее загнал в гараж, а ворота ему открыл сторож. Но нет…
Сегодня утром, когда мы открылись, она снова стояла на улице…
Вот…
Я задумчиво повторяю: “Вот…о Так, значит, машиной пользовались этой ночью? Кто? Парьо?.. Или кто-то другой?
— Спасибо, вы очень любезны. Поставьте эту машину в гараж и до нового приказа не прикасайтесь к ней, понятно?
— Ладно…
Я пожимаю ему клешню, чтобы показать, что рука честного труженика никогда не вызывала у меня отвращения, и сажусь в свою машину.
— Это опять я, доктор…
У него по-прежнему лишенное всяких красок лицо, всклокоченные волосы, резкий взгляд…
По его бледной физии пробегает вежливое недовольство.
— Добрый день, — говорит он мне. Он снова ведет меня в свою унылую гостиную, в которой пахнет забвением.
— Чем еще могу быть вам полезен? — спрашивает он, старательно подчеркнув “еще”.
По-моему, он не страдает от избытка пациентов. Странный врач…
Врач, который сам открывает дверь, остается весь день в домашней куртке и живет в обществе малопривлекательного пса.
— Скажите мне, доктор…
Я говорю мягко, тщательно взвешивая слова, потому что этот тип малый решительный…
— Скажите мне, доктор, вы знаете некоего Жана Парьо?
Я ожидал какой угодно реакции, только не этой.
— Я прошу вас! — сухо произносит он. Я жду продолжения, глядя на него вопрошающим взглядом.
— Почему вы говорите мне об этом субъекте? — спрашивает он, поняв, что я не собираюсь нарушать установившееся молчание.
— Может быть, потому, что пришло время поговорить о нем… Судя по вашей реакции, я вижу, что вы его знаете?
— Не будем хитрить, — сухо заявляет он. — Раз вы интересуетесь им, то должны знать, что он любовник моей дочери.
— Мне это известно, — говорю я, глядя ему прямо в глаза. — Скажите, доктор, а почему бы нам не поговорить о нем в прошедшем времени?
— То есть?
— Да просто он умер!
Он ошарашен или очень хорошо изображает изумление.
Он садится, потому что у него подгибаются ноги.
— Умер…
— Мертвее быть не может…
— Когда?
— Этой ночью.
Вдруг лицо доктора изменяется:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27