А вообще молодуха была как и все деревенские молодухи; о том, что она молодуха, а не девушка, говорило серебряное обручальное кольцо, блестевшее у нее на правой руке.
Спросить, кто она такая?.. Кремер знал всех взрослых жителей своей маленькой волости, а особенно хорошо — семьи бобылей, вплоть до детей-подростков. А тут вдруг у Приллупа во дворе оказалась неизвестная ему, Кремеру, женщина, да еще в таком явно домашнем виде. Почему же не спросить, кто она такая?
Но господин фон Кремер повернулся, чтобы уйти, точно ему стало жаль будить спящую. Он так и ушел бы, ни о чем не спросив, если бы ие увидел в эту минуту, что у хибарки Приллупа навешена новая дверь. Кремер сделал несколько шагов и остановился, разглядывая эту роскошь. Поставив ногу на нижнюю жердь изгороди и опершись крестцом о свою можжевеловую палку, он осмотрел потемневший домишко, окинул взглядом огород, полоски пашни и решил: «Гм, а ведь Тыну хозяйничает не хуже, чем другие мелкие арендаторы в Мяэкюле... Ну а та, на траве?..» Кремер опять украдкой взглянул на женщину. Потом подумал: куда же девалась Лээпа? У них ведь, кажется, двое или трое детей? В окошке никого не видно... Может быть, это у них нянька такая?.. Его опять потянуло взглянуть на красную юбку там, у амбара... Он заметил, что около изгороди лежат немытые кадушки и бочонки, а огонь под большим котлом совсем погас. Господин Кремер окончательно собрался уходить, по опять вынужден был остановиться: с покоса к хибарке бежали с радостными криками двое ребятишек.
— Мари, Мари, погляди, что мы нашли! Погляди, что мы!
Впереди мальчуган с гнездышком крапивника в руках, за ним вихрастая девочка и, наконец, собачонка, скачущая вокруг детей в исступленном восторге,— точно маленький вихрь закрутился у изгороди, за которой спала женщина. Барина, стоящего поодаль, никто заметил.
«Видно, совсем молодая»,— подумал Кремер, следя, как она поднимает голову, поворачивается, встает. Во всех ее ленивых и медлительных движениях было что-то странно противоречащее ее облику вполне сложившейся женщины, так же как и в ее взгляде и звуке голоса, когда она, склонившись над гнездом крапивника, стала серьезно и строго выговаривать маленькому воришке: гнездо, говорила она, нужно сейчас же отнести обратно в траву, где его нашли, не то вокруг Приллупы совсем не останется птиц, они улетят к другим дворам.
— А яички?
— Ну конечно, все надо отнести на место!
— Ой, нет! Они такие красивые, рябенькие, такие малюсенькие-малюсенькие! Может, хоть два...
— Нельзя, нельзя! Птичка их все пересчитала, все до единого.
Но при этом женщина, которую дети называли Мари, разглядывала лежащее у нее па ладони яичко с таким видом, будто и ей жаль было с ним расставаться.
Вдруг собачонка залаяла на барина, все трое заметили его, и спор прекратился.
— Ты что — здешняя? — подходя поближе, спросил Кремер на чистом эстонском языке, звучавшем у него даже с некоторой крестьянской напевностью.
Женщина спокойно посмотрела, но не ответила. Кремер подождал с минуту.
— IIу, почему же ты молчишь?
Молодуха оглядела его с головы до ног, но не произнесла ни слова. Яичко крапивника она бережно положила обратно в гнездо.
«Не глупая»,— подумал Ульрих, чувствуя, как у него под равнодушным взглядом женщины приливает к щекам кровь. Он потоптался на месте, соображая, в какой бы форме задать новый вопрос, но потом решил обратиться к ребятишкам.
— Эта Мари живет у вас?
Теперь все трое стояли перед ним в ряд: женщина за изгородью — грудью к ней, мальчуган и девочка перед изгородью — спиной к ней, и носы у всех были задраны. Услышан ной рос, оба малыша быстро взглянули па Мари, по так как она и рта по раскрыла — только в уголках губ задрожала улыбка,— то и дети ответили насмешливым молчанием. У обоих под носом весело блестело.
— Б-болваны! — пробормотал господин фон Кремер, но лишь после того, как повернулся к ним спиной.
Стоило ему пройти всего несколько десятков шагов, как он мог бы получить самые подробные сведения о таинственной Мари, если бы его еще интересовало это. Мужики, начавшие пахоту от опушки ореховой рощи, за это время уже выбрались на холм Круузимяэ и сейчас вспахивали то поле, краем которого проходил Кремер. Среди пахарей был и Тыну Приллуп. Когда барин поравнялся с ним, Тыну как раз поворачивал плуг, в то время как остальные поднимались вверх, каждый в своем ряду. Тыну поздоровался, Кремер ответил на поклон, но Приллупа не остановил: что-то неясное ему самому удержало его от расспросов. Вскоре он услышал у себя за спиной гулкий хрипловатый голос Тыну:
— Н-ну, Пегаш! Ну, Лобастый! Шагай в борозду! Ты куда? Ну, Пегаш! Ну, Лобастый!
Выше по всему полю разносились такие же окрики — мужики понукали Рыжих, Пестряков, Чернолобых и Белолобых, осыпая их ударами кнута, бранясь и чертыхаясь вовсю.
Несмотря па этот бодрый буколический аккомпанемент, владелец Мяэкюлы вернулся домой все же слегка усталым и почему-то недовольным собой.
Вечером пришел с докладом управляющий, и Кремер хотел было под конец их беседы спросить вскользь насчет той «безъязыкой» молодухи, которую видел на Приллупо-вом дворе, но тут же решив, что дело это пустяковое, осекся и тем дал знак Рээмету уходить.
Уже лежа в постели, Кремер вдруг вспомнил, что Тыну Приллуп, как и многие другие бобыли, остался ему должен с юрьева дня несколько рублей аренды. В Мяэкюле это случалось, к сожалению, так часто, что Кремер обычно лишь краем уха слушал извинения и объяснения должников. Не Приллуп ли в тот раз бормотал что-то про похороны?.. Похороны жены? Тогда, значит, эта молодуха?.. Но с юрьева дня не прошло и трех педель, а о свадебных расходах Приллуп ничего не говорил... Или это Рейн из Калласю плакался, что у пего умерла жена, а Тыну мямлил все-таки про свадьбу, а не про похороны? Лээна ведь могла осенью или в течение зимы... А впрочем,— и господин фон Кремер натянул на голову одеяло,— какое ему до этого дело?
И все-таки уже на пороге сна в его цепенеющем сознании еще мелькнуло: «Но ведь дети звали ее Мари?..» И наконец, уже закрыв глаза и разинув рот, чтобы захрапеть, он успел подумать с усмешкой: «Ну и волосы! Свалялись, как войлок, а цветом вроде торфяной золы... Фи!»
На другое утро Кремер, подойдя к воротам, в раздумье остановился: куда сегодня? Опять на подмызок? Гм, можно бы пойти к Круузимяэ, посмотреть, много ли мужики напахали за первую упряжку. И Кремер сходил на Круузимяэ. Поглядев с хозяйским интересом на пахоту, он пошел домой по вчерашней полевой тропинке, мимо хибарки.
Случайно бросив взгляд на Приллупов двор, он увидел только двух маленьких «болванов»: они сидели на старом жернове около амбара и стригли свою шавку. Девочка держала собачонку, а мальчик орудовал огромными ножницами, какими стригут овец;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Спросить, кто она такая?.. Кремер знал всех взрослых жителей своей маленькой волости, а особенно хорошо — семьи бобылей, вплоть до детей-подростков. А тут вдруг у Приллупа во дворе оказалась неизвестная ему, Кремеру, женщина, да еще в таком явно домашнем виде. Почему же не спросить, кто она такая?
Но господин фон Кремер повернулся, чтобы уйти, точно ему стало жаль будить спящую. Он так и ушел бы, ни о чем не спросив, если бы ие увидел в эту минуту, что у хибарки Приллупа навешена новая дверь. Кремер сделал несколько шагов и остановился, разглядывая эту роскошь. Поставив ногу на нижнюю жердь изгороди и опершись крестцом о свою можжевеловую палку, он осмотрел потемневший домишко, окинул взглядом огород, полоски пашни и решил: «Гм, а ведь Тыну хозяйничает не хуже, чем другие мелкие арендаторы в Мяэкюле... Ну а та, на траве?..» Кремер опять украдкой взглянул на женщину. Потом подумал: куда же девалась Лээпа? У них ведь, кажется, двое или трое детей? В окошке никого не видно... Может быть, это у них нянька такая?.. Его опять потянуло взглянуть на красную юбку там, у амбара... Он заметил, что около изгороди лежат немытые кадушки и бочонки, а огонь под большим котлом совсем погас. Господин Кремер окончательно собрался уходить, по опять вынужден был остановиться: с покоса к хибарке бежали с радостными криками двое ребятишек.
— Мари, Мари, погляди, что мы нашли! Погляди, что мы!
Впереди мальчуган с гнездышком крапивника в руках, за ним вихрастая девочка и, наконец, собачонка, скачущая вокруг детей в исступленном восторге,— точно маленький вихрь закрутился у изгороди, за которой спала женщина. Барина, стоящего поодаль, никто заметил.
«Видно, совсем молодая»,— подумал Кремер, следя, как она поднимает голову, поворачивается, встает. Во всех ее ленивых и медлительных движениях было что-то странно противоречащее ее облику вполне сложившейся женщины, так же как и в ее взгляде и звуке голоса, когда она, склонившись над гнездом крапивника, стала серьезно и строго выговаривать маленькому воришке: гнездо, говорила она, нужно сейчас же отнести обратно в траву, где его нашли, не то вокруг Приллупы совсем не останется птиц, они улетят к другим дворам.
— А яички?
— Ну конечно, все надо отнести на место!
— Ой, нет! Они такие красивые, рябенькие, такие малюсенькие-малюсенькие! Может, хоть два...
— Нельзя, нельзя! Птичка их все пересчитала, все до единого.
Но при этом женщина, которую дети называли Мари, разглядывала лежащее у нее па ладони яичко с таким видом, будто и ей жаль было с ним расставаться.
Вдруг собачонка залаяла на барина, все трое заметили его, и спор прекратился.
— Ты что — здешняя? — подходя поближе, спросил Кремер на чистом эстонском языке, звучавшем у него даже с некоторой крестьянской напевностью.
Женщина спокойно посмотрела, но не ответила. Кремер подождал с минуту.
— IIу, почему же ты молчишь?
Молодуха оглядела его с головы до ног, но не произнесла ни слова. Яичко крапивника она бережно положила обратно в гнездо.
«Не глупая»,— подумал Ульрих, чувствуя, как у него под равнодушным взглядом женщины приливает к щекам кровь. Он потоптался на месте, соображая, в какой бы форме задать новый вопрос, но потом решил обратиться к ребятишкам.
— Эта Мари живет у вас?
Теперь все трое стояли перед ним в ряд: женщина за изгородью — грудью к ней, мальчуган и девочка перед изгородью — спиной к ней, и носы у всех были задраны. Услышан ной рос, оба малыша быстро взглянули па Мари, по так как она и рта по раскрыла — только в уголках губ задрожала улыбка,— то и дети ответили насмешливым молчанием. У обоих под носом весело блестело.
— Б-болваны! — пробормотал господин фон Кремер, но лишь после того, как повернулся к ним спиной.
Стоило ему пройти всего несколько десятков шагов, как он мог бы получить самые подробные сведения о таинственной Мари, если бы его еще интересовало это. Мужики, начавшие пахоту от опушки ореховой рощи, за это время уже выбрались на холм Круузимяэ и сейчас вспахивали то поле, краем которого проходил Кремер. Среди пахарей был и Тыну Приллуп. Когда барин поравнялся с ним, Тыну как раз поворачивал плуг, в то время как остальные поднимались вверх, каждый в своем ряду. Тыну поздоровался, Кремер ответил на поклон, но Приллупа не остановил: что-то неясное ему самому удержало его от расспросов. Вскоре он услышал у себя за спиной гулкий хрипловатый голос Тыну:
— Н-ну, Пегаш! Ну, Лобастый! Шагай в борозду! Ты куда? Ну, Пегаш! Ну, Лобастый!
Выше по всему полю разносились такие же окрики — мужики понукали Рыжих, Пестряков, Чернолобых и Белолобых, осыпая их ударами кнута, бранясь и чертыхаясь вовсю.
Несмотря па этот бодрый буколический аккомпанемент, владелец Мяэкюлы вернулся домой все же слегка усталым и почему-то недовольным собой.
Вечером пришел с докладом управляющий, и Кремер хотел было под конец их беседы спросить вскользь насчет той «безъязыкой» молодухи, которую видел на Приллупо-вом дворе, но тут же решив, что дело это пустяковое, осекся и тем дал знак Рээмету уходить.
Уже лежа в постели, Кремер вдруг вспомнил, что Тыну Приллуп, как и многие другие бобыли, остался ему должен с юрьева дня несколько рублей аренды. В Мяэкюле это случалось, к сожалению, так часто, что Кремер обычно лишь краем уха слушал извинения и объяснения должников. Не Приллуп ли в тот раз бормотал что-то про похороны?.. Похороны жены? Тогда, значит, эта молодуха?.. Но с юрьева дня не прошло и трех педель, а о свадебных расходах Приллуп ничего не говорил... Или это Рейн из Калласю плакался, что у пего умерла жена, а Тыну мямлил все-таки про свадьбу, а не про похороны? Лээна ведь могла осенью или в течение зимы... А впрочем,— и господин фон Кремер натянул на голову одеяло,— какое ему до этого дело?
И все-таки уже на пороге сна в его цепенеющем сознании еще мелькнуло: «Но ведь дети звали ее Мари?..» И наконец, уже закрыв глаза и разинув рот, чтобы захрапеть, он успел подумать с усмешкой: «Ну и волосы! Свалялись, как войлок, а цветом вроде торфяной золы... Фи!»
На другое утро Кремер, подойдя к воротам, в раздумье остановился: куда сегодня? Опять на подмызок? Гм, можно бы пойти к Круузимяэ, посмотреть, много ли мужики напахали за первую упряжку. И Кремер сходил на Круузимяэ. Поглядев с хозяйским интересом на пахоту, он пошел домой по вчерашней полевой тропинке, мимо хибарки.
Случайно бросив взгляд на Приллупов двор, он увидел только двух маленьких «болванов»: они сидели на старом жернове около амбара и стригли свою шавку. Девочка держала собачонку, а мальчик орудовал огромными ножницами, какими стригут овец;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49