Водяной жук! Гнусность какая! Словно смутившись за свой вид, жук юркнул обратно под камешек. Но Уакас больше не мог пить. "Дизентерия теперь обеспечена", — сокрушался он, а пить хотелось, и надо было возвращаться домой.
Через гору он возвращаться не стал. "Тише едешь— дальше будешь", -ион отправился по спокойной тропинке, гладким кольцом огибавшей подножие горы.
Тропинка бежала лугом, и он ладонями касался трав, доходивших до пояса. "Домбру б сейчас", — в голове застучали рифмы и тут же оборвались. Он упал ничком так, что ружье отлетело далеко в сторону. Оказывается, он угодил в одну из тех канав, которые избороздили луг, неся в себе воду. Он промок до колен. Брюки прилипли к ногам и были сплошь облеплены мокрой травой и тиной, ступни заволокла синевато-бурая жижа. "Будь ты проклята, эта трясина!" И тут прямо перед ним, громко гогоча вспорхнули два огаря с золотистой спинкой и белоснежным брюшком, и в белых полосах были крылья. Хороши, ничего не скажешь. Уакас ползком добрался до ружья. Птицы как вспорхнули разом, так парой и понеслись к горам, но, когда он прицелился, они тут же повернули обратно. Лениво взмахивая крыльями, они шли прямо на него. Уакас взял на мушку первого, нажал на курок. Слабо треснул выстрел, но огарь не упал. Не упал и второй, а, лишь сразу взмыв в вышину, будто ветром ударило их снизу, они быстрее замахали крыльями и с тем же звучным гоготом пронеслись над Уакасом. С молниеносной быстротой он перезарядил ружье, прицелился, теперь во второго, и выстрелил. И снова ни один из них не упал, а сделав широкий виток, они повернули назад. Теперь, чуя опасность, они шли порознь. Один, сторонясь подозрительного места, где стоял человек, держался поближе к горам. Уакас опустился в траву и, уставив дуло в небо, водил им, то и дело теряя огаря из виду и лишь по гоготанью определяя, где он сейчас. А второго, у которого голос позвучней, словно привязали невидимой нитью к месту, откуда они взлетели, и он лишь делал виток за витком, набирая высоту. Уакас еще трижды выстрелил, но пули, казалось, и не вылетали из ствола, а лишь слабо лопались, и звук этот терялся в монотонном гоготанье огарей. Сообразив, что лишь пугает птиц, стреляя попусту, он решил выждать. Видно, и огари поняли, что этот двуногий так просто отсюда не уберется, и, покружив еще немного, опустились на белый солончак, там, где влажная низина, тонущая в высокой траве, переходила, поднимаясь, в плато, покрытое полынью и бетеге. Вот уж где можно подсечь их, если это ему суждено! Поднимаясь на четвереньки, где трава была повыше, и ползком, где она росла низко—о брюках и жалеть теперь было нечего, — он медленно продвигался вперед. И лишь когда гогот раздался прямо у него под носом, он поднял голову и в метрах сорока увидел птицу, стоящую вполоборота к нему. Огарь был совсем не так велик, каким казался в полете. Очарование исчезло —- обыкновенная рыжая курица, только шея подлиннее. Уакас старательно прицелился и выстрелил. Теперь он не сомневался, что уложит птицу. Но лишь песок взметнулся перед ее клювом. В ту же секунду огарь взлетел, видно, не заметив Уака-са, и, еще покружив низко над землей, сел чуть подальше. Уакас дополз уже до самого края луга, и стоило ему продвинуться еще хоть на шаг — огарь его заметит, он очень осторожен, теперь — уж ясно -— близко не подпустит, хотя их разделяли с полсотни метров, не более.
Уакас перезарядил ружье и, сняв туфли, надежно облепленные глиной и густой тиной, соорудил из них упор для винтовки. На этот раз пуля, стукнувшись в один из валунов, под которым сел огарь, отскочила рикошетом, прожужжала и пропала. Куда попала другая пуля, он и сам не понял. "Позор! Унижение!" — убивался Уакас.
Он вспомнил, как писал очерк об университетском студенте, мастере спорта, чемпионе республики по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Когда, отыскав его в общежитии, он спросил: "Как вы добились такого результата?" — студент ответил: "Да не знаю! Помаленьку как-то". Но Уакас не отставал, и тогда студент сказал: "Приходите в тир. Может, тренер скажет".
Когда Уакас явился в тир, чемпион стрелял с колена. Рядом прилип к биноклю, вмонтированному в треножник, белоголовый, узкоплечий старик. Руки по-обезьяньи длинные и прехудущие,. словно мускулов на них и вовсе нет. Когда Уакас сунулся к нему с разговором, тот отмахнулся и вдруг завизжал: "Куда взял?.. Опять восьмерка... Все время — разброс. Как с колена— так поперечный. Стоишь —так долевой". И, не отлипая от бинокля, отмахнулся от Уакаса, который снова сунулся к нему с вопросом. "Ну, куда опять? Кошмар!" Уакасу так понравился тренер, что тренировка лучше всего и получилась в очерке. И в душе он унес сомнение: так ли уж и хорош молодой чемпион. А выходит, попасть в восьмерку с пятидесяти метров — все равно что на этом же расстоянии снять баурсак с верхушки камыша. Ведь сейчас перед ним не баурсак, который сам с мизинец, а крупная птица — не с гору, конечно, а что с хороший казан она будет, когда его вверх дном опрокинешь, — это уж точно. Стоит, не улетает, будто уговаривает: попади, убей! Да стреляй наконец! И правда, с чего это второй-то кружит и кружит над ним? Только сейчас Уакас сообразил, что эта пара — с выводком. Тот, что кружит в безопасной вышине, — отец. А та, что прилипла к месту, — мать. В трех шагах от канавы, в которую плюхнулся Уакас, остались желторотые птенцы. Куда ей от них? Уакас опустил винтовку. Слава аллаху, от самки с ягнятами его тоже отвело.
Теперь уже нечего было прятаться, и он поднялся. Золотисто-снежная самка захлопала крыльями и понеслась совсем низко, едва не касаясь земли. "Огарь — это падшая, она обратилась в птицу, и стрелять в нее грех, а мясо ее погано", —- вспомнил он. Холодная капля скользнула по лицу Уакаса. Дрожь пробежала по спине, и ему показалось — он леденеет. Он коснулся щеки — она была влажная. Уакас обернулся — дождь, сеявшийся из черной, в светлых разводах тучи, окрасил вершину горы в голубоватый цвет. И тут же послышался шум тяжелых капель, упавших на луг в низине. Хотя капли падали редко, трудно было надеяться, что дождь кончится скоро. Тяжелые черные тучи слились в одно зловещее месиво, и неведомой силой их волокло вперед. Ветер волной пробежал над склонившимся тростником, и тростник зашумел. Уакас не знал, куда бежать. Под тополями не укроешься — кроны их сильно поредели. А дождь уже бил по лицу, и он бросился к темной скале рядом с тем местом, где только что сидел огарь.
Он не успел добежать до нее, когда дождь обрушился на него всей массой. Перемешанный с градом, он хлестал и стегал, а крупные бледные горошины жгли спину и голову. Вспышка ослепительной голубизны озарила все вокруг, и небо словно разломилось надвое. Дождь вроде бы и утих, но раскатам грома не под силу было унять себя разом, и они долго гуляли в вышине, пока не умолкли где-то вдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Через гору он возвращаться не стал. "Тише едешь— дальше будешь", -ион отправился по спокойной тропинке, гладким кольцом огибавшей подножие горы.
Тропинка бежала лугом, и он ладонями касался трав, доходивших до пояса. "Домбру б сейчас", — в голове застучали рифмы и тут же оборвались. Он упал ничком так, что ружье отлетело далеко в сторону. Оказывается, он угодил в одну из тех канав, которые избороздили луг, неся в себе воду. Он промок до колен. Брюки прилипли к ногам и были сплошь облеплены мокрой травой и тиной, ступни заволокла синевато-бурая жижа. "Будь ты проклята, эта трясина!" И тут прямо перед ним, громко гогоча вспорхнули два огаря с золотистой спинкой и белоснежным брюшком, и в белых полосах были крылья. Хороши, ничего не скажешь. Уакас ползком добрался до ружья. Птицы как вспорхнули разом, так парой и понеслись к горам, но, когда он прицелился, они тут же повернули обратно. Лениво взмахивая крыльями, они шли прямо на него. Уакас взял на мушку первого, нажал на курок. Слабо треснул выстрел, но огарь не упал. Не упал и второй, а, лишь сразу взмыв в вышину, будто ветром ударило их снизу, они быстрее замахали крыльями и с тем же звучным гоготом пронеслись над Уакасом. С молниеносной быстротой он перезарядил ружье, прицелился, теперь во второго, и выстрелил. И снова ни один из них не упал, а сделав широкий виток, они повернули назад. Теперь, чуя опасность, они шли порознь. Один, сторонясь подозрительного места, где стоял человек, держался поближе к горам. Уакас опустился в траву и, уставив дуло в небо, водил им, то и дело теряя огаря из виду и лишь по гоготанью определяя, где он сейчас. А второго, у которого голос позвучней, словно привязали невидимой нитью к месту, откуда они взлетели, и он лишь делал виток за витком, набирая высоту. Уакас еще трижды выстрелил, но пули, казалось, и не вылетали из ствола, а лишь слабо лопались, и звук этот терялся в монотонном гоготанье огарей. Сообразив, что лишь пугает птиц, стреляя попусту, он решил выждать. Видно, и огари поняли, что этот двуногий так просто отсюда не уберется, и, покружив еще немного, опустились на белый солончак, там, где влажная низина, тонущая в высокой траве, переходила, поднимаясь, в плато, покрытое полынью и бетеге. Вот уж где можно подсечь их, если это ему суждено! Поднимаясь на четвереньки, где трава была повыше, и ползком, где она росла низко—о брюках и жалеть теперь было нечего, — он медленно продвигался вперед. И лишь когда гогот раздался прямо у него под носом, он поднял голову и в метрах сорока увидел птицу, стоящую вполоборота к нему. Огарь был совсем не так велик, каким казался в полете. Очарование исчезло —- обыкновенная рыжая курица, только шея подлиннее. Уакас старательно прицелился и выстрелил. Теперь он не сомневался, что уложит птицу. Но лишь песок взметнулся перед ее клювом. В ту же секунду огарь взлетел, видно, не заметив Уака-са, и, еще покружив низко над землей, сел чуть подальше. Уакас дополз уже до самого края луга, и стоило ему продвинуться еще хоть на шаг — огарь его заметит, он очень осторожен, теперь — уж ясно -— близко не подпустит, хотя их разделяли с полсотни метров, не более.
Уакас перезарядил ружье и, сняв туфли, надежно облепленные глиной и густой тиной, соорудил из них упор для винтовки. На этот раз пуля, стукнувшись в один из валунов, под которым сел огарь, отскочила рикошетом, прожужжала и пропала. Куда попала другая пуля, он и сам не понял. "Позор! Унижение!" — убивался Уакас.
Он вспомнил, как писал очерк об университетском студенте, мастере спорта, чемпионе республики по стрельбе из мелкокалиберной винтовки. Когда, отыскав его в общежитии, он спросил: "Как вы добились такого результата?" — студент ответил: "Да не знаю! Помаленьку как-то". Но Уакас не отставал, и тогда студент сказал: "Приходите в тир. Может, тренер скажет".
Когда Уакас явился в тир, чемпион стрелял с колена. Рядом прилип к биноклю, вмонтированному в треножник, белоголовый, узкоплечий старик. Руки по-обезьяньи длинные и прехудущие,. словно мускулов на них и вовсе нет. Когда Уакас сунулся к нему с разговором, тот отмахнулся и вдруг завизжал: "Куда взял?.. Опять восьмерка... Все время — разброс. Как с колена— так поперечный. Стоишь —так долевой". И, не отлипая от бинокля, отмахнулся от Уакаса, который снова сунулся к нему с вопросом. "Ну, куда опять? Кошмар!" Уакасу так понравился тренер, что тренировка лучше всего и получилась в очерке. И в душе он унес сомнение: так ли уж и хорош молодой чемпион. А выходит, попасть в восьмерку с пятидесяти метров — все равно что на этом же расстоянии снять баурсак с верхушки камыша. Ведь сейчас перед ним не баурсак, который сам с мизинец, а крупная птица — не с гору, конечно, а что с хороший казан она будет, когда его вверх дном опрокинешь, — это уж точно. Стоит, не улетает, будто уговаривает: попади, убей! Да стреляй наконец! И правда, с чего это второй-то кружит и кружит над ним? Только сейчас Уакас сообразил, что эта пара — с выводком. Тот, что кружит в безопасной вышине, — отец. А та, что прилипла к месту, — мать. В трех шагах от канавы, в которую плюхнулся Уакас, остались желторотые птенцы. Куда ей от них? Уакас опустил винтовку. Слава аллаху, от самки с ягнятами его тоже отвело.
Теперь уже нечего было прятаться, и он поднялся. Золотисто-снежная самка захлопала крыльями и понеслась совсем низко, едва не касаясь земли. "Огарь — это падшая, она обратилась в птицу, и стрелять в нее грех, а мясо ее погано", —- вспомнил он. Холодная капля скользнула по лицу Уакаса. Дрожь пробежала по спине, и ему показалось — он леденеет. Он коснулся щеки — она была влажная. Уакас обернулся — дождь, сеявшийся из черной, в светлых разводах тучи, окрасил вершину горы в голубоватый цвет. И тут же послышался шум тяжелых капель, упавших на луг в низине. Хотя капли падали редко, трудно было надеяться, что дождь кончится скоро. Тяжелые черные тучи слились в одно зловещее месиво, и неведомой силой их волокло вперед. Ветер волной пробежал над склонившимся тростником, и тростник зашумел. Уакас не знал, куда бежать. Под тополями не укроешься — кроны их сильно поредели. А дождь уже бил по лицу, и он бросился к темной скале рядом с тем местом, где только что сидел огарь.
Он не успел добежать до нее, когда дождь обрушился на него всей массой. Перемешанный с градом, он хлестал и стегал, а крупные бледные горошины жгли спину и голову. Вспышка ослепительной голубизны озарила все вокруг, и небо словно разломилось надвое. Дождь вроде бы и утих, но раскатам грома не под силу было унять себя разом, и они долго гуляли в вышине, пока не умолкли где-то вдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117