Кто такая? Не Губертавичене ли, ха-ха? Что-то слишком я разволновалась. Надо остыть, стать такой же, как в другие утра. Но как? Безотчетная, не совсем пристойная радость не дает успокоится.
— Алло! Доброе утро! — Она проглатывает смешок.— Вы готовы, товарищ главбух?
Вяло, словно половину себя оставив за дверью, вваливается главный бухгалтер бюро. Раскаленные, в пятнах щеки свидетельствуют о том, что у нее — ни секундочки свободной.
— Садитесь, пожалуйста, садитесь.— На лице Лионгины радушная добрая улыбка. Половина ее тоже в другом месте в будущем, искрящемся первым снегом дне.
— Спасибо, товарищ директор.
Постою.
Ах так? Не пригласила бы сесть, обязательно бы плюхнулась своим толстым задом! Поэтому не буду спешить, погуляю еще по белому проспекту, а ты постой, чучело.
Как бы не замечая неприязни, Лионгина одаривает бухгалтершу еще более любезной улыбкой.
— Надеюсь, принесли документы?
Лионгина медленно шуршит бумагами. Обнюхивает столбики цифр, как ловушки. Могла бы и не утруждаться, все тут взвешено и выверено, но она водит длинным ногтем, пока главбух не закипает. На одном из листов мелькает знакомая, уже изрядно надоевшая фамилия. Игерман. Снова Игерман.
— Что это?
— Гарантийное письмо. В гостиницу «Гинтарас».
— Так поздно?
— Есть устная договоренность. Все равно он не прибыл.
— Это не ваша забота.— Лионгина очаровательно улыбается, словно перед ней краснеет и сопит не главбух Гастроль-бюро, а знаменитый маэстро.
— Кто будет платить, если не я?
— Бюро, а не вы. Немедленно пошлите курьера.
— Нет у нас больше курьера, товарищ директор.
— Что еще за шутки?
— Ушла в больницу санитаркой. Нервы не выдержали.
— Ваши нервы, надеюсь, выдерживают? — Лионгина разжимает губы лишь настолько, чтобы показать здоровые передние зубы и не обнажать коронок. Бухгалтерша ненавидит красивые зубы, у нее порченые.— Пошлите Аудроне.— Лионгине не хотелось бы гонять Аудроне, но что поделаешь.
— У нее дети болеют.
— Так снесите сами,— меланхолично предлагает Лионгина, игриво покачивая головкой.
— Пожалуйста! Только будете сидеть без зарплаты! — Взрывается главбух.— Лучше бы не связывались со всякими проходимцами!
— Кого вы имеете в виду?
— Игермана этого, кого же еще.
— Уж не поменяться ли нам с вами обязанностями? Мигом разрешились бы все проблемы бюро, в том числе — и проблема курьера.
Лионгина громко смеется, приглашая и главбуха разжать губы. Вовремя звонит телефон.
— Присядьте, будет удобнее.— Лионгина указывает тяжело сопящей женщине на кресло,— Пожалейте свои вены.
Ноги у главбуха, как столбы, стянуты эластичными бинтами. В ответ на приглашение не сядет.
Воплощение субординации и служебного долга.
— Доброе утро, Лионгина,— доносится хорошо знакомый, ласкающий слух низкий голос директора и художественного руководителя бюро — стало быть, ее прямого начальника — Ляонаса Б.— Не помешаю своему коммерческому гению, если попрошу заглянуть на минутку? Чертовски серое утро, просто убивающее вдохновение, бр-р-р!
— Что вы, товарищ директор. Утро, мне кажется, прекрасное! Чуточку романтики, и увидите то же, что и я...— Не бог весть что видит и она — несуществующий снег с рукава несуществующей шубки слизнул серый день.— Превосходная графика ветвей!
За окном гадость — не графика, несколько слезящихся, с ревматическими шишками деревьев, но художественный руководитель с удовольствием слушает модуляции ее голоса, а лицо главбуха уже не красное — синее.
— Крепко заняты, милая Лионгина? — Ее имя ему тоже приятно произносить.— Вообще-то спешки нет, подожду. Полюбуюсь вашей графикой. Жаль, без вас.
— Если очень нужно... Сегодня наш день в банке, товарищ директор. Зарплата и так далее! — Лионгина бросает заговорщицкий взгляд на женщину, опустившую вздрагивающие веки. Если бы могла, заткнула бы уши, чтобы не слышать, как флиртует во время работы, не стесняясь посторонних!
— Не утруждайтесь, пожалуйста. Звонил этот, как его? Игер-ман. Рафаэл Игерман.
Рафаэл? Почему Рафаэл? Был когда-то один Рафаэл — в другой жизни, в незапамятные времена, лет сто, а то и тысячу назад.
— Ральф, товарищ директор,— поправляет Лионгина, будто ей не все равно.— Ральф Игерман.
Ральф и Рафаэл — не одно и то же. Огромное расстояние, как между землей и луной, хотя... родственное созвучие, родственные планеты. Рафаэл, повторяет она неслышно, как будто боится забыть. Ральф — словно какой-то тоскливо звякнувший осколок имени.
— Извиняюсь, Ральф. Было плохо слышно. Шипело, трещало. Из Тюмени звонил.
— Не с луны?
— Простите, Лионгина, может, и спутал.— Не какого-то Игермана — его самого покоробило.— Он очень волновался, сообщил, что в Тюмени — да, в Тюмени! — ему присвоили звание почетного нефтяника.
— Обмывал титул и прозевал самолет?
— Вы злая, Лионгина. Вас обидели? Что случилось?
— Все нормально. Не прибыл на гастроли Рафаэл, простите, Ральф Игерман. Сбежала курьерша. Сорвался шефский концерт в районе. Лионгина вслушивается в утихшее звучание имени. Ральф! Ральф Игерман. Никакого Рафаэла нет и не было.
— Сорвался? Почему сорвался? — Директор, художественный руководитель и композитор Ляонас Б. сожалеет, что нарушено его спокойствие.
— Постараюсь выяснить, товарищ директор.— Голос Лионгины сдержанно-деловой, как и положено в служебное время. И немножко сердитый за то, что он оговорился, произнося имя гастролера. Сочетание Рафаэл Игерман звучит дико.
— Действуйте от моего имени, Лионгина.
Как всегда. Не знаю, что бы я делал без вас!
Жалобный вздох Ляонаса Б., сотрясши мембрану, поднимается к старинным деревянным сводам кабинета, ударяется о зеленые изразцы камина, украшенного игривыми амурчиками, и рикошетом — о крупную, пылающую от негодования фигуру главбуха. Как усердная свидетельница в суде, стоит она, не обращая внимания на ноющие венозные узлы. Темное платье, красная в белый горошек косынка, призванная скрыть толстую шею. Подражает какой-нибудь франтихе-эстраднице? Фантазии на грош, однако прекрасно представляет себе, как валяемся мы с директором в окружении ампирной мебели и канделябров. Широкий, мягкий кожаный диван у стены — для чего же он еще, если не для греха? Одно ей, вероятно, не ясно: где прячем подушку?
— Этот и вот этот чеки я не подпишу.
Летит в сторону один, вслед за ним другой зеленоватый бланк, прежде чем бухгалтерша приходит в себя.
— Не шутите, директор! Сверьте, копейка в копейку!
— В добросовестности вашей я не сомневаюсь. Но на что, скажите, это похоже? Поля черные, грязные...
— Из-за двух-то пятнышек? — Главбуха сотрясает обида, теперь она похожа на неподъемный мешок, перевязанный цветной тряпицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Алло! Доброе утро! — Она проглатывает смешок.— Вы готовы, товарищ главбух?
Вяло, словно половину себя оставив за дверью, вваливается главный бухгалтер бюро. Раскаленные, в пятнах щеки свидетельствуют о том, что у нее — ни секундочки свободной.
— Садитесь, пожалуйста, садитесь.— На лице Лионгины радушная добрая улыбка. Половина ее тоже в другом месте в будущем, искрящемся первым снегом дне.
— Спасибо, товарищ директор.
Постою.
Ах так? Не пригласила бы сесть, обязательно бы плюхнулась своим толстым задом! Поэтому не буду спешить, погуляю еще по белому проспекту, а ты постой, чучело.
Как бы не замечая неприязни, Лионгина одаривает бухгалтершу еще более любезной улыбкой.
— Надеюсь, принесли документы?
Лионгина медленно шуршит бумагами. Обнюхивает столбики цифр, как ловушки. Могла бы и не утруждаться, все тут взвешено и выверено, но она водит длинным ногтем, пока главбух не закипает. На одном из листов мелькает знакомая, уже изрядно надоевшая фамилия. Игерман. Снова Игерман.
— Что это?
— Гарантийное письмо. В гостиницу «Гинтарас».
— Так поздно?
— Есть устная договоренность. Все равно он не прибыл.
— Это не ваша забота.— Лионгина очаровательно улыбается, словно перед ней краснеет и сопит не главбух Гастроль-бюро, а знаменитый маэстро.
— Кто будет платить, если не я?
— Бюро, а не вы. Немедленно пошлите курьера.
— Нет у нас больше курьера, товарищ директор.
— Что еще за шутки?
— Ушла в больницу санитаркой. Нервы не выдержали.
— Ваши нервы, надеюсь, выдерживают? — Лионгина разжимает губы лишь настолько, чтобы показать здоровые передние зубы и не обнажать коронок. Бухгалтерша ненавидит красивые зубы, у нее порченые.— Пошлите Аудроне.— Лионгине не хотелось бы гонять Аудроне, но что поделаешь.
— У нее дети болеют.
— Так снесите сами,— меланхолично предлагает Лионгина, игриво покачивая головкой.
— Пожалуйста! Только будете сидеть без зарплаты! — Взрывается главбух.— Лучше бы не связывались со всякими проходимцами!
— Кого вы имеете в виду?
— Игермана этого, кого же еще.
— Уж не поменяться ли нам с вами обязанностями? Мигом разрешились бы все проблемы бюро, в том числе — и проблема курьера.
Лионгина громко смеется, приглашая и главбуха разжать губы. Вовремя звонит телефон.
— Присядьте, будет удобнее.— Лионгина указывает тяжело сопящей женщине на кресло,— Пожалейте свои вены.
Ноги у главбуха, как столбы, стянуты эластичными бинтами. В ответ на приглашение не сядет.
Воплощение субординации и служебного долга.
— Доброе утро, Лионгина,— доносится хорошо знакомый, ласкающий слух низкий голос директора и художественного руководителя бюро — стало быть, ее прямого начальника — Ляонаса Б.— Не помешаю своему коммерческому гению, если попрошу заглянуть на минутку? Чертовски серое утро, просто убивающее вдохновение, бр-р-р!
— Что вы, товарищ директор. Утро, мне кажется, прекрасное! Чуточку романтики, и увидите то же, что и я...— Не бог весть что видит и она — несуществующий снег с рукава несуществующей шубки слизнул серый день.— Превосходная графика ветвей!
За окном гадость — не графика, несколько слезящихся, с ревматическими шишками деревьев, но художественный руководитель с удовольствием слушает модуляции ее голоса, а лицо главбуха уже не красное — синее.
— Крепко заняты, милая Лионгина? — Ее имя ему тоже приятно произносить.— Вообще-то спешки нет, подожду. Полюбуюсь вашей графикой. Жаль, без вас.
— Если очень нужно... Сегодня наш день в банке, товарищ директор. Зарплата и так далее! — Лионгина бросает заговорщицкий взгляд на женщину, опустившую вздрагивающие веки. Если бы могла, заткнула бы уши, чтобы не слышать, как флиртует во время работы, не стесняясь посторонних!
— Не утруждайтесь, пожалуйста. Звонил этот, как его? Игер-ман. Рафаэл Игерман.
Рафаэл? Почему Рафаэл? Был когда-то один Рафаэл — в другой жизни, в незапамятные времена, лет сто, а то и тысячу назад.
— Ральф, товарищ директор,— поправляет Лионгина, будто ей не все равно.— Ральф Игерман.
Ральф и Рафаэл — не одно и то же. Огромное расстояние, как между землей и луной, хотя... родственное созвучие, родственные планеты. Рафаэл, повторяет она неслышно, как будто боится забыть. Ральф — словно какой-то тоскливо звякнувший осколок имени.
— Извиняюсь, Ральф. Было плохо слышно. Шипело, трещало. Из Тюмени звонил.
— Не с луны?
— Простите, Лионгина, может, и спутал.— Не какого-то Игермана — его самого покоробило.— Он очень волновался, сообщил, что в Тюмени — да, в Тюмени! — ему присвоили звание почетного нефтяника.
— Обмывал титул и прозевал самолет?
— Вы злая, Лионгина. Вас обидели? Что случилось?
— Все нормально. Не прибыл на гастроли Рафаэл, простите, Ральф Игерман. Сбежала курьерша. Сорвался шефский концерт в районе. Лионгина вслушивается в утихшее звучание имени. Ральф! Ральф Игерман. Никакого Рафаэла нет и не было.
— Сорвался? Почему сорвался? — Директор, художественный руководитель и композитор Ляонас Б. сожалеет, что нарушено его спокойствие.
— Постараюсь выяснить, товарищ директор.— Голос Лионгины сдержанно-деловой, как и положено в служебное время. И немножко сердитый за то, что он оговорился, произнося имя гастролера. Сочетание Рафаэл Игерман звучит дико.
— Действуйте от моего имени, Лионгина.
Как всегда. Не знаю, что бы я делал без вас!
Жалобный вздох Ляонаса Б., сотрясши мембрану, поднимается к старинным деревянным сводам кабинета, ударяется о зеленые изразцы камина, украшенного игривыми амурчиками, и рикошетом — о крупную, пылающую от негодования фигуру главбуха. Как усердная свидетельница в суде, стоит она, не обращая внимания на ноющие венозные узлы. Темное платье, красная в белый горошек косынка, призванная скрыть толстую шею. Подражает какой-нибудь франтихе-эстраднице? Фантазии на грош, однако прекрасно представляет себе, как валяемся мы с директором в окружении ампирной мебели и канделябров. Широкий, мягкий кожаный диван у стены — для чего же он еще, если не для греха? Одно ей, вероятно, не ясно: где прячем подушку?
— Этот и вот этот чеки я не подпишу.
Летит в сторону один, вслед за ним другой зеленоватый бланк, прежде чем бухгалтерша приходит в себя.
— Не шутите, директор! Сверьте, копейка в копейку!
— В добросовестности вашей я не сомневаюсь. Но на что, скажите, это похоже? Поля черные, грязные...
— Из-за двух-то пятнышек? — Главбуха сотрясает обида, теперь она похожа на неподъемный мешок, перевязанный цветной тряпицей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174