Наконец я возвращаюсь к пеплу, раскладываю на полу мой платок и, взяв кусок челюсти, от которого меня вывернуло, кладу его на кусочек ткани.
Связав платок в узел, я заворачиваю его в лист газеты.
С маленьким свертком под мышкой я покидаю очаровательный домик.
На этот раз с так называемыми естественными смертями покончено!
Это ведь действительно редкий случай, чтобы мужчина (или женщина) кончал жизнь самоубийством, ложась в горящую топку котла парового отопления.
Какому из моих пяти персонажей принадлежит кусок челюсти, лежащий в моем кармане?
Итак, действую методом исключения. Это не Бальмен, потому что он лежит в морге; и не Парьо, которого я видел сегодня утром; и не врач с ним я разговаривал несколько часов назад. Тогда кто? Джо? Изабель?
Какое дело! Черт возьми! Какое дело!
Глава 11
Я до сих пор так и не видел нежную Изабель, не знаю, где она находится, и боюсь, что придется лететь в Чикаго, так и не познакомившись с ней, если это вообще возможно и если это не ее челюсть лежит в моем кармане.
Первая моя забота по возвращении в Париж — поспешить в дом сто двадцать на бульваре Курсель повидать Джо, если его еще можно повидать, а то имеется очень большая вероятность, что он сыграл в ящик (точнее, в топку).
Толстая консьержка стоит перед дверью своей комнаты, опираясь на ручку швабры, которая никогда не служила ей ничем иным, кроме как подпоркой.
Она смотрит на меня умиляющим коровьим взглядом.
— Ну, мамаша, — говорю я ей, — вижу, вы сегодня в форме.
— Гм! — отвечает она. Переводите, как хотите.
— Джо наверху?
— Да…
Мое сердце слегка сжимается. Значит, Я никогда не познакомлюсь с Изабель.
— Спорю, эту ночь он провел не дома. Толстая коровища качает башкой.
— Неправда, — говорит она. — Он больше никуда не выходит… Я сама хожу ему за покупками…
— Вы абсолютно уверены, что он никуда не выходил этой ночью?
— Абсолютно… У меня бессонница… Дверь никто не открывал…
Я морщусь.
Кажется, мне придется расширять семейный круг. Если Джо не выходил ночью, кто же тогда сжег Изабель? Ее папочка? Надо будет проверить распорядок дня эскулапа.
— Ладно, — говорю, — пойду поздороваюсь с голубеньким…
— Эй! — окликает меня консьержка. Я оборачиваюсь.
— У меня есть почта…
— Ах да! Я и забыл…
Она заходит в свою каморку и возвращается с желтым конвертом и открыткой.
Желтый конверт пришел из банка… Открываю его. В нем лежит вторая часть чека на десять миллионов триста десять тысяч франков, выписанного на имя владельца счета, то есть Людовика Бальмена.
Приложенная карточка дает новое состояние счета: сто двадцать франков.
Странно! Это похоже скорее на закрытие счета, чем на оплату покупки.
Почтовая открытка изображает гуссанвильскую церковь, на обороте несколько слов:
Время тянется ужасно медленно. Действуй быстрее.
Твой Джо.
Она отправлена в пятницу.
Значит, в пятницу Джо еще был во владении доктора.
Толстая консьержка, должно быть, прочла послание, потому что даже глазом не моргает.
— На прошлой неделе Джо уезжал? — спрашиваю я.
— Его не было пару недель.
— Когда он вернулся?
— В субботу, после обеда…
"После смерти Бальмена”, — думаю я.
Я сую почту покойного в карман и поднимаюсь по лестнице.
Почему это “действуй быстрее”? Как будто возвращение парня зависело от решения или действия Бальмена…
Открытка была отправлена в пятницу. Она должна была прибыть по назначению в субботу утром, то есть до того, как Бальмен пошел снимать бабки со своего счета. Только задержка на почте…
Вот я и перед дверью.
Звонок условным сигналом.
Джо, дитя любви, открывает дверь, покачивая бедрами. Как она накрашена, милашка! Не удержалась… На ней те же фиолетовые брюки и желтый платок…
— О! Здравствуйте, дорогой господин комиссар. Каким добрым ветром?
Я слегка похлопываю его по щеке.
— Я проходил мимо, — говорю, — и не смог не зайти. Захотелось повидать тебя.
— Вы очень любезны. Проходите. Я захожу в квартиру.
На этот раз я выбираю диван, чьи ножки внушают мне больше доверия.
— Джо, — сразу перехожу я к делу, — ты знаком с Изабель Бужон?
Взмах ресниц, доля секунды колебания.
— Разумеется, — оживленно отвечает он. — Я даже провел недавно несколько дней в ее доме.
— В Гуссанвиле? Он вздрагивает.
— Вы знаете?
— Разве не долг полицейского знать все? — И я добавляю:
— Почему ты поехал к ней? Она твоя подруга?
— Она подружка Парьо… Они часто ходили к нам в гости… Недавно у меня был небольшой бронхит, и, чтобы поправиться, я решил съездить в деревню…
— А! Понятно…
Я ищу мои сигареты, и пальцы натыкаются на пачку турецких.
Предлагаю одну педику.
— Нет, спасибо, — отвечает он. — Я не курю. Не настаивая, я кладу пачку на место, достаю сигарету для себя и прикуриваю от золотой зажигалки, но парень никак не реагирует. Я кладу зажигалку на подлокотник дивана. Джо рассеянно смотрит на нее.
— Хорошо повеселились?
— Там? Нет… Я ненавижу деревню.
— Общества Изабель тебе было достаточно? Он пожимает плечами.
— Что вы воображаете, комиссар? Я серьезный человек, и потом, женщины меня… Я смеюсь.
— Ну конечно…
Встаю и шагаю по гостиной, машинально считая ромбы на персидском ковре.
— Скажи мне, Джо… Ты знаешь, что Парьо умер? Он вскакивает весь белый.
— Что вы сказали?
— Что Парьо умер… Отравился газом. Или его отравили, но результат-то от этого не меняется.
— Не может быть!
Он кажется таким же изумленным, как доктор Бужон утром.
— Увы, может!.. Это я нашел его, когда пришел кое о чем спросить.
— Умер! — повторяет Джо.
— Да. Ты выходил из дому этой ночью?
— Я? Нет, после возвращения из Гуссанвиля в субботу я не сую нос на улицу.
— Болеешь?
— Погано на душе… Тоска… Деревня вымотала мне нервы…
Бедняжка!
— Ты знаешь, где сейчас Изабель?
— Но… Она должна быть у Парьо, раз он умер… Разве только она ничего не знает… Надо позвонить ей в Гуссанвиль!
— Ее там нет.
— Вы так думаете?
— Я только что оттуда… Он смотрит на меня.
— Вы оттуда?
— Прямиком! Если так можно выразиться, потому что на дороге очень много поворотов.
— Может, она у своего отца?
— Тоже нет. Они поругались.
— Да, знаю… Но я думал, что…
— Что если Парьо отдал концы, возможно примирение?
— Да.
— Ты в курсе того, что до войны Парьо сел за попытку шантажа твоего старика?
— Смутно…
— В чем там было дело?
— Да так, ерунда, кажется…
— Человека не сажают на три месяца в тюрьму из-за ерунды… Разве что ерунда очень серьезна, сечешь?
— Бальмен мне рассказывал об этом… Речь шла о его нравах…
Парьо хотел, чтобы он уступил ему дорогую картину или редкое украшение… Бальмен не соглашался… Тот пригрозил дискредитировать его в глазах одной богатой и немного чокнутой клиентки — американки…
И сделал это… Жалобу подала американка… Короче, все запуталось, и Бальмен был огорчен больше всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27