искажается, покрывается морщинами, становится почти патетическим.
— Как?
Я читаю в его глазах панику. Это паника отца, опасающегося, что у его ребенка могут быть неприятности.
— Отравление газом, — отвечаю. — Но обстоятельства этого… несчастного случая мне кажутся.., ну, скажем, странными.
— Странными?..
— Да. Ваша дочь здесь? Я бы хотел ее до.., поговорить с ней.
— Моя дочь здесь больше не живет, — грустно говорит он. — С тех пор как она спуталась с этим типом, мы расстались, и она живет в пригороде Руана, где у меня есть дом…
Я останавливаю его жестом, потому что мне нужно подумать…
Пригород Руана… Где я это уже слышал? Ах да… Вчера, в квартире Бальмена. Парьо… Он утверждал, что оставил антиквара в своей машине, а сам пошел звонить клиенту, живущему в пригороде Руана…
— Название места? — спрашиваю.
— Гуссанвиль.
— Как давно ваша дочь поддерживала отношения с Парьо?
— Пять или шесть месяцев…
— Как она с ним познакомилась?
— Как раз у Бальмена, в его магазине. Моя дочь собирает старинные монеты…
— Ах так?
— Да… Вас это удивляет?
Я едва заметно пожимаю плечами. Мне кажется, в этом деле слишком много говорят о старинных монетах.
— Продолжайте.
— Поскольку Бальмен был моим пациентом, я посоветовал дочери сходить к нему в магазин. Он и познакомил ее с Парьо… А… Короче, Парьо ее соблазнил!
Я смотрю на него:
— Вы жили один с дочерью?
— Моя жена умерла при родах дочери, и я воспитал ее один… Я…
Понятно: отцовская ревность!
— Сколько лет вашей дочери?
— Двадцать шесть.
— Могу я вам задать один.., гм.., деликатный вопрос?
— Задавайте!
— Вы, доктор, более чем кто-либо другой должны понимать, что молодой женщине нужен.., друг…
— Согласен!
Его лицо нейтрально, как Швейцария.
— Но вы ссоритесь с любимой дочерью только из-за того, что она завела себе любовника?
— Я поругался с ней не из-за того, что она завела любовника.., к тому же я полагаю, он у нее не первый. Мы поссорились, потому что этим любовником был Парьо…
— Правда?
— Правда!
Он очень четок!
— В чем вы его упрекаете?
— У него криминальное прошлое, вот и все. В этом вопросе порядочный человек не может пойти на компромисс!
— Криминальное прошлое…
Я вдруг становлюсь похожим на лопуха. А я-то, наивняк, приперся сюда, даже не зная, что у Парьо были судимости…
— И богатое у него это самое прошлое? — спрашиваю.
— Слишком богатое, чтобы входить в число моих знакомых.
— Как вы это узнали?
— Это вы, комиссар, задаете мне такой вопрос? Вам разве неизвестно о существовании частных сыскных агентств, в которые можно обратиться, когда хочешь получить информацию об интересующем вас человеке?
— Совершенно справедливо, — соглашаюсь я. И добавляю:
— Вы ведь не очень любили Парьо? Пожалуй, даже совсем не любили…
— Скажу прямо: я его ненавидел.
— Эта откровенность делает вам честь, доктор…
И, произнося эти слова, я думаю, что все актеры этой драмы откровенны… За исключением Джо Педика.
Да, они откровенны: Парьо был откровенен, слишком откровенен… Он сразу же рассказал историю своих отношений с Бальменом… Эскулап откровенен…
Скажу вам начистоту: я начинаю плавать и никак не могу составить себе четкое мнение о деле…
— И последний вопрос, доктор: вы не убивали Парьо, не так ли?
— Нет… — отвечает он. — И поверьте мне, комиссар, очень об этом жалею.
Глава 9
Я всегда испытывал слабость к почтаршам и никогда не упускал возможность прокомпостировать одну из них, когда такая возможность представлялась…
Однако эта отбила бы охоту даже у обезьяны… Длинная, высохшая, как Сахара, и никакого намека на груди. Выступающие передние зубы препятствуют любым попыткам поцеловать ее, если у кого-то даже возникло бы такое желание.
Это она занимает окошко междугородных переговоров.
— Привет, красавица, — говорю я ей с неотразимо прекрасной улыбкой.
— Повежливее! — ворчит она. — Кто вам дал право разговаривать со мной таким тоном? Я вместе с вами коров не пасла!
— Я не думаю, что факт охраны эти милых жвачных предрасполагает к любезности, — уверяю я. — Вы напрасно обижаетесь, мадам, мои намерения чисты, как стакан дистиллированной воды.
— Какой номер вы заказываете? — перебивает она.
— Номер стриптиза, — смеюсь я.
— Вы хотите, чтобы я позвала директора? — вопит девица.
— Не стоит. Меня вполне устроит ваше исполнение… Поскольку я вижу, что она сейчас взорвется, то показываю ей удостоверение. Это ее не успокаивает, наоборот, вгоняет в черное бешенство.
— Ну и что! — кричит она. — Вы думаете, на кого-то произведет впечатление, что вы из полиции?! Знайте, что честные люди полиции не боятся, а моя совесть чиста!
— Ну и прекрасно, — любезно замечаю я. — Хотя она и в чистом виде никому не нужна, даже по сниженной цене…
— Вы хам!
— Не надо повторяться! — говорю я. — Слово “полицейский” включает в себя все эпитеты, которые вы можете найти…
Кажется, финиш.
Воспользовавшись затишьем, я заявляю:
— Ну хватит болтать, Мисс Эбонит, речь идет об убийстве.
Она поднимает на меня свою физию и переспрашивает:
— Об убийстве?
— Даже о двух.
— Не может быть.
— Может. А вы можете мне помочь.
— Я?
— Вы!
Мы ведем диалог двух клоунов. Наконец милашка смягчается.
— В субботу, — говорю я, — незадолго до полудня высокий мужчина с костлявым лицом, одетый в кожаное пальто, заказывал междугородный разговор…
Она размышляет.
— В кожаном пальто, — шепчет она. — Да, помню… В кожаном пальто…
— Какой номер он заказывал? Она изумленно раскрывает глаза.
— Как я могу это запомнить? Каждый день заказывают сотни номеров!
Я признаю, что надо обладать необыкновенной памятью, чтобы это запомнить.
— Но ведь у вас должны сохраняться карточки, — говорю. — По крайней мере листки, на которых вы записываете заказанные номера и время заказа.
— Это верно.
— Где ваши субботние карточки?
— Надо обратиться к господину директору.
— А где он?
И я иду стучать в маленькую стеклянную дверь, на которую мне указывает эта доска.
— Входите!
Меня встречает симпатичный малый. Я представляюсь и излагаю свою просьбу.
— Это просто, — говорит он, открывая картотеку.
Он протягивает мне стопку карточек. Я отбираю те, что за субботу, а среди них те, на которых записаны звонки, сделанные между одиннадцатью и полуднем.
Мой взгляд быстро пробегает по странице.
Вдруг я вздрагиваю.
Гуссанвиль, четырнадцать. Одиннадцать часов пятьдесят минут.
Гуссанвиль! Место, где обретается докторская дочка… Ну конечно, Парьо звонил своей милашке!
— Четырнадцать — это номер телефона, да? — спрашиваю я директора.
— Да…
— Могут ваши службы установить имя владельца телефона с номером четырнадцать в Гуссанвиле?
— О, запросто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Как?
Я читаю в его глазах панику. Это паника отца, опасающегося, что у его ребенка могут быть неприятности.
— Отравление газом, — отвечаю. — Но обстоятельства этого… несчастного случая мне кажутся.., ну, скажем, странными.
— Странными?..
— Да. Ваша дочь здесь? Я бы хотел ее до.., поговорить с ней.
— Моя дочь здесь больше не живет, — грустно говорит он. — С тех пор как она спуталась с этим типом, мы расстались, и она живет в пригороде Руана, где у меня есть дом…
Я останавливаю его жестом, потому что мне нужно подумать…
Пригород Руана… Где я это уже слышал? Ах да… Вчера, в квартире Бальмена. Парьо… Он утверждал, что оставил антиквара в своей машине, а сам пошел звонить клиенту, живущему в пригороде Руана…
— Название места? — спрашиваю.
— Гуссанвиль.
— Как давно ваша дочь поддерживала отношения с Парьо?
— Пять или шесть месяцев…
— Как она с ним познакомилась?
— Как раз у Бальмена, в его магазине. Моя дочь собирает старинные монеты…
— Ах так?
— Да… Вас это удивляет?
Я едва заметно пожимаю плечами. Мне кажется, в этом деле слишком много говорят о старинных монетах.
— Продолжайте.
— Поскольку Бальмен был моим пациентом, я посоветовал дочери сходить к нему в магазин. Он и познакомил ее с Парьо… А… Короче, Парьо ее соблазнил!
Я смотрю на него:
— Вы жили один с дочерью?
— Моя жена умерла при родах дочери, и я воспитал ее один… Я…
Понятно: отцовская ревность!
— Сколько лет вашей дочери?
— Двадцать шесть.
— Могу я вам задать один.., гм.., деликатный вопрос?
— Задавайте!
— Вы, доктор, более чем кто-либо другой должны понимать, что молодой женщине нужен.., друг…
— Согласен!
Его лицо нейтрально, как Швейцария.
— Но вы ссоритесь с любимой дочерью только из-за того, что она завела себе любовника?
— Я поругался с ней не из-за того, что она завела любовника.., к тому же я полагаю, он у нее не первый. Мы поссорились, потому что этим любовником был Парьо…
— Правда?
— Правда!
Он очень четок!
— В чем вы его упрекаете?
— У него криминальное прошлое, вот и все. В этом вопросе порядочный человек не может пойти на компромисс!
— Криминальное прошлое…
Я вдруг становлюсь похожим на лопуха. А я-то, наивняк, приперся сюда, даже не зная, что у Парьо были судимости…
— И богатое у него это самое прошлое? — спрашиваю.
— Слишком богатое, чтобы входить в число моих знакомых.
— Как вы это узнали?
— Это вы, комиссар, задаете мне такой вопрос? Вам разве неизвестно о существовании частных сыскных агентств, в которые можно обратиться, когда хочешь получить информацию об интересующем вас человеке?
— Совершенно справедливо, — соглашаюсь я. И добавляю:
— Вы ведь не очень любили Парьо? Пожалуй, даже совсем не любили…
— Скажу прямо: я его ненавидел.
— Эта откровенность делает вам честь, доктор…
И, произнося эти слова, я думаю, что все актеры этой драмы откровенны… За исключением Джо Педика.
Да, они откровенны: Парьо был откровенен, слишком откровенен… Он сразу же рассказал историю своих отношений с Бальменом… Эскулап откровенен…
Скажу вам начистоту: я начинаю плавать и никак не могу составить себе четкое мнение о деле…
— И последний вопрос, доктор: вы не убивали Парьо, не так ли?
— Нет… — отвечает он. — И поверьте мне, комиссар, очень об этом жалею.
Глава 9
Я всегда испытывал слабость к почтаршам и никогда не упускал возможность прокомпостировать одну из них, когда такая возможность представлялась…
Однако эта отбила бы охоту даже у обезьяны… Длинная, высохшая, как Сахара, и никакого намека на груди. Выступающие передние зубы препятствуют любым попыткам поцеловать ее, если у кого-то даже возникло бы такое желание.
Это она занимает окошко междугородных переговоров.
— Привет, красавица, — говорю я ей с неотразимо прекрасной улыбкой.
— Повежливее! — ворчит она. — Кто вам дал право разговаривать со мной таким тоном? Я вместе с вами коров не пасла!
— Я не думаю, что факт охраны эти милых жвачных предрасполагает к любезности, — уверяю я. — Вы напрасно обижаетесь, мадам, мои намерения чисты, как стакан дистиллированной воды.
— Какой номер вы заказываете? — перебивает она.
— Номер стриптиза, — смеюсь я.
— Вы хотите, чтобы я позвала директора? — вопит девица.
— Не стоит. Меня вполне устроит ваше исполнение… Поскольку я вижу, что она сейчас взорвется, то показываю ей удостоверение. Это ее не успокаивает, наоборот, вгоняет в черное бешенство.
— Ну и что! — кричит она. — Вы думаете, на кого-то произведет впечатление, что вы из полиции?! Знайте, что честные люди полиции не боятся, а моя совесть чиста!
— Ну и прекрасно, — любезно замечаю я. — Хотя она и в чистом виде никому не нужна, даже по сниженной цене…
— Вы хам!
— Не надо повторяться! — говорю я. — Слово “полицейский” включает в себя все эпитеты, которые вы можете найти…
Кажется, финиш.
Воспользовавшись затишьем, я заявляю:
— Ну хватит болтать, Мисс Эбонит, речь идет об убийстве.
Она поднимает на меня свою физию и переспрашивает:
— Об убийстве?
— Даже о двух.
— Не может быть.
— Может. А вы можете мне помочь.
— Я?
— Вы!
Мы ведем диалог двух клоунов. Наконец милашка смягчается.
— В субботу, — говорю я, — незадолго до полудня высокий мужчина с костлявым лицом, одетый в кожаное пальто, заказывал междугородный разговор…
Она размышляет.
— В кожаном пальто, — шепчет она. — Да, помню… В кожаном пальто…
— Какой номер он заказывал? Она изумленно раскрывает глаза.
— Как я могу это запомнить? Каждый день заказывают сотни номеров!
Я признаю, что надо обладать необыкновенной памятью, чтобы это запомнить.
— Но ведь у вас должны сохраняться карточки, — говорю. — По крайней мере листки, на которых вы записываете заказанные номера и время заказа.
— Это верно.
— Где ваши субботние карточки?
— Надо обратиться к господину директору.
— А где он?
И я иду стучать в маленькую стеклянную дверь, на которую мне указывает эта доска.
— Входите!
Меня встречает симпатичный малый. Я представляюсь и излагаю свою просьбу.
— Это просто, — говорит он, открывая картотеку.
Он протягивает мне стопку карточек. Я отбираю те, что за субботу, а среди них те, на которых записаны звонки, сделанные между одиннадцатью и полуднем.
Мой взгляд быстро пробегает по странице.
Вдруг я вздрагиваю.
Гуссанвиль, четырнадцать. Одиннадцать часов пятьдесят минут.
Гуссанвиль! Место, где обретается докторская дочка… Ну конечно, Парьо звонил своей милашке!
— Четырнадцать — это номер телефона, да? — спрашиваю я директора.
— Да…
— Могут ваши службы установить имя владельца телефона с номером четырнадцать в Гуссанвиле?
— О, запросто!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27