— А я и в деревенских банях один моюсь, и хоть ночь-полночь — все равно один.
— А как же спину? — недоверчиво покосился на него Павел.
— Так очень просто, чудак, об стену, — стараясь скрыть шутку, серьезным тоном ответил Дмитрий Николаевич. — Встану и... об степу. Хорошо!
Павел закатился звонким смехом, едва выговаривая: — Насмешил ты меня, окаянный! Ох, насмешил! Чудак! Об стену! Ха-ха-ха-ха! Так на стене-то сажи на три вершка да мох копченый торчит, а ты об нее! Ха-ха-ха-ха!
Шутка помогла, и уже дальше бедная лошадь шла без понуканий.
День стоял теплый, солнечный И без того никудышная дорога рушилась на глазах.
Почти в каждой ложбинке, затопив дорогу, стояла полая вода-снежница, медно-красная, как круто заваренный чай. На таких местах Павел становился в сани и, правя по чуть желтевшей из-под воды ледяной корке на дороге, переезжал разлив на лошади, а мы всякий раз переходили затопленное место стороной.
Прилетели вальдшнепы. Обходя лесом разлившуюся ризину, я спугнул двух длинноносых серо-пестрых птиц.
Дмитрий Николаевич обрадовался встрече:
— Прилетели, смотри-ка ты! — удивленно, словно впервые в жизни видит вальдшнепов, воскликнул он. — Тянуть должны вечером, тепло.
— Наверное, уж тянут...
— Должны, должны. Если рано приедем, вечерком сходим постоим. Соскучился я об них, год не видел. Интересная птица.
По всему лесу кричали дрозды-дерябы. Они только что прилетели и большими стаями, штук по пятидесяти и больше, неслись по лесу, перепархивая с дерева на дерево.
Деряба — самый крупный дрозд, серовато-бурый с темными пятнами на груди и брюшке. Низ крыла у дерябы белый, отчего вся птица, когда летит, кажется пестрой, и только по полету да по величине ее не спутаешь с пестрым дятлом.
Тут же летали и дрозды-рябинники, чуть поменьше деряб, с ржавчатыми перышками на грудке и боках и такие же пестрые в полете. Они, видимо, перебирались с юга вместе с дерябами.
Дрозды — осторожные птицы и, хотя мы были без ружей, близко не подпускали. Они словно передразнивали нас. Почти рядом за спиной вдруг громко крикнет крупный дрозд, оглянешься, а он уже летит, как напуганный, далеко в сторону, а с другого бока, также рядом, тебя окликнет другой дрозд и тоже, не успеешь оглянуться, улетит.
— Вот пересмешники! — улыбался Дмитрий Николаевич. — Прямо насмехаются над нами, дразнят. Сколько живу, а еще такого множества дроздов не приходилось встречать. Дня три-четыре они здесь еще продержатся и дальше уйдут, на север. Только часть тут останется. Но те еще не прилетели, позднее подойдут.
— А у нас ребятишки почем зря за ними охотятся. Гибель дроздов вокруг хутора, — вмешался в разговор Павел. — Настреляют и прямо в лесу варят да едят. Картошки с собой возьмут, соли, хлеба и целыми днями в лесу.
— Что ж,—ответил Дмитрий Николаевич, —дрозд-деряба крупный, и мясо у него приличное. Вот певчего дрозда жаль стрелять и рябинника тоже. Поют они очень хорошо. Дрозд-белобровник тоже славно поет. Вечером темнеет уже, все птицы угомонятся, смолкнут, а дрозд все еще поет, да нежно так, задумчиво, словно о чем-то рассказывает. А дерябу можно и стрелять. Он по величине и по вкусу не хуже вальдшнепа.
— Ну уж не загибайте, Дмитрий Николаевич, — упрекнул я его, — вальдшнеп есть вальдшнеп, лесной кулик, птица, охотниками уважаемая. Ни один охотник, будь то любитель или прохмысловик, не прочь постоять вечер на тяге этих красавцев, а за дроздами вон только разве ребятишки ходят. Настоящему охотнику деряба и даром не нужен. Да и жалко их стрелять-то. Без них как-то скучно в лесу, мертво. Ведь настоящая дичь прячется, а они все на виду. Краса леса!
— Вот только разве что жалко, — согласился Дмитрий Николаевич, — а так мясо у дерябы в самом деле вкусное, самому приходилось пробовать. А вот если осенью подстрелить дрозда, — пальчики оближешь, до чего он вкусный. Сильно на рябине жиреет,
— Ну, а кроме дроздов ваши охотники что-нибудь стреляют? — спросил я Павла.
— Стреляют, а как же, — ответил он. — Третьего дня Мишка-хромой глухаря принес. Антон, брат его, штук пять тетеревов убил. Стреляют кое-что. Ванька Данилов, наш пчеловод, еще ходит да лесник Егорка Опарин. Но этих не видел с добычей, тоже, должно, что-нибудь убивают, Ванька, он все зимой с собакой ходил.
Марийский хуторок в десять дворов, куда мы ехали, расположен у самой опушки большого леса. Может, поэтому все мужчины в хуторе — охотники. Мне несколько раз приходилось бывать здесь, и хуторских охотников я знал хорошо. Все они, кроме инвалида войны Михаила Изюкова, были неисправимые браконьеры. Они не только не имели охотничьих билетов и не состояли членами общества, не регистрировали ружья, но и не соблюдали никаких охотничьих законов, запретов и сроков охоты. Охотничали они почти круглый год и стреляли все, что попадет на мушку, от воробья до ястреба-тетеревятника и глухаря. Но заметного ущерба охотничьему хозяйству их злодеяния не приносили, так как охотились они бестолково и на мушку им редко что попадало.
Вся дорога наша от самого города до марийского хутора шла большим сосновым бором-беломошником. Местами целыми островами встречались темные ельники и пихты, светлые березовые рощи, чернолесье из липняка, ольхи и осинника, но в основном раскинулся окрест могучий сосновый бор с толстыми, в три обхвата, корабельными соснами.
Краснолесье — гордость, основное богатство Марийской республики. Мы сказали об этом Павлу»
— Леса у нас хоть куда! — заулыбался он. — Летошней осенью недалеко от нашего хутора, в двенадцатом квартале, ваши городские охотники в один день двух медведей убили. Куницы у нас много, рысь водится, а белок и зайцев — не перечесть. Мишка-хромой со своим Шариком каждую осень белок триста-четыреста берут, а охотятся только до глубокого сн^га, пока без лыж в лесу ходить можно. А лоси так стадами по нескольку голов и ходят. Стадо за стадом. Всю молодь по порубкам за зиму объедят. Леса у нас богатые, ничего не скажешь.
Прибыли мы на хутор уже затемно. Кое-где в избах горели огни.
Кончился лес, кончился вместе с ним и ледяной черепок на дороге, и лошадь уже тащила сани по голой земле, выбиваясь из последних сил. Нам пришлось забрать свою поклажу, чтобы облегчить сани.
Павел пригласил нас к себе ночевать, обещал помыть в бане, но мы, боясь обидеть этим старого товарища по охоте Михаила Изюкова, поблагодарили Павла за все и свернули к дому Михаила.
На стук в калитку во дворе залаяла собака. Я по хриплому голосу узнал Шарика — полукровку-бельчатницу, помесь вогульской лайки с русской пегой гончей — береза да черемуха, На крыльцо вышла жена Михаила Наталья.
— Дома хозяин? — спросили мы. Она узнала нас.
— А, охотнички приехали! Давайте заходите в избу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101