Гуля со мной пойдет. Хватит с тебя и того, что перепало. Топай, топай, не задерживайся!..
Бексеит сунулся к негодяю и через секунду обнаружил, что сидит на тротуаре, прислонясь к дереву. Рядом суетилась Гульжихан.
— И надо было связываться, — она гладила его, целовала. — Обыкновенный хулиган. Так и ходит за мной по пятам. Теперь уж не явится. Расквитался, говорит, прощай... Этот уж слово свое держит... И мне по щеке залепил, собака!..
Из того, что она говорила, что-то доходило до Бексеита, что-то и нет. Конечно, хулиган. Иначе зачем приставать к людям, которые идут себе по улицам, никого не трогают?..
Но когда в нарядной четырехкомнатной квартире Гульжихан он пришел в себя, освежившись под душем, вся эта потасовка предстала перед ним совсем в другом свете. Он разглядывал Гульжихан, рыжей лисицей проплывавшую из комнаты в комнату, и вспоминал, что, когда еще только познакомился с ней, до него доползали слухи, что муж ее вовсе не плохой человек был, но проделки юной супруги не по нраву пришлись ему и, оставив ей все, он ушел. Но паршивенький этот слушок растаял в той радости, которую она каждый день приносила ему, и лишь сейчас ожил. Может, конечно, болтовня пустая. Бексеит засобирался домой, но Гульжихан повисла на нем, зацеловала, наговорила жарких и сладких слов — и опять нет сомнений. Однако пыл поостыл, и он вернулся домой отрезвленный.
— Голова что-то побаливает, — сказал он. — Чаю не дашь?
Айгуль тяжело поднялась и вяло расстелила дас-тархан.
— Только чаю, да покрепче...
— Портфель оставил где ночевал? — Айгуль налила чаю из термоса. — Пей... А под глазом у тебя что? — медленно спросила она. — Вот так и прикончат где-нибудь в темном углу. Иди пей свой чай.
— Н-да, все это бросать надо. Я о картах... Ну, и хорош чаек!
— Как кино? — спросила она спокойно, прямо глядя ему в лицо.
Чашка громко плюхнулась, и крепчайший чай, густо перемешанный со сливками, выплеснулся на стол.
— Следишь, значит?
— Не слежу. Случайно увидела... — Это был голос человека, тяжело уставшего от жизни.
— Я не мальчишка, чтобы за каждым моим шагом следить! —вскипел Бексеит.
— Ты — мой муж. Я встретила тебя с чужой женщиной.
— Твой муж? Прекрасно... Просто замечательно. А где это написано, что я твой муж, в каких это книгах? Предъявите документики, гражданочка...
— Ты бы эти бумаги попросил у наших с тобой матерей. Правда, тогда были муллы...
Он думал, она станет браниться и грозить. Про суд будет кричать, про алименты, про стыд и совесть. Но она молчала.
— Завтра в восемь у меня лекция. Дай мне отдохнуть, и больше никогда не будем ругаться. Ладно, чер-номазенькая?..
Но это уже она не услышала. То, что столько лет точило ее, вылилось сейчас в тихие и горькие слезы.
— Перестань, — Бексеит допивал остывший чай. — Завтра поговорим. Раз тебе так приспичило, оформим, как по закону положено.
Это Айгуль услышала.
Когда на другой день Бексеит'вернулся из университета, он не застал Айгуль дома. Решив, что она опять отправилась по магазинам, он прилег отдохнуть, но сон не шел к нему. Чего-то не хватало в доме, будто опустел дом. Он вскочил, открыл шкаф — там висели одни его вещи. Он оделся и отправился в ясли.
— Сейтжана забрала мать, — сообщила молоденькая воспитательница, увидавшая Бексеита впервые. — Еще она сказала, что уезжает в аул.
"Наверное, они сейчас на вокзале?" — у Бексеита голова раскалывалась — он не выспался.
Через две недели Бексеит с Гульжихан справили шумную свадьбу.
"Больше жизни чтимый нами, товарищ профессор Атаханов!
Получив ваше письмо, мы очень обрадовались, что родной аул и земляки не забыты вами... Для нас всех великая честь, что из нашей среды вышел такой многомудрый ученый. Вся наша учащаяся молодежь берет с вас пример, и каждый мечтает стать гражданином, которого народ любит и почитает, как вас. Все мы, ваши земляки, хорошо знаем ваши книги: "Победа колхозного строительства в казахской степи", "Казахстан в период первых пятилеток", "Казахстанская целина".
Вы спрашивали про своего сына Секена, то есть про нашего племянника Сейтжана Ниязова. Сейтжан жив-здоров, дела у него идут хорошо, живет и радуется жизни, как все его сверстники. Это джигит огромного роста и богатырской силы. На каждое плечо по человеку посадить может. Одна беда — из-за болезни ушей он дальше второго класса не пошел. А так Сейтжан ничем не хуже .других, все понимает, если руками показать. В настоящее время он лучший тракторист колхоза "Жанатурмыс", в котором и вы родились и выросли. Теперь это целинный совхоз "Новороссийский". Совсем недавно Сейтжана опять хвалили и фоторграфию его напечатали в районной газете.
Его мать, а наша сестренка Айгуль, все убивалась, что в свое время не могла его полечить как надо бы. Руки не дошли. Но ведь судьба человека в руках божьих. Может, вы слышали, прошлый год мы ее в Алма-Ату возили, так и ее врачи не смогли вылечить? Сказали, рак матки болезнь называется. В Алма-Ате и скончалась. Мы выполнили ее просьбу и похоронили Айгуль в горах на мусульманском кладбище, недалеко от колхоза "Горный гигант". Покойница за вас душу готова была отдать. Ваши книги, которые находятся у них в доме, она все сама нашла и купила. Часто видели, она в газетах и журналах ваше имя ищет. До самой смерти по-городскому одевалась, по-городскому жила. Незадолго до смерти заочно окончила учительский институт. Сколько к ней хороших людей сваталось, а внимания — никому. Все жалела, что уехала, не простившись с вами! "Хоть бы разок увидеть", — это я много раз от нее слышал. Даже в последний свой час не велела звать вас. Так она вас любила. Хоть и не говорила, а мы знали. Жалко, уж больно молодая ушла... Пусть земля будет ей пухом, нашей звездочке, одинешенько
закатившейся на чужбине.
Ваш Тлеужан.
3 июня 1970 г.
Грамоту мы знаем слабо. Если в нашем письме что не так, не обижайтесь. Растите еще дальше, поднимайтесь еще выше. Пусть светлым будет ваш путь".
1970
ГИБЕЛЬ БОРЗОГО
1
Под конец он совсем обессилел. И все-таки дважды — сначала с одной стороны, потом с другой — подобрался к холмику, волоча по земле истощенное, налитое болью тело и каждый раз принюхиваясь заново. Холмик был пологий, оглаженный с боков степными ветрами и припорошенный свежим, нетронутой белизны снегом. Белый, безмолвный холмик... Веяло от него горьким одиночеством и тоской. Летом, когда снег был еще рыхлым, здесь и пахло иначе. Что-то знакомое, доброе чуялось в том запахе, — так по крайней мере борзому казалось. В ту пору он прибегал сюда часто. И все бродил вокруг, тычась носом в желтоватую перемешанную с мелкими камешками землю. Запах, который он выделял, был слаб и смутен. Запах — не из приятных. Так же пахло от лис дня через два-три после того, как, содрав шкуру, их забрасывали в степь, подальше от жилья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
Бексеит сунулся к негодяю и через секунду обнаружил, что сидит на тротуаре, прислонясь к дереву. Рядом суетилась Гульжихан.
— И надо было связываться, — она гладила его, целовала. — Обыкновенный хулиган. Так и ходит за мной по пятам. Теперь уж не явится. Расквитался, говорит, прощай... Этот уж слово свое держит... И мне по щеке залепил, собака!..
Из того, что она говорила, что-то доходило до Бексеита, что-то и нет. Конечно, хулиган. Иначе зачем приставать к людям, которые идут себе по улицам, никого не трогают?..
Но когда в нарядной четырехкомнатной квартире Гульжихан он пришел в себя, освежившись под душем, вся эта потасовка предстала перед ним совсем в другом свете. Он разглядывал Гульжихан, рыжей лисицей проплывавшую из комнаты в комнату, и вспоминал, что, когда еще только познакомился с ней, до него доползали слухи, что муж ее вовсе не плохой человек был, но проделки юной супруги не по нраву пришлись ему и, оставив ей все, он ушел. Но паршивенький этот слушок растаял в той радости, которую она каждый день приносила ему, и лишь сейчас ожил. Может, конечно, болтовня пустая. Бексеит засобирался домой, но Гульжихан повисла на нем, зацеловала, наговорила жарких и сладких слов — и опять нет сомнений. Однако пыл поостыл, и он вернулся домой отрезвленный.
— Голова что-то побаливает, — сказал он. — Чаю не дашь?
Айгуль тяжело поднялась и вяло расстелила дас-тархан.
— Только чаю, да покрепче...
— Портфель оставил где ночевал? — Айгуль налила чаю из термоса. — Пей... А под глазом у тебя что? — медленно спросила она. — Вот так и прикончат где-нибудь в темном углу. Иди пей свой чай.
— Н-да, все это бросать надо. Я о картах... Ну, и хорош чаек!
— Как кино? — спросила она спокойно, прямо глядя ему в лицо.
Чашка громко плюхнулась, и крепчайший чай, густо перемешанный со сливками, выплеснулся на стол.
— Следишь, значит?
— Не слежу. Случайно увидела... — Это был голос человека, тяжело уставшего от жизни.
— Я не мальчишка, чтобы за каждым моим шагом следить! —вскипел Бексеит.
— Ты — мой муж. Я встретила тебя с чужой женщиной.
— Твой муж? Прекрасно... Просто замечательно. А где это написано, что я твой муж, в каких это книгах? Предъявите документики, гражданочка...
— Ты бы эти бумаги попросил у наших с тобой матерей. Правда, тогда были муллы...
Он думал, она станет браниться и грозить. Про суд будет кричать, про алименты, про стыд и совесть. Но она молчала.
— Завтра в восемь у меня лекция. Дай мне отдохнуть, и больше никогда не будем ругаться. Ладно, чер-номазенькая?..
Но это уже она не услышала. То, что столько лет точило ее, вылилось сейчас в тихие и горькие слезы.
— Перестань, — Бексеит допивал остывший чай. — Завтра поговорим. Раз тебе так приспичило, оформим, как по закону положено.
Это Айгуль услышала.
Когда на другой день Бексеит'вернулся из университета, он не застал Айгуль дома. Решив, что она опять отправилась по магазинам, он прилег отдохнуть, но сон не шел к нему. Чего-то не хватало в доме, будто опустел дом. Он вскочил, открыл шкаф — там висели одни его вещи. Он оделся и отправился в ясли.
— Сейтжана забрала мать, — сообщила молоденькая воспитательница, увидавшая Бексеита впервые. — Еще она сказала, что уезжает в аул.
"Наверное, они сейчас на вокзале?" — у Бексеита голова раскалывалась — он не выспался.
Через две недели Бексеит с Гульжихан справили шумную свадьбу.
"Больше жизни чтимый нами, товарищ профессор Атаханов!
Получив ваше письмо, мы очень обрадовались, что родной аул и земляки не забыты вами... Для нас всех великая честь, что из нашей среды вышел такой многомудрый ученый. Вся наша учащаяся молодежь берет с вас пример, и каждый мечтает стать гражданином, которого народ любит и почитает, как вас. Все мы, ваши земляки, хорошо знаем ваши книги: "Победа колхозного строительства в казахской степи", "Казахстан в период первых пятилеток", "Казахстанская целина".
Вы спрашивали про своего сына Секена, то есть про нашего племянника Сейтжана Ниязова. Сейтжан жив-здоров, дела у него идут хорошо, живет и радуется жизни, как все его сверстники. Это джигит огромного роста и богатырской силы. На каждое плечо по человеку посадить может. Одна беда — из-за болезни ушей он дальше второго класса не пошел. А так Сейтжан ничем не хуже .других, все понимает, если руками показать. В настоящее время он лучший тракторист колхоза "Жанатурмыс", в котором и вы родились и выросли. Теперь это целинный совхоз "Новороссийский". Совсем недавно Сейтжана опять хвалили и фоторграфию его напечатали в районной газете.
Его мать, а наша сестренка Айгуль, все убивалась, что в свое время не могла его полечить как надо бы. Руки не дошли. Но ведь судьба человека в руках божьих. Может, вы слышали, прошлый год мы ее в Алма-Ату возили, так и ее врачи не смогли вылечить? Сказали, рак матки болезнь называется. В Алма-Ате и скончалась. Мы выполнили ее просьбу и похоронили Айгуль в горах на мусульманском кладбище, недалеко от колхоза "Горный гигант". Покойница за вас душу готова была отдать. Ваши книги, которые находятся у них в доме, она все сама нашла и купила. Часто видели, она в газетах и журналах ваше имя ищет. До самой смерти по-городскому одевалась, по-городскому жила. Незадолго до смерти заочно окончила учительский институт. Сколько к ней хороших людей сваталось, а внимания — никому. Все жалела, что уехала, не простившись с вами! "Хоть бы разок увидеть", — это я много раз от нее слышал. Даже в последний свой час не велела звать вас. Так она вас любила. Хоть и не говорила, а мы знали. Жалко, уж больно молодая ушла... Пусть земля будет ей пухом, нашей звездочке, одинешенько
закатившейся на чужбине.
Ваш Тлеужан.
3 июня 1970 г.
Грамоту мы знаем слабо. Если в нашем письме что не так, не обижайтесь. Растите еще дальше, поднимайтесь еще выше. Пусть светлым будет ваш путь".
1970
ГИБЕЛЬ БОРЗОГО
1
Под конец он совсем обессилел. И все-таки дважды — сначала с одной стороны, потом с другой — подобрался к холмику, волоча по земле истощенное, налитое болью тело и каждый раз принюхиваясь заново. Холмик был пологий, оглаженный с боков степными ветрами и припорошенный свежим, нетронутой белизны снегом. Белый, безмолвный холмик... Веяло от него горьким одиночеством и тоской. Летом, когда снег был еще рыхлым, здесь и пахло иначе. Что-то знакомое, доброе чуялось в том запахе, — так по крайней мере борзому казалось. В ту пору он прибегал сюда часто. И все бродил вокруг, тычась носом в желтоватую перемешанную с мелкими камешками землю. Запах, который он выделял, был слаб и смутен. Запах — не из приятных. Так же пахло от лис дня через два-три после того, как, содрав шкуру, их забрасывали в степь, подальше от жилья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117