Я вылезаю из трубы,
удивляясь своей способности двигаться, поднимаюсь на ноги и озираюсь
вокруг.
Вот я уже плещу себе в лицо холодной водой из лужи, чтобы сбросить с
себя оболочку грязи и оцепенения.
Точно в семь, подталкиваемый медленным течением толпы, прохожу мимо
входа в "Тиволи". Нет нужды подходить ближе, и отсюда прекрасно видно, что
человек в клетчатой кепке и на этот раз отсутствует.
На месте "почтового ящика" стоит совсем другой человек. Но этот мне
знаком гораздо больше, нежели тот, что в кепке и с самолетной сумкой. Это
Борислав, я сразу узнаю его, хотя он в форме моряка торгового флота. Это
Борислав - я чуть было не вскрикнул в бурной радости при виде своего друга
в этом чужом городе, после стольких дней одиночества. Но возглас
застревает в горле - мне нельзя к нему обращаться, я не имею права этого
делать. Достаточно того, что Борислав сам меня заметил, и, если только его
прислали ради меня, он уже знает, как ему быть дальше.
Я медленно прохожу мимо него, с болью ощущая, что все во мне бунтует,
все вопит: "Вернись обратно! Ты что, с ума сошел, вернись!" Взяв себя в
руки, я сворачиваю в маленькую улочку, прилегающую к парку. В сущности,
это тупик, из него нет выхода, я знаю об этом и все же иду туда, потому
что мне некуда больше идти, потому что Борислав...
- Эмиль! - слышится позади знакомый голос.
Я останавливаюсь и, прежде чем повернуться к нему, стараюсь придать
своему лицу спокойное, твердое выражение. Как и подобает человеку, на
которого возложена ответственная задача.
- Повстречались они и не узнали друг друга, да? - произносит
Борислав, сграбастав меня за плечи. - Но я-то тебя узнал, хотя и не
сразу... Здорово же ты замаскировался, браток. Так замаскировался, будто с
того света вернулся...
Два часа спустя я ступаю на борт немецкого торгового судна,
отбывающего в Росток. Пограничный контроль прохожу без затруднений - я в
списке экипажа, и мой паспорт, равно как матросская форма, не вызывает
сомнения.
В сумраке ночи, за громадами складских помещений, раскинулся большой
город, усыпанный мириадами электрических звезд, а там, дальше, застыли на
долгие часы глухие пригороды, а за ними тянутся те самые пустыри с
множеством ям, где над спящими водами канала заснул в своей немоте мрачный
барак.
Я стою на палубе и вижу не только это: я вижу ослепительно белый
фасад "Англетера", строгие очертания ратуши, сверкающие, как хрусталь,
двери "Амбасадора", в которые входят слегка сутулящийся мужчина и молодая
дама в очках, похожая на старую деву. А там, за многолюдьем
Фредериксброгаде, близ базарной площади, движется мимо равнодушных
каменных фасадов какой-то призрак, прижимающий к груди убогий, грязный
кулек.
Хорошо, что у меня нет привычки копить воспоминания. Если бы я хранил
их, у меня бы голова не выдержала. С капитанского мостика четко звучит
команда. В утробе корабля пробуждаются моторы, под ногами уже ощущается
равномерное дрожание палубы. Матросы убирают трап. Пароход медленно и
осторожно отрывается от стенки причала.
- Ну, пошли ужинать! - слышу голос Борислава.
И мы уже сидим в уютной офицерской столовой.
Моему другу, похоже, не столько хочется есть, сколько расспрашивать.
Я отвечаю ему очень кратко - при виде такого количества еды мне не до
разговоров.
- Я нисколько не сомневался, что ты выдержишь, - говорит Борислав, с
радостной улыбкой наблюдая, как я уминаю салат и ветчину. Можно подумать,
что это он все приготовил. - Такое, конечно, не каждому по плечу, но за
тебя я нисколько не боялся.
- Скверно то, что я сам боялся...
- Ты не очень усердствуй, - замечает мой друг, видя, что я принимаюсь
за копченую рыбу. - Как бы после долгого голодания тебе не сделалось
плохо.
- От такой еды плохо не сделается, это тебе не кислые яблоки.
Борислав не понимает по-настоящему значения моих слов, полагая, что
это какая-то поговорка, и продолжает:
- Значит, все же боялся?
- Боялся, как бы вы не поймались на шифрограмму...
- Поначалу чуть было не поймались, но потом нам стало ясно, что нас
ловят на крючок. В центре знают, что ты не способен на предательство.
- Боялся, что поймаетесь, - повторяю я, с сожалением отодвигая от
себя копченую рыбу. - Особенно когда потерял связь...
- Связь была потеряна отчасти по твоей вине.
- Почему по моей?
- Потому что связного взяли уже на следующее утро, когда он
регистрировал твой билет.
- А пленки?
- Пленки, к счастью, были уже переправлены. А связного взяли. Но
ничего... Он объяснил, что билет ему дал какой-то турист, попросил его об
этой услуге за небольшое вознаграждение. Полиция, конечно, не поверила, но
объяснение было вполне правдоподобным, поскольку человек работает в
справочном бюро при вокзале и постоянно имеет дело с туристами. Так что в
конце концов его отпустили.
- Но в следующий вторник опять никто не пришел.
- Как же могло быть иначе? Не могли же мы послать другого человека,
пока не удостоверились, что тот не сообщил полиции пароль, место встреч и
все прочее. Не могли же мы сами толкнуть тебя в западню. А когда все было
установлено, вторник уже прошел.
- А я, грешным делом, подумал, что вы клюнули...
Борислав достает пачку "Кента", закуривает и бросает сигареты на
стол.
- Ты, я вижу, опять стал курить? - поинтересовался я.
- Что делать...
- Не курить, - говорю в ответ и снова закуриваю.
Первая сигарета оказывает на меня такое же действие, как в том сне,
который я видел с открытыми глазами. Правда, тогда в роскошном холле на
Зендербульваре я курил стоя, а сейчас сижу, и не в каком-то холле, а в
добропорядочной столовой немецкого парохода.
- Послушай, ты действительно разделался с тем негодяем?.. -
спрашивает Борислав.
- Они сами с ним разделались.
И я снова принимаюсь за свое:
- Когда увидел давеча, как ты смотришь и делаешь вид, что не узнаешь
меня, невольно подумал, что вы от меня отреклись.
- Глупости, - взволнованно отвечает мой друг. - Разве родина может
отречься от своего верного сына?
Как видно, я и в самом деле поглупел в одиночестве. Я делаю затяжку и
в дремотном блаженстве вслушиваюсь в ровный гул двигателей.
И вдруг ловлю себя на том, что снова начинаю беседовать про себя.
"Слышишь, Уильям, - говорю. - Родина никогда не отречется от своего
сына. Запомни это хорошенько, приятель".
- Ты как будто дремлешь... - слышится откуда-то издалека голос
Борислава.
- Тебе показалось. Просто я закончил один длинный разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
удивляясь своей способности двигаться, поднимаюсь на ноги и озираюсь
вокруг.
Вот я уже плещу себе в лицо холодной водой из лужи, чтобы сбросить с
себя оболочку грязи и оцепенения.
Точно в семь, подталкиваемый медленным течением толпы, прохожу мимо
входа в "Тиволи". Нет нужды подходить ближе, и отсюда прекрасно видно, что
человек в клетчатой кепке и на этот раз отсутствует.
На месте "почтового ящика" стоит совсем другой человек. Но этот мне
знаком гораздо больше, нежели тот, что в кепке и с самолетной сумкой. Это
Борислав, я сразу узнаю его, хотя он в форме моряка торгового флота. Это
Борислав - я чуть было не вскрикнул в бурной радости при виде своего друга
в этом чужом городе, после стольких дней одиночества. Но возглас
застревает в горле - мне нельзя к нему обращаться, я не имею права этого
делать. Достаточно того, что Борислав сам меня заметил, и, если только его
прислали ради меня, он уже знает, как ему быть дальше.
Я медленно прохожу мимо него, с болью ощущая, что все во мне бунтует,
все вопит: "Вернись обратно! Ты что, с ума сошел, вернись!" Взяв себя в
руки, я сворачиваю в маленькую улочку, прилегающую к парку. В сущности,
это тупик, из него нет выхода, я знаю об этом и все же иду туда, потому
что мне некуда больше идти, потому что Борислав...
- Эмиль! - слышится позади знакомый голос.
Я останавливаюсь и, прежде чем повернуться к нему, стараюсь придать
своему лицу спокойное, твердое выражение. Как и подобает человеку, на
которого возложена ответственная задача.
- Повстречались они и не узнали друг друга, да? - произносит
Борислав, сграбастав меня за плечи. - Но я-то тебя узнал, хотя и не
сразу... Здорово же ты замаскировался, браток. Так замаскировался, будто с
того света вернулся...
Два часа спустя я ступаю на борт немецкого торгового судна,
отбывающего в Росток. Пограничный контроль прохожу без затруднений - я в
списке экипажа, и мой паспорт, равно как матросская форма, не вызывает
сомнения.
В сумраке ночи, за громадами складских помещений, раскинулся большой
город, усыпанный мириадами электрических звезд, а там, дальше, застыли на
долгие часы глухие пригороды, а за ними тянутся те самые пустыри с
множеством ям, где над спящими водами канала заснул в своей немоте мрачный
барак.
Я стою на палубе и вижу не только это: я вижу ослепительно белый
фасад "Англетера", строгие очертания ратуши, сверкающие, как хрусталь,
двери "Амбасадора", в которые входят слегка сутулящийся мужчина и молодая
дама в очках, похожая на старую деву. А там, за многолюдьем
Фредериксброгаде, близ базарной площади, движется мимо равнодушных
каменных фасадов какой-то призрак, прижимающий к груди убогий, грязный
кулек.
Хорошо, что у меня нет привычки копить воспоминания. Если бы я хранил
их, у меня бы голова не выдержала. С капитанского мостика четко звучит
команда. В утробе корабля пробуждаются моторы, под ногами уже ощущается
равномерное дрожание палубы. Матросы убирают трап. Пароход медленно и
осторожно отрывается от стенки причала.
- Ну, пошли ужинать! - слышу голос Борислава.
И мы уже сидим в уютной офицерской столовой.
Моему другу, похоже, не столько хочется есть, сколько расспрашивать.
Я отвечаю ему очень кратко - при виде такого количества еды мне не до
разговоров.
- Я нисколько не сомневался, что ты выдержишь, - говорит Борислав, с
радостной улыбкой наблюдая, как я уминаю салат и ветчину. Можно подумать,
что это он все приготовил. - Такое, конечно, не каждому по плечу, но за
тебя я нисколько не боялся.
- Скверно то, что я сам боялся...
- Ты не очень усердствуй, - замечает мой друг, видя, что я принимаюсь
за копченую рыбу. - Как бы после долгого голодания тебе не сделалось
плохо.
- От такой еды плохо не сделается, это тебе не кислые яблоки.
Борислав не понимает по-настоящему значения моих слов, полагая, что
это какая-то поговорка, и продолжает:
- Значит, все же боялся?
- Боялся, как бы вы не поймались на шифрограмму...
- Поначалу чуть было не поймались, но потом нам стало ясно, что нас
ловят на крючок. В центре знают, что ты не способен на предательство.
- Боялся, что поймаетесь, - повторяю я, с сожалением отодвигая от
себя копченую рыбу. - Особенно когда потерял связь...
- Связь была потеряна отчасти по твоей вине.
- Почему по моей?
- Потому что связного взяли уже на следующее утро, когда он
регистрировал твой билет.
- А пленки?
- Пленки, к счастью, были уже переправлены. А связного взяли. Но
ничего... Он объяснил, что билет ему дал какой-то турист, попросил его об
этой услуге за небольшое вознаграждение. Полиция, конечно, не поверила, но
объяснение было вполне правдоподобным, поскольку человек работает в
справочном бюро при вокзале и постоянно имеет дело с туристами. Так что в
конце концов его отпустили.
- Но в следующий вторник опять никто не пришел.
- Как же могло быть иначе? Не могли же мы послать другого человека,
пока не удостоверились, что тот не сообщил полиции пароль, место встреч и
все прочее. Не могли же мы сами толкнуть тебя в западню. А когда все было
установлено, вторник уже прошел.
- А я, грешным делом, подумал, что вы клюнули...
Борислав достает пачку "Кента", закуривает и бросает сигареты на
стол.
- Ты, я вижу, опять стал курить? - поинтересовался я.
- Что делать...
- Не курить, - говорю в ответ и снова закуриваю.
Первая сигарета оказывает на меня такое же действие, как в том сне,
который я видел с открытыми глазами. Правда, тогда в роскошном холле на
Зендербульваре я курил стоя, а сейчас сижу, и не в каком-то холле, а в
добропорядочной столовой немецкого парохода.
- Послушай, ты действительно разделался с тем негодяем?.. -
спрашивает Борислав.
- Они сами с ним разделались.
И я снова принимаюсь за свое:
- Когда увидел давеча, как ты смотришь и делаешь вид, что не узнаешь
меня, невольно подумал, что вы от меня отреклись.
- Глупости, - взволнованно отвечает мой друг. - Разве родина может
отречься от своего верного сына?
Как видно, я и в самом деле поглупел в одиночестве. Я делаю затяжку и
в дремотном блаженстве вслушиваюсь в ровный гул двигателей.
И вдруг ловлю себя на том, что снова начинаю беседовать про себя.
"Слышишь, Уильям, - говорю. - Родина никогда не отречется от своего
сына. Запомни это хорошенько, приятель".
- Ты как будто дремлешь... - слышится откуда-то издалека голос
Борислава.
- Тебе показалось. Просто я закончил один длинный разговор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78