Небо было безоблачно, и утренний аромат вселял в душу бодрость. Айгуль возилась с завтраком, а Бек-сеит с маленьким Секеном на руках отправился через сад в горы, чтобы с высоты взглянуть на столицу.
Плетень, которым обнесен был яблоневый сад, весь разворочен. Трава исполосована свежевытоптанными тропинками — работа местной ребятни. Куда ни глянь, яблок почти не видать. Лишь на верхушках можно обнаружить редкие плоды, да и то если хорошо приглядеться. И здесь потрудились мальчишки. Обобранный сад похож на покинутое стойбище. Сухие пожелтевшие листья шелестят на ветру, трава пожухла и посерела. Уныние и запустение...
—~ Стой! Куда идешь?
Точно из-под земли возник пожилой казах на коне с длинной камчой в руке. Из-за плеча выглядывало дуло двустволки.
— Куда идешь? — голос не предвещал добра.
— В горы хотели...
— Нельзя! Яблоки красть будешь.
— Да вы что? — возмутился Бексеит. — За кого вы нас принимаете?.. Мы что... воры?
— Вор ты, не вор — для меня один черт. Когда созревают яблоки — в сад посторонним вход воспрещен.
— Зачем же грубить? Сказали б сразу... Разве нельзя по-человечески?
— А чего говорить, объяснять? Тут общественное добро, тут колхоз — хозяин. Мне головой отвечать. Будут еще всякие с утра шляться, бузу устраивать и яблоки воровать.
— Можно бы повежливей...
— Хватит! — рявкнул сторож. — Проваливай отсюда. А то камча у меня длинная, достать — недолго, пригоню к бригадиру, скажу — воровал... Убирайся, да побыстрей, шайтан тебя унеси!
— Что так скоро? — удивилась Айгуль, когда Бексеит, пригнувшись, чтобы сын не ударился о притолоку, появился на пороге дома. От былой радости не осталось и следа.
— Да попался тут... отродье собачье.
— На коне?.. Это охранник.
— Сволочь он... Не пустил нас через сад.
— Но он же охранник... Он службу несет... Зарплату получает.
— Зарплата — это ладно. Детей кормить надо. Но кто его заставляет так с людьми обращаться... кричать, оскорблять?
— Не покричишь — слушать не будут. Может, ему велели кричать.
— Ну и пусть... Пропади они пропадом — и сад, и сторож, и весь этот свет. Давай тащи свой завтрак.
— Успеешь... До двенадцати еще далеко.
— Господи, опять лапша? Мы же вечером глотали эту бурду?
— Больше нет ничего, — смутилась Айгуль. — Четвертый день без денег.
— Завтра стипендия, — Бексеит помял лапшу вилкой. — Последняя стипендия.
Они ели молча, только посапывал Сейтжан, старательно уплетая из маленького блюдечка пустую лапшу, размазывая ее по лицу и по столу. Малыш чихнул.
— Да не оставит нас аллах своей милостью, — произнесла Айгуль. — Защитится твой папа.
— Я хотел сегодня ребят привести, — сказал Бексеит. — Помнишь, на улице встретил? Обмыть положено... предварительную защиту. Они ведь не отстанут. Давно пристают, почему не зову.
Но вернулся он один. Все это время она крутилась возле дома, а когда наконец еще издали увидала его, сердце как в яму ухнуло. Он шел весь поникший. Потемневшее, будто обуглившееся лицо — с кулачок. Лишь глаза посветлели и запали. Он прошел мимо Айгуль, словно ее тут и не было, переступил порог и повалился на кровать. Айгуль присела с краю — о чем тут было спрашивать?
Темнело, и тишина, устоявшаяся в комнате, теснила душу. Даже маленький Сейтжан почувствовал: что-то произошло, и, прижавшись к коленям матери, затих. Прошел час, второй... В комнате стало совсем темно. С той минуты, когда в дом вошла беда, безмолвие так и не нарушалось. Вдруг за стеной, что выходила в сад, раздался выстрел. Сейтжан, которого только страх заставил молчать, вскрикнул. Очнулась Айгуль. Поднялась, зажгла свет. Мальчик повис на шее матери, и с ребенком на руках она расстелила скатерть и накрыла на стол.
— Куке, ау, куке... —- Она коснулась туго вьющихся волос Бексеита..— Вставай, поешь... С утра ведь крошки во рту не было. Свалишься еще...
Бексеит перевернулся на спину и открыл глаза.
— А что вы мне можете предложить? Лапшу на воде или какую-нибудь вонючую баланду? Или картошечки?..
-Мясо!
— Откуда это?
— Ты говорил, ребята придут... У соседей заняла.
— Ишь, какие добренькие... — Бексеит уже сидел, впервые за это время подняв наконец глаза. Он был весь будто изжеванный. — Добренькие, видишь, у нас соседи... — бессмысленно повторял он. — У нас ведь человек человеку друг, товарищ и брат. Добренькие попались нам соседи. Может, тетка эта, соседка наша, отвалит нам тысчонку?
— Завтра — стипендия. Нет, разве?..
— Стипендии мало... В Москву еду... — Он машинально пересел за стол. — Мой Алиханов собирается написать в Москву своему старому другу, в гимназии еще вместе учились... Есть такой историк Никитин... профессор тоже. — Бексеит вертел в руках алюминиевую ложку и разглядывал ее так, словно желал убедиться, точно ли это ложка и правда ли из алюминия или из чего другого сделана. — Старик этот в Москве очень влиятелен, повлиятельней нашего Алиханова в Алма-Ате.
Айгуль притихла. Только Сейтжан ерзал на коленях у матери, потому что хотел есть.
— Алиханов говорит, этот Никитин все может.
— А сегодня... что же?
— Вот он и говорит: понравится Никитину твоя работа — все. Даст у себя защититься... А сегодня? Ты про этих?.. Сегодня как было?.. Разве не видишь?..
— А как же тогда?.. Раз никуда не годится?
— Годится! — От гулкого удара кулака старый тяжелый стол дрогнул и плоское блюдо с горой мяса чуть накренилось. Задребезжали бутылка со стаканом. — А эта зеленоглазая откуда взялась? — Бексеит сощурился. — Ах, это все соседка добренькая... А ну-ка зови ее сюда. — Он откупорил бутылку и доверху налил большой граненый стакан. — Пить будешь?.. Нет? Ладно! Лучше не пить. И я пить не стану. Только сегодня выпью... Но уж напьюсь так напьюсь... За ваше здоровье, добренькие... — Он выпил как воду, не поморщился даже. Схватил кусок мяса, понюхал и опять швырнул на блюдо. — Годится! — И опять кулаком по столу. — Кто посмеет сказать, что не годится? Напротив... Все как один нахваливали. Говорили, что я — сила... Что я истинный ученый... И что работа замечательная, говорили... Что новых фактов — куча, открытий — полно... Мысли смелые... Все ново, свежо... И так далее... И тому подобное... Много чего наговорили... Но! Но, но, но... но — молодость, неопытность, кое-что неясно, попадаются нечеткие выражения... Все бочком, бочком — и, пожалуйста, пропасть недостатков и даже прямых ошибок... Если я тебе сейчас все это перечислю, ты за голову схватишься и бросишься бежать от меня куда глаза глядят... Но имей в виду, говорилось все этак, любя, по дружбе, из одного желания мне помочь, и только.
— А потом...
— А потом сказали: еще немного поработает, исправит недостатки и, пожалуйста, пусть защищается, никто мешать не станет...
— Ну и что... Поработай, исправь... Вон сколько написал... Целых четыреста страниц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117