Плохая, горькая водка, вонючий спирт. В Алма-Ате, говорят, без всякой примеси чистая водка есть, которую сильные мира сего пьют, коньяк называется. Что же делать, досюда не доходит. А то бы...
— Э-э, дурного твоего деда в душу, — прервал гостя
1 Здесь игра слов, возникшая из совпадения частей слова "культура" с двумя казахскими словами: "куль" — мелко, "тура" — резать.
Омирбек, — я тоже без ума, что жалуюсь тебе, печаль свою изливаю. Ладно уж, утром поговорим.
— Утром на центральной усадьбе буду.
— В таком виде в ночь ехать хочешь? Никуда не поедешь. Поешь сейчас — и спать!
В эту минуту дверь снова открылась и впустила еще одного гостя. Человек немного отряхнулся на пороге от снега и неуклюже пошел к тёру. Пожав руку приподнявшему голову Омирбеку, он посыпал скороговоркой:
— Живы-здоровы? Мамаша, — посмотрел он на Ак-лиму, —- как себя чувствует? Руки-ноги в порядке? Скотина, люди— целы? Убойная скотина, наверно, жирная, сена много, слышал я — сноха ваша родила, сына принесла, пусть здоровым растет, долгой ему жизни. Той устроили — меня не позвали: пусть, дескать, Тлеукен со всеми придет. В чем моя вина? Обиделся я на вас. Особенно вот на мамашу обиделся.
— Ой, свет ты мой! — сказала Аклима. — Собрали вечером трех скотоводов с окрестных зимовок — про это, наверно, и говорят люди. Почему же не позовем, родной? Позовем. Пусть только лето наступит, на земле попросторней станет.
— Шучу, апа. Говорят, кто в последнее время проезжает здесь, просто так не уходит из этого дома. Нам бы тоже угоститься от того дастархана, что на тое был.
— Есть, дорогой, есть. Мы ведь на дороге, вот и закупили впрок, чтобы, кто проезжает, согрелся бы. Есть вот как раз.
— Ай, как хорошо! Тогда раздеваемся. Движения Тлеукена были ловки и скоры. Всю
одежду с себя он скинул в одно мгновение. Так же, как и Токмет, он оказался в застегнутом до горла синем кителе и толстых, стеганых черных шароварах. Раздевшись, Тлеукен присел в ногах Омирбека. Ему было лет двадцать пять, крепкий, атлетического сложения мужчина. Рядом с Токметом, которого так и качало и временами он чуть не падал, Тлеукен казался, ни больше ни меньше, горой. Грудь его — чуть ли не в размах рук обыкновенного человека, на каждое плечо можно посадить по джигиту. Только вот голова у него будто не от этого тела. Словно и нет ее, а все это — одна толстая шея, которая, становясь тоньше и тоньше, обрывается неожиданно тупым огрызком. В висках она уже, чем в щеках, лоб в два пальца. Череп выбрит, и голова круглая-круглая и белая, как свежевыделанный бурдюк, набитый маслом. Когда Тлеукен говорит, виски его вслед губам тоже двигаются.
— И вправду, даже честные слова лгуна на ветер уходят, — сказал Омирбек. — Когда Токмет объявил, что не один, мы не поверили. Что же ты так долго дверь искал?
— Да не-ет... — протянул Тлеукен. — Лошади проголодались. Сена им подкинул, пока устраивал... ну вот...
— В райцентр часто ездите, велели бы в дом, где останавливаетесь, две-три арбы сена подбросить.
— Сено есть, — сказал Тлеукен. — Да лошади наши заняты были — день-деньской под седлом простояли. Думали сначала с рассветом ехать, да за чаем вот засиделись, потом люди к нам пришли, затем мы к ним зашли... В общем, что уж там, пока то да се, оказывается, и солнце село. Тогда только за разум взялись, сели на коней в спешном порядке и. только вот до вас, видите, доехали...
— Э, пусть, — махнул рукой Омирбек. —Конторские бумаги — не скотина, их пасти не надо. Утром по потемкам выедете — к полудню будете.
— Утром заседание правления,'— сказал Токмет. — Я присутствовать обязан. Порядок нужен. Где плохое руководство, там и работа не может не хромать.
— Ой, ой, слова Токи — как книжные слова, — сказал Тлеукен.
— Значение животноводства на сегодняшний день — велико, — поднял палец Токмет. — И раз уж правительство доверило тебе ответственную работу, ты обязан оправдать это доверие, работа — не игрушка.
— С государственной работой играть нельзя, — подтвердил Тлеукен. — И потом, вам непременно нужно добраться до моей женеше1 нынче же ночью.
— А это тоже работа, — сказал Токмет. — Зарегистрировался я в загсе — значит, взял на себя ответственность. Взял ответственность — неси ее!
— Взял ответственность —- неси! — повторил Тлеукен, широко улыбаясь.
— Апа!.. — сказал Токмет. — Водочку свою неси. Поедем мы.
— Сейчас, милый, сейчас, — отозвалась Аклима. — Чай вскипел, и мясо как раз сварилось.
— Мясо — это пережитки прошлого, апа. Ну что это такое — мясо. Мясо в каждом доме найдется. Вот водку не везде достанешь. Тлеукен, разве ту бутылку, из сумки, не принесешь?
— Принесу, — сказал Тлеукен.
1 Ж е н е ш е — уважительное от "женге" — жена старшего брата, старшего по возрасту человека.
— Нет, — сказал Токмет. — Сначала мы выпьем до дна водк^ этого дома.
— Сначала мы выпьем водку этого дома, — сказал и Тлеукен.
— Ну, а ту — на дорогу.
— Да, пусть на дорогу будет.
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим, да?
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим.
— Прямо из горлышка будем пить?
— Из горлышка выпьем.
— Чтоб булькала?
— Чтоб булькала.
Едиге засмеялся. До сих пор, не обращая на этих двоих особенного внимания, он молча сидел перед печью, греясь ее близким теплом. Теперь против воли он обернулся: не только поведение пьяного Токмета, но и то, как ловко огромный, будто верблюд, Тлеукен подлаживается под него, было смешным.
— Ой, а это... как его... Этого хитреца Омирбека сын... то есть... ошибся я, я думал, это ваш сын, а это внук Маке... ай, господи, я все путаюсь... сын Маке ведь, а? — сказал Токмет.
— Едиге это, стало быть! — заметил Тлеукен.
— Откуда ты, куда ты? —• спросил Токмет.
— Домой на каникулы, на десять дней.
— Только перед вами зашел, — сказала Аклима. —-Дни-то божьи стоят морозные, продрог весь. И-и, дорогой ты мой!..
— На десять дней? — спросил Токмет, сощурив глаза. — Сегодня же двадцать четвертое декабря. До каникул ведь еще неделя, так, нет?
Едиге промолчал.
— Детей, которые отлично учатся, отпускают, оказывается, раньше, — сказал Омирбек.
- А, вон как. Какой у тебя нынче класс?
— Шестой.
— Учеба как?
— Хорошо.
— Четверки?
— Нет, пятерки.
— Все пятерки?
— Все пятерки.
— Ой, молодцом! — сказал Токмет довольный.— Не сходи с этой позиции. Будешь хорошо учиться — таким же, как я, будешь.
— Я, как вы, не буду, — сказал Едиге.
— Я — заведующий фермой, — сказал Токмет. — Вся скотина, все деньги в моих руках, не ломаю головы, что есть, что надевать. Разве не хочешь заведующим фермой быть?
— Не хочу быть заведующим фермой, — сказал Едиге.
— Тогда кем же ты хочешь? Едиге снова промолчал.
— Ты не учился, на полдороге застрял. А Едиге до дна знаний дойдет, — сказал Омирбек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Э-э, дурного твоего деда в душу, — прервал гостя
1 Здесь игра слов, возникшая из совпадения частей слова "культура" с двумя казахскими словами: "куль" — мелко, "тура" — резать.
Омирбек, — я тоже без ума, что жалуюсь тебе, печаль свою изливаю. Ладно уж, утром поговорим.
— Утром на центральной усадьбе буду.
— В таком виде в ночь ехать хочешь? Никуда не поедешь. Поешь сейчас — и спать!
В эту минуту дверь снова открылась и впустила еще одного гостя. Человек немного отряхнулся на пороге от снега и неуклюже пошел к тёру. Пожав руку приподнявшему голову Омирбеку, он посыпал скороговоркой:
— Живы-здоровы? Мамаша, — посмотрел он на Ак-лиму, —- как себя чувствует? Руки-ноги в порядке? Скотина, люди— целы? Убойная скотина, наверно, жирная, сена много, слышал я — сноха ваша родила, сына принесла, пусть здоровым растет, долгой ему жизни. Той устроили — меня не позвали: пусть, дескать, Тлеукен со всеми придет. В чем моя вина? Обиделся я на вас. Особенно вот на мамашу обиделся.
— Ой, свет ты мой! — сказала Аклима. — Собрали вечером трех скотоводов с окрестных зимовок — про это, наверно, и говорят люди. Почему же не позовем, родной? Позовем. Пусть только лето наступит, на земле попросторней станет.
— Шучу, апа. Говорят, кто в последнее время проезжает здесь, просто так не уходит из этого дома. Нам бы тоже угоститься от того дастархана, что на тое был.
— Есть, дорогой, есть. Мы ведь на дороге, вот и закупили впрок, чтобы, кто проезжает, согрелся бы. Есть вот как раз.
— Ай, как хорошо! Тогда раздеваемся. Движения Тлеукена были ловки и скоры. Всю
одежду с себя он скинул в одно мгновение. Так же, как и Токмет, он оказался в застегнутом до горла синем кителе и толстых, стеганых черных шароварах. Раздевшись, Тлеукен присел в ногах Омирбека. Ему было лет двадцать пять, крепкий, атлетического сложения мужчина. Рядом с Токметом, которого так и качало и временами он чуть не падал, Тлеукен казался, ни больше ни меньше, горой. Грудь его — чуть ли не в размах рук обыкновенного человека, на каждое плечо можно посадить по джигиту. Только вот голова у него будто не от этого тела. Словно и нет ее, а все это — одна толстая шея, которая, становясь тоньше и тоньше, обрывается неожиданно тупым огрызком. В висках она уже, чем в щеках, лоб в два пальца. Череп выбрит, и голова круглая-круглая и белая, как свежевыделанный бурдюк, набитый маслом. Когда Тлеукен говорит, виски его вслед губам тоже двигаются.
— И вправду, даже честные слова лгуна на ветер уходят, — сказал Омирбек. — Когда Токмет объявил, что не один, мы не поверили. Что же ты так долго дверь искал?
— Да не-ет... — протянул Тлеукен. — Лошади проголодались. Сена им подкинул, пока устраивал... ну вот...
— В райцентр часто ездите, велели бы в дом, где останавливаетесь, две-три арбы сена подбросить.
— Сено есть, — сказал Тлеукен. — Да лошади наши заняты были — день-деньской под седлом простояли. Думали сначала с рассветом ехать, да за чаем вот засиделись, потом люди к нам пришли, затем мы к ним зашли... В общем, что уж там, пока то да се, оказывается, и солнце село. Тогда только за разум взялись, сели на коней в спешном порядке и. только вот до вас, видите, доехали...
— Э, пусть, — махнул рукой Омирбек. —Конторские бумаги — не скотина, их пасти не надо. Утром по потемкам выедете — к полудню будете.
— Утром заседание правления,'— сказал Токмет. — Я присутствовать обязан. Порядок нужен. Где плохое руководство, там и работа не может не хромать.
— Ой, ой, слова Токи — как книжные слова, — сказал Тлеукен.
— Значение животноводства на сегодняшний день — велико, — поднял палец Токмет. — И раз уж правительство доверило тебе ответственную работу, ты обязан оправдать это доверие, работа — не игрушка.
— С государственной работой играть нельзя, — подтвердил Тлеукен. — И потом, вам непременно нужно добраться до моей женеше1 нынче же ночью.
— А это тоже работа, — сказал Токмет. — Зарегистрировался я в загсе — значит, взял на себя ответственность. Взял ответственность — неси ее!
— Взял ответственность —- неси! — повторил Тлеукен, широко улыбаясь.
— Апа!.. — сказал Токмет. — Водочку свою неси. Поедем мы.
— Сейчас, милый, сейчас, — отозвалась Аклима. — Чай вскипел, и мясо как раз сварилось.
— Мясо — это пережитки прошлого, апа. Ну что это такое — мясо. Мясо в каждом доме найдется. Вот водку не везде достанешь. Тлеукен, разве ту бутылку, из сумки, не принесешь?
— Принесу, — сказал Тлеукен.
1 Ж е н е ш е — уважительное от "женге" — жена старшего брата, старшего по возрасту человека.
— Нет, — сказал Токмет. — Сначала мы выпьем до дна водк^ этого дома.
— Сначала мы выпьем водку этого дома, — сказал и Тлеукен.
— Ну, а ту — на дорогу.
— Да, пусть на дорогу будет.
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим, да?
— Когда до перевала Айкай доедем — вытащим.
— Прямо из горлышка будем пить?
— Из горлышка выпьем.
— Чтоб булькала?
— Чтоб булькала.
Едиге засмеялся. До сих пор, не обращая на этих двоих особенного внимания, он молча сидел перед печью, греясь ее близким теплом. Теперь против воли он обернулся: не только поведение пьяного Токмета, но и то, как ловко огромный, будто верблюд, Тлеукен подлаживается под него, было смешным.
— Ой, а это... как его... Этого хитреца Омирбека сын... то есть... ошибся я, я думал, это ваш сын, а это внук Маке... ай, господи, я все путаюсь... сын Маке ведь, а? — сказал Токмет.
— Едиге это, стало быть! — заметил Тлеукен.
— Откуда ты, куда ты? —• спросил Токмет.
— Домой на каникулы, на десять дней.
— Только перед вами зашел, — сказала Аклима. —-Дни-то божьи стоят морозные, продрог весь. И-и, дорогой ты мой!..
— На десять дней? — спросил Токмет, сощурив глаза. — Сегодня же двадцать четвертое декабря. До каникул ведь еще неделя, так, нет?
Едиге промолчал.
— Детей, которые отлично учатся, отпускают, оказывается, раньше, — сказал Омирбек.
- А, вон как. Какой у тебя нынче класс?
— Шестой.
— Учеба как?
— Хорошо.
— Четверки?
— Нет, пятерки.
— Все пятерки?
— Все пятерки.
— Ой, молодцом! — сказал Токмет довольный.— Не сходи с этой позиции. Будешь хорошо учиться — таким же, как я, будешь.
— Я, как вы, не буду, — сказал Едиге.
— Я — заведующий фермой, — сказал Токмет. — Вся скотина, все деньги в моих руках, не ломаю головы, что есть, что надевать. Разве не хочешь заведующим фермой быть?
— Не хочу быть заведующим фермой, — сказал Едиге.
— Тогда кем же ты хочешь? Едиге снова промолчал.
— Ты не учился, на полдороге застрял. А Едиге до дна знаний дойдет, — сказал Омирбек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117