А тут воскресенье подошло. Должно бы, думаю, красный листок быть, ан нет, черный. Догадался я тут, что дело нечисто. Припер старуху к стене, адом на том свете припугнул, и что бы ты думал, Ефимыч? Созналась, нечистая сила! Оказалось, пока я куда-то ходил, она взяла да больше половины этих красных листиков повыдирала и — в печь. Ну, как созналась, тут уж я за каждый оставшийся божий денек по две четвертинки требовать стал. Покупала. В ад-то кому охота попадать.
— Ловок ты, старик, — усмехнулся бригадир.
— А как же, милок, — заулыбался дед. — Без этого ноне никак нельзя. Я вот и смотрю, что обидели меня. Занимаю я, к примеру, две должности: сторож да качественник. А вот весь численник пролистал — нету этих дней, что хочешь, то и делай, а нет.
— Каких? — не понял бригадир.
— Как каких? — удивился старик. — Моих! Нет ни дня сторожа, ни дня качественника. Вот есть тут день армии, день шахтеров, строителей, а сторожа и качественника — нет. Я так думаю: наверное, когда сшивали численник на заводе, так эти дни просто куда-нибудь затеряли, а может, искурили. Тоже ведь и там, должно, озорники-то есть.
Михаил Ефимович больше не мог вытерпеть и громко рассмеялся.
— Чего ржешь-то, жеребец? — обиделся дед. — Надо плакать, а не смеяться. Ты думаешь, что они там только меня одного обидели? Они и ваш день трактористов искурили, истинно тебе говорю, Весь численник пролистал, а этого дня тоже нет,
— Так его там и не было!
— Как это не было? — не понял дед. — Конечно, не было, если его не вклеили.
— Совсем не было и не должно быть!
— Как так не должно? День шахтеров есть, строителей — есть, а трактористов не должно быть? Глупый, ты Ефимыч, пра, Искурили его еще на заводе, истинно тебе говорю!
Слух о божьих деньках» и «дне качественника» вскоре разошелся по всему селу. Над стариком долго смеялись, но он махал на всех рукой и продолжал аккуратно брать дань со своей жены за каждый красный листок в календаре.
Андрей с Митькой рано закончили в этот день запашку навоза и погнали трактор к стану, чтобы получить на завтра наряд и до бечера перегнать машину на новое место. Но свободного участка не оказалось; туда, где требовалась предпосевная обработка, еще с утра были посланы трактора, и к вечеру они должны были все закончить.
— Завтра чуть свет начинаем массовый сев, — объяснил трак-ристам Михаил Ефимович. — Выезжаем всем табором, а пока, ребятки, отдыхайте.
Почистив и заправив машину, Андрей с Митькой отправились на реку проверять верши и к вечеру притащили на стан целую корзину свежей рыбы.
Трактористы окружили рыбаков, брали мазутными руками крупных щук, распяливая им рты, дивясь остроте и множеству зубов.
— Зубастая, дьявол! — вслух рассуждал сам с собой Мишка Святой, тиская в грязных руках крупную щуку. — Пасть как у крокодила. Такая, пожалуй, схватит если за срамное место, когда купаться будете, на всею жизнь калекой оставит, Ни одна девка в жизнь, если узнает, замуж не пойдет, а и выйдет, так через неделю сбежит, как от старика. Беда.
— А тебе, Михайло, есть о чем тужить, — прислушавшись к его рассуждению, сказал Михаил Ефимович. — Это нашему брату остерегаться надо, а тебя пудовая щука за версту обойдет!
— Это почему же? — покосился на него Святой.
— Да опаска ее возьмет. Как бы не подавиться!
— Ха-ха-ха! — дружно взорвалось над станом. — Ай да бригадир! Вот так уж поддел Святого! Ха-ха-ха!
Как и в прошлые годы, недовольна уловом осталась только повариха.
— Черти чумазые, — ворчала она, — испортят только аппетит, а мне опять целый котел каши на свинарник везти. Да каша-то какая — с салом! Мед, а не каша!
Трактористы, как правило, готовили уху сами, считая это дело чисто мужским. Варили ее обычно все свободные от работы. Уха, сготовленная иногда десятью руками, получалась необыкновенно вкусная. Она пахла дымом, лавровым листом, керосином и другими тракторными запахами и, несмотря на это, всегда съедалась бригадой с большим удовольствием. А если и получался иногда пересол, то жаловаться все равно не на кого: сами готовили, сами и расхлебывали.
Дед Ухватов, расстроившись, что на заводе, где сшивают календари, озорники-рабочие выкурили его божьи деньки, отдыхал в будке и вышел посмотреть на улов самым последним, когда половина рыбы была уже вычищена.
— Ха-ха-ха! — дружно гаркнули трактористы. — Вот так дед Яков, вот так дает!
— А вы подождите ржать-то, — успокаивал их дед Ухватов. — Дальше слушайте, что было. Хлопнет он ее, а ей, лебедушке, кажется, что это парень, суженый ее, из-за кустов поднырнул и озорует с ней. Ну, дело ясное, весело девке. Взвизгнет она девичьим делом, оглядится — нет никого. Ну, думает, показалось, и снова плавать начнет. А сом опять смотрит, смотрит на нее из-под низу и снова загорится — еще раз хлопнет. Сомовье дело известное. Скучно ему со своей старой сомихой на дне-то лежать, вот он и озорует, А со стороны-то смотреть — красиво очень. Ночь, луна, омут мельничный, красна девица, словно русалочка, и сом. Только мельнику, отцу-то ее, вся эта красота не по нраву пришлась. Полюбовался он на эту красоту, обозрел и, хотя не рыбак сам-то, решил выудить этого нахального сома, что с его дочкой заигрывать вздумал. Выудил он его да за одно и сомиху подхватил. Вот как дело-то было. А вы — крысу ребятишки столкнули. Вовсе и нет!
— Ты, дед, так рассказываешь, что можно подумать, будто сам все это видел. Ловко подвернул! — сказал, улыбаясь, Михаил Ефимович.
— А думаешь, не видел? — обиделся Яков Васильевич. — Лопни мои глазыньки, видел, вот как вас, чумазых чертей, сейчас вижу.
— И не стыдно тебе, старому лешему, на молоденьких девок зенки свои поганые пялить? — вмешалась повариха. — Чай, грешно, поди, на старости-то лет?
— Грешно, грешно, — распылился дед Ухватов. — На красоту-то взглянуть никогда не грех, хоть и старому. Она, красота-то, сердце радует да тревожит. Ты вот, Марья, хотя и пожилой человек, а тоже все с молодыми заигрываешь. К примеру, на меня, старика, даже не взглянешь никогда, а говоришь — грешно.
— А какой толк с тобой заигрывать-то? Был бы хоть немного помоложе, лет так на пятьдесят. А то так себе, труха.
— Я те дам труха! — обиделся дед. — Я еще кое в чем и молодым нос утру, Знаешь небось поговорку, что старый конь борозды не теряет.
— Знаем, Яков Васильевич, слыхали. Только другое скажу. Терять-то, верно, не потеряет, но и не пропашет как следует. И это тоже знаем».
Над станом разразился неимоверный хохот, который, как потом рассказывали, был слышен даже в селе, Смеялись до слез. Едва смех начинал стихать, как снова вспыхивал еще сильнее.
— Ай да Марья! — сквозь смех кричали трактористы. — Вот ловко! Так его, старого черта, чтобы знал, как на молоденьких девок глаза пялить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Ловок ты, старик, — усмехнулся бригадир.
— А как же, милок, — заулыбался дед. — Без этого ноне никак нельзя. Я вот и смотрю, что обидели меня. Занимаю я, к примеру, две должности: сторож да качественник. А вот весь численник пролистал — нету этих дней, что хочешь, то и делай, а нет.
— Каких? — не понял бригадир.
— Как каких? — удивился старик. — Моих! Нет ни дня сторожа, ни дня качественника. Вот есть тут день армии, день шахтеров, строителей, а сторожа и качественника — нет. Я так думаю: наверное, когда сшивали численник на заводе, так эти дни просто куда-нибудь затеряли, а может, искурили. Тоже ведь и там, должно, озорники-то есть.
Михаил Ефимович больше не мог вытерпеть и громко рассмеялся.
— Чего ржешь-то, жеребец? — обиделся дед. — Надо плакать, а не смеяться. Ты думаешь, что они там только меня одного обидели? Они и ваш день трактористов искурили, истинно тебе говорю, Весь численник пролистал, а этого дня тоже нет,
— Так его там и не было!
— Как это не было? — не понял дед. — Конечно, не было, если его не вклеили.
— Совсем не было и не должно быть!
— Как так не должно? День шахтеров есть, строителей — есть, а трактористов не должно быть? Глупый, ты Ефимыч, пра, Искурили его еще на заводе, истинно тебе говорю!
Слух о божьих деньках» и «дне качественника» вскоре разошелся по всему селу. Над стариком долго смеялись, но он махал на всех рукой и продолжал аккуратно брать дань со своей жены за каждый красный листок в календаре.
Андрей с Митькой рано закончили в этот день запашку навоза и погнали трактор к стану, чтобы получить на завтра наряд и до бечера перегнать машину на новое место. Но свободного участка не оказалось; туда, где требовалась предпосевная обработка, еще с утра были посланы трактора, и к вечеру они должны были все закончить.
— Завтра чуть свет начинаем массовый сев, — объяснил трак-ристам Михаил Ефимович. — Выезжаем всем табором, а пока, ребятки, отдыхайте.
Почистив и заправив машину, Андрей с Митькой отправились на реку проверять верши и к вечеру притащили на стан целую корзину свежей рыбы.
Трактористы окружили рыбаков, брали мазутными руками крупных щук, распяливая им рты, дивясь остроте и множеству зубов.
— Зубастая, дьявол! — вслух рассуждал сам с собой Мишка Святой, тиская в грязных руках крупную щуку. — Пасть как у крокодила. Такая, пожалуй, схватит если за срамное место, когда купаться будете, на всею жизнь калекой оставит, Ни одна девка в жизнь, если узнает, замуж не пойдет, а и выйдет, так через неделю сбежит, как от старика. Беда.
— А тебе, Михайло, есть о чем тужить, — прислушавшись к его рассуждению, сказал Михаил Ефимович. — Это нашему брату остерегаться надо, а тебя пудовая щука за версту обойдет!
— Это почему же? — покосился на него Святой.
— Да опаска ее возьмет. Как бы не подавиться!
— Ха-ха-ха! — дружно взорвалось над станом. — Ай да бригадир! Вот так уж поддел Святого! Ха-ха-ха!
Как и в прошлые годы, недовольна уловом осталась только повариха.
— Черти чумазые, — ворчала она, — испортят только аппетит, а мне опять целый котел каши на свинарник везти. Да каша-то какая — с салом! Мед, а не каша!
Трактористы, как правило, готовили уху сами, считая это дело чисто мужским. Варили ее обычно все свободные от работы. Уха, сготовленная иногда десятью руками, получалась необыкновенно вкусная. Она пахла дымом, лавровым листом, керосином и другими тракторными запахами и, несмотря на это, всегда съедалась бригадой с большим удовольствием. А если и получался иногда пересол, то жаловаться все равно не на кого: сами готовили, сами и расхлебывали.
Дед Ухватов, расстроившись, что на заводе, где сшивают календари, озорники-рабочие выкурили его божьи деньки, отдыхал в будке и вышел посмотреть на улов самым последним, когда половина рыбы была уже вычищена.
— Ха-ха-ха! — дружно гаркнули трактористы. — Вот так дед Яков, вот так дает!
— А вы подождите ржать-то, — успокаивал их дед Ухватов. — Дальше слушайте, что было. Хлопнет он ее, а ей, лебедушке, кажется, что это парень, суженый ее, из-за кустов поднырнул и озорует с ней. Ну, дело ясное, весело девке. Взвизгнет она девичьим делом, оглядится — нет никого. Ну, думает, показалось, и снова плавать начнет. А сом опять смотрит, смотрит на нее из-под низу и снова загорится — еще раз хлопнет. Сомовье дело известное. Скучно ему со своей старой сомихой на дне-то лежать, вот он и озорует, А со стороны-то смотреть — красиво очень. Ночь, луна, омут мельничный, красна девица, словно русалочка, и сом. Только мельнику, отцу-то ее, вся эта красота не по нраву пришлась. Полюбовался он на эту красоту, обозрел и, хотя не рыбак сам-то, решил выудить этого нахального сома, что с его дочкой заигрывать вздумал. Выудил он его да за одно и сомиху подхватил. Вот как дело-то было. А вы — крысу ребятишки столкнули. Вовсе и нет!
— Ты, дед, так рассказываешь, что можно подумать, будто сам все это видел. Ловко подвернул! — сказал, улыбаясь, Михаил Ефимович.
— А думаешь, не видел? — обиделся Яков Васильевич. — Лопни мои глазыньки, видел, вот как вас, чумазых чертей, сейчас вижу.
— И не стыдно тебе, старому лешему, на молоденьких девок зенки свои поганые пялить? — вмешалась повариха. — Чай, грешно, поди, на старости-то лет?
— Грешно, грешно, — распылился дед Ухватов. — На красоту-то взглянуть никогда не грех, хоть и старому. Она, красота-то, сердце радует да тревожит. Ты вот, Марья, хотя и пожилой человек, а тоже все с молодыми заигрываешь. К примеру, на меня, старика, даже не взглянешь никогда, а говоришь — грешно.
— А какой толк с тобой заигрывать-то? Был бы хоть немного помоложе, лет так на пятьдесят. А то так себе, труха.
— Я те дам труха! — обиделся дед. — Я еще кое в чем и молодым нос утру, Знаешь небось поговорку, что старый конь борозды не теряет.
— Знаем, Яков Васильевич, слыхали. Только другое скажу. Терять-то, верно, не потеряет, но и не пропашет как следует. И это тоже знаем».
Над станом разразился неимоверный хохот, который, как потом рассказывали, был слышен даже в селе, Смеялись до слез. Едва смех начинал стихать, как снова вспыхивал еще сильнее.
— Ай да Марья! — сквозь смех кричали трактористы. — Вот ловко! Так его, старого черта, чтобы знал, как на молоденьких девок глаза пялить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101