Пелерина, аромат дорогих духов и сигарет. Госпожа Кеннеди-Онассис, а не вильнюсская дамочка, которая вот-вот потащится под зонтиком в магазин за молоком и творогом. Господи, пусть бы снова сломался ее зонтик!.. Потом он с подозрением проводит по горящей щеке, словно змеей ужаленной. Даже ладонь разглядывает, нет ли крови.
— Выбросите! Малейший ветерок сломает! — оживляется Пегасик, ободренный появлением Лионгины.
— Наверно, выброшу.— Она не спорит, внезапно ощутив тяжесть дня. Парень-то принял за молодую, а я старая, настоящая старуха.— Разве они починят по-человечески?
Не она — усталость ворчит. Ей не жалко зонтика, который, вероятно, придется выбросить.
— Платишь за ремонт. Потом платишь мусорщику, чтобы увез. С телевизором так намаялся. Халтурщики! Стрелять их надо!
Ни одного уменьшительного словечка. Два раскаленных острия выскакивают из голубизны Пегасиковых глаз. Кто отточил? Раскалил? Ведь тишайший человечек — с уборщицей Гастрольбюро раскланивается. Ах да, большая, плавно покачивающаяся машина... Усевшись на мягкое сиденье, по-иному воспринимаешь мир. И меня через ее стекла другой увидел.
Доступной. Которую можно купить, подбросив домой.
— Не слишком ли круто берете, любезный?
— Шуткую, мать-начальница.— Ему хочется смахнуть тень, омрачившую лоб коммерческого директора, но совладать с собой не в силах.— Расплодились, как тараканы. Бездельники, халтурщики!
Интересно, ведь сам из той же породы. Исполнитель современных песенок и дешевых, псевдонародных дайн. Кроме того — надомник, шарфы вяжет. Не своими руками — загнанной жены и пугливой, как белка, падчерицы. А заработок — ему.
И я не лучше, глазом не моргнув, осудила человека. Кто теперь не ворчит, хотя все живут лучше, чем десяток лет назад? Высадил бы из машины и был бы прав. Только не посмеет — ведь я мать-начальница! — но кому-нибудь другому этого зонтика не простил бы, разгромыхался: трах-тарарах, бум-бах!
Очень уж не вязалось с образом Пегасика подобное, Лионгина даже рассмеялась. И мигом снова приободрилась. Какие же мы смешные люди. Вот как я его накажу — сожжет по моей милости полбака бензина!
— Куда теперь прикажете?
— Дайте подумать.
— Думайте хоть целые сутки. Я нынче самый счастливый автовладелец в Вильнюсе.
Лионгина Губертавичюсе не спеша думает. Прежде всего о том, что, куда бы ни поехала, не найдет никого, лишь саму себя: ошеломляюще элегантную, вводящую в заблуждение своим не по годам моложавым видом, равно как и другими столь же сомнительными добродетелями. К чему эта игра? Зонтиком она пользоваться не будет, ничего не принесут и другие визиты, которые придумает экспромтом, чтобы подразнить Пегасика, теша собственное пустое тщеславие. И еще она думает о том, что домой не тянет. Больше, чем в другие вечера, а это непонятно и немного пугает. Лучше, не разбираясь, окунуться с головой в необязательные дела-делишки.
— Давайте к новому ресторану.
— Хорошо придумано. И кавалер налицо.
— Благодарю за честь. Неофициальный визит к буфетчице.
— А... Зеленый горошек?
— Не только. Советую развивать воображение.
Они проезжают полгорода, пока наконец не подкатывают к ресторану.
— Провожу, мать-начальница? Всякие тут шляются.
— Сидите! Если торопитесь, вернусь на такси. Буфетчица в белой крахмальной наколке и не сходящемся на
груди халате живо расталкивает в стороны подносы официантов. Она такая толстая, что кажется надутой. Отдельно надута голова, отдельно грудь и руки. Маленький ротик тщетно старается стянуть все части лица воедино, как маленький замочек — огромный чемодан с отделениями и карманами. А была стройной, симпатичной девушкой, всякий раз удивляется, глядя на нее, Лионгина.
Не столько удивляется, сколько гордится своей стройностью и легкостью.
— Господи, Лионгина, все хорошеете и молодеете!
— Вы, Вильгельмина, цветете!
Не умещающаяся в самой себе и белом халате женщина — бывшая квартирантка матери. Кое-чему научила меня, думает Лионгина.
Но ученики побеждают учителей.
— На здоровье не жалуюсь, но тело не в подъем,— стонет Вильгельмина.— Отомстили мне сливки, шоколады и пирожные. Да, да, Лионгина! Теперь одну воду пью, и все равно разносит.
Курносый, все время приглаживающий черные усики официант что-то недовольно бурчит, и буфетчица клацает замком ротика. Злоба не испарилась из нее вместе с худобой и молодостью.
— Цыц ты! — рявкает она, от чего вздрагивают мясистые шары щек, и парень сразу смолкает.— Молодые, а хамы. Воспитывай не воспитывай, тупоголовых не прошибешь. Что будете брать, Лионгина? Окорок есть, нежирный, вареный, лосось, апельсины. Может, икорки? Говорят, для мозгов хорошо. Кормите Алоизаса, не жалейте!
— Полнеть стал мой Алоизас. Обойдется без икры.
— Сто лет его не видала. Располнел, говорите? Мужчинам солидность не помеха. Помню...— Толстуха пытается что-то вспомнить, но не может ухватить и извлечь что-нибудь подходящее к случаю. Не дают сосредоточиться яркие блики света, отражаемые бутылками и коробками конфет от вращающейся люстры.
— Дайте икры! — Лионгина не призналась бы — особенно бывшей квартирантке,— что икра и теперь ей не по карману.
— На колесах? Эй ты, козел,— буфетчица шлепает сосисками пальцев усатого официанта по рукаву фрака,— снеси-ка в машину!
— Мои клиенты взбесятся! — злобно огрызается он.
— В ресторан люди повеселиться приходят — не скандалить. Вот если я взбешусь...
У парня топорщатся усики, но возражать не смеет.
— Спасибо! Даже не знаю, Вильгельмина, чем смогу с вами расквитаться,— меланхолично выпевает Лионгина. Так или иначе, ошиваться по буфетам не особенно приятно.
— Это я у вас в долгу, я! Кто моей Бригите помог?
— Пустяки. С одним преподавателем поговорила, с другим. Они ведь все у нас концертируют.— Лионгина покровительственно и вместе с тем скромно улыбается.— Все никак не привыкну — такая большая дочка у вас!
— Чему удивляться? Забеременела в пятнадцать лет. Шрам на губе с тех пор, во! — Вильгельмина языком выталкивает запавший уголок губ.— Бригита у бабушки росла.
Лионгина вздыхает, как положено в таких случаях, хотя эта история для нее — не новость.
— Рада, конечно, что сумела малость помочь. "Когда-то не особенно красиво с вами поступила, правда?
— Что вы, милая, с лихвой расплатились. В консерваторию или — в реку! Жизнь, можно сказать, моей Бригите спасли, а заодно и мне, подошв ее туфелек недостойной!
По жирной складке между щекой и носом скатывается счастливая слеза. Тогда, когда явилась умолять о помощи, по ее колышущемуся лицу тоже катилась слеза. Больше не способна выжать — одну. Прозрачный бриллиант надежды или мутный кристалл отчаяния — эта ее единственная слеза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174
— Выбросите! Малейший ветерок сломает! — оживляется Пегасик, ободренный появлением Лионгины.
— Наверно, выброшу.— Она не спорит, внезапно ощутив тяжесть дня. Парень-то принял за молодую, а я старая, настоящая старуха.— Разве они починят по-человечески?
Не она — усталость ворчит. Ей не жалко зонтика, который, вероятно, придется выбросить.
— Платишь за ремонт. Потом платишь мусорщику, чтобы увез. С телевизором так намаялся. Халтурщики! Стрелять их надо!
Ни одного уменьшительного словечка. Два раскаленных острия выскакивают из голубизны Пегасиковых глаз. Кто отточил? Раскалил? Ведь тишайший человечек — с уборщицей Гастрольбюро раскланивается. Ах да, большая, плавно покачивающаяся машина... Усевшись на мягкое сиденье, по-иному воспринимаешь мир. И меня через ее стекла другой увидел.
Доступной. Которую можно купить, подбросив домой.
— Не слишком ли круто берете, любезный?
— Шуткую, мать-начальница.— Ему хочется смахнуть тень, омрачившую лоб коммерческого директора, но совладать с собой не в силах.— Расплодились, как тараканы. Бездельники, халтурщики!
Интересно, ведь сам из той же породы. Исполнитель современных песенок и дешевых, псевдонародных дайн. Кроме того — надомник, шарфы вяжет. Не своими руками — загнанной жены и пугливой, как белка, падчерицы. А заработок — ему.
И я не лучше, глазом не моргнув, осудила человека. Кто теперь не ворчит, хотя все живут лучше, чем десяток лет назад? Высадил бы из машины и был бы прав. Только не посмеет — ведь я мать-начальница! — но кому-нибудь другому этого зонтика не простил бы, разгромыхался: трах-тарарах, бум-бах!
Очень уж не вязалось с образом Пегасика подобное, Лионгина даже рассмеялась. И мигом снова приободрилась. Какие же мы смешные люди. Вот как я его накажу — сожжет по моей милости полбака бензина!
— Куда теперь прикажете?
— Дайте подумать.
— Думайте хоть целые сутки. Я нынче самый счастливый автовладелец в Вильнюсе.
Лионгина Губертавичюсе не спеша думает. Прежде всего о том, что, куда бы ни поехала, не найдет никого, лишь саму себя: ошеломляюще элегантную, вводящую в заблуждение своим не по годам моложавым видом, равно как и другими столь же сомнительными добродетелями. К чему эта игра? Зонтиком она пользоваться не будет, ничего не принесут и другие визиты, которые придумает экспромтом, чтобы подразнить Пегасика, теша собственное пустое тщеславие. И еще она думает о том, что домой не тянет. Больше, чем в другие вечера, а это непонятно и немного пугает. Лучше, не разбираясь, окунуться с головой в необязательные дела-делишки.
— Давайте к новому ресторану.
— Хорошо придумано. И кавалер налицо.
— Благодарю за честь. Неофициальный визит к буфетчице.
— А... Зеленый горошек?
— Не только. Советую развивать воображение.
Они проезжают полгорода, пока наконец не подкатывают к ресторану.
— Провожу, мать-начальница? Всякие тут шляются.
— Сидите! Если торопитесь, вернусь на такси. Буфетчица в белой крахмальной наколке и не сходящемся на
груди халате живо расталкивает в стороны подносы официантов. Она такая толстая, что кажется надутой. Отдельно надута голова, отдельно грудь и руки. Маленький ротик тщетно старается стянуть все части лица воедино, как маленький замочек — огромный чемодан с отделениями и карманами. А была стройной, симпатичной девушкой, всякий раз удивляется, глядя на нее, Лионгина.
Не столько удивляется, сколько гордится своей стройностью и легкостью.
— Господи, Лионгина, все хорошеете и молодеете!
— Вы, Вильгельмина, цветете!
Не умещающаяся в самой себе и белом халате женщина — бывшая квартирантка матери. Кое-чему научила меня, думает Лионгина.
Но ученики побеждают учителей.
— На здоровье не жалуюсь, но тело не в подъем,— стонет Вильгельмина.— Отомстили мне сливки, шоколады и пирожные. Да, да, Лионгина! Теперь одну воду пью, и все равно разносит.
Курносый, все время приглаживающий черные усики официант что-то недовольно бурчит, и буфетчица клацает замком ротика. Злоба не испарилась из нее вместе с худобой и молодостью.
— Цыц ты! — рявкает она, от чего вздрагивают мясистые шары щек, и парень сразу смолкает.— Молодые, а хамы. Воспитывай не воспитывай, тупоголовых не прошибешь. Что будете брать, Лионгина? Окорок есть, нежирный, вареный, лосось, апельсины. Может, икорки? Говорят, для мозгов хорошо. Кормите Алоизаса, не жалейте!
— Полнеть стал мой Алоизас. Обойдется без икры.
— Сто лет его не видала. Располнел, говорите? Мужчинам солидность не помеха. Помню...— Толстуха пытается что-то вспомнить, но не может ухватить и извлечь что-нибудь подходящее к случаю. Не дают сосредоточиться яркие блики света, отражаемые бутылками и коробками конфет от вращающейся люстры.
— Дайте икры! — Лионгина не призналась бы — особенно бывшей квартирантке,— что икра и теперь ей не по карману.
— На колесах? Эй ты, козел,— буфетчица шлепает сосисками пальцев усатого официанта по рукаву фрака,— снеси-ка в машину!
— Мои клиенты взбесятся! — злобно огрызается он.
— В ресторан люди повеселиться приходят — не скандалить. Вот если я взбешусь...
У парня топорщатся усики, но возражать не смеет.
— Спасибо! Даже не знаю, Вильгельмина, чем смогу с вами расквитаться,— меланхолично выпевает Лионгина. Так или иначе, ошиваться по буфетам не особенно приятно.
— Это я у вас в долгу, я! Кто моей Бригите помог?
— Пустяки. С одним преподавателем поговорила, с другим. Они ведь все у нас концертируют.— Лионгина покровительственно и вместе с тем скромно улыбается.— Все никак не привыкну — такая большая дочка у вас!
— Чему удивляться? Забеременела в пятнадцать лет. Шрам на губе с тех пор, во! — Вильгельмина языком выталкивает запавший уголок губ.— Бригита у бабушки росла.
Лионгина вздыхает, как положено в таких случаях, хотя эта история для нее — не новость.
— Рада, конечно, что сумела малость помочь. "Когда-то не особенно красиво с вами поступила, правда?
— Что вы, милая, с лихвой расплатились. В консерваторию или — в реку! Жизнь, можно сказать, моей Бригите спасли, а заодно и мне, подошв ее туфелек недостойной!
По жирной складке между щекой и носом скатывается счастливая слеза. Тогда, когда явилась умолять о помощи, по ее колышущемуся лицу тоже катилась слеза. Больше не способна выжать — одну. Прозрачный бриллиант надежды или мутный кристалл отчаяния — эта ее единственная слеза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174