— Темно было... — пробормотал мужичонка, понурив голову.
— Видал ли кто, как Сиймон с твоей груди крест сорвал? — допытывался управляющий.
— Лошадь видала...
Судьи криво усмехнулись.
— А люди-то что ж, не видали? — спросил Мюллерсон.
— Выходит, не видали,— вздохнул алаяниский хозяин.
Теперь подал голос сидящий за зерцалом коннуский
Андрее, человек с острым подбородком и прямым носом, вышедший в прошлом году из батраков в хозяева.
— Ты почему в канун Нового года лошадь не остановил, когда мы с судьей тебя кликнули, хотели про взлом магазин рассказать?
— Неправда это! — вспыхнул тщедушный Мярт.— Вот те крест, вранье все это! Когда вы хотели мою лошадь остановить, ты, Андрее, сказал: «Вяжите ему руки, он с паленогорским Раудсеппом бежать задумал и других подбивал». Вот как дело было в тот день...
— Ах ты, суду перечить! — заорал Мюллерсон.— Пеэтер! Всыпь ему двадцать...
Вихмаский Пеэтер вскочил со скамьи, деловито прошел в судейскую и, как ястреб цыпленка, схватил Мярта.
Вслед за ним, довольно ухмыляясь, вышел Сиймон.
Губы Яака шевелились. Бормотал он «Отче наш» или вспоминал впопыхах слова заклинания, кто его знает.
И тут из приоткрытой двери судейской раздался голос Эверта Аялика, бесстрастный, как сама судьба:
— Кто там из Паленой Горы, заходи!
Парни вздрогнули.
— Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя твое,— пробормотал Хинд, стянул ушанку с головы и вошел внутрь.
Батрак поплелся за хозяином, на пороге он приостановился и быстро, уставясь в закопченный потолок судейской, пробормотал заклинание:
— Наше место свято и свято под нами!
После чего он отдал себя в распоряжение суда, смело, почти радостно взглянув на двуглавого орла, стоявшего на столе, за которым сидели судьи в своей парадной одежде с висящими на груди серебряными гербами.
Мюллерсон смерил парней холодным взглядом и сказал:
— Итак, Хинд Раудсепп, на твою лошадь свалилось дерево?
— Да,— кивнул Хинд.
— И как же это вашу лошадь угораздило? — поинтересовался лейгеский Биллем, сжимая в руке трубку.
— В прошлый четверг вечером.
— Яак Эли, ты признаешь себя виновным в том, что вовремя не отогнал лошадь, как хозяин велел?
— Нет, не признаю,— отрезал батрак.
Мюллерсон записал его слова на бумагу, отложил в сторону гусиное перо и лениво моргнул своими жабьими глазами.
— Говори правду, Яак Эли, не то всыплем тебе по первое число,— пригрозил он.
Батрак испуганно пустился в объяснения:
— Хозяин сказал, может, отгонишь Лаук, как бы дерево на нее не свалилось. Хребет-то у ней хрупкий, будто вербная веточка.
— Постой, — оборвал его Хинд.— Про хребет это ты потом сказал, когда уж лошадь околела.
— Ты еще вякнул, будто кто охнул,— принялся торопливо растолковывать Яак.— На меня еще эдак посмотрел. Да только это не я охнул.
— Кто же тогда охнул? — полюбопытствовал Эверт Аялик.
— Не знаю,— ответил батрак.
— Береженого и бог бережет,— быстро проговорил Аялик и потер, словно у него болели зубы, щеку, подстриженную с проседью бороду.
— Что же ты сказал там, под деревом? — спросил лейгеский Биллем, затянувшись доброй порцией дыма.
— Ежели бы...
— Что «ежели бы»? — просвистел управляющий.
— Ты еще вякнул, что «кабы»,—добавил Яак.
— Что вы несете! «Ежели бы» да «кабы» — говорите по-человечески! Не путайте у меня тут! — прикрикнул Мюллерсон.— Будете путать, назначим вам обоим соленых. Хинд Раудсепп, рассказывай толком, как ваша лошадь подохла?
— Налетел ветер, свалил дерево прямо на лошадь, хребет-то у нее жидкий, вот и переломился...
— Выходит, ветер и виноват, чего ж на суд его не позвали? — засмеялся управляющий, берясь за перо.
— Кабы дровни не зацепились, я бы лошадь отогнал,— неожиданно признался батрак.
— Что, их кто держал, что ли?
— Не знаю,— тихо ответил Хинд.
— Коли так, зовите на суд бога земли! — засмеялся коннуский Андрее.
Судьи и писарь испуганно взглянули на него: как смеет скалить зубы над такими вещами?
В судейской воцарилось какое-то гнетущее молчание. Эверт Аялик снова беспокойно потер подбородок.
— Суд предлагает вам поладить,— просипел наконец Мюллерсон.
Парни не двигались с места, стояли потупившись, каждый сам по себе.
— Долго ли еще ждать, ну давайте миритесь.
В душе Яака затеплилась искорка надежды, во всяком случае он пошевелил правой рукой, поднял ее, посмотрел на грязные обломанные ногти, будто впервые увидел, какие они запущенные и неопрятные, и взглянул исподлобья на хозяина.
Однако Хинд был по-прежнему непроницаем и хмур.
— Хинд Раудсепп тоже! Или у тебя рука отсохла? — съязвил Мюллерсон.
— Так ведь я же тогда без лошади останусь, буду точно пес без похлебки,— пробормотал Хинд уныло.
— Так и так ты останешься без лошади — и тяжба тебе поможет ровно мертвому припарки! Скажите громко, чтобы милостивый суд услыхал: мы поладили!
— Мы поладили, — повторил Яак.
Хинд был тяжелее на подъем. Наконец выдавил и он:
— Мы поладили.
Вяло, невесело пожал он руку Яака.
— Порядок! — похвалил управляющий и обратился к Аялику: — Эверт, сколько могла стоить паленогорская лошадь, ты ведь ее видел?
— Как же, как же, с моего двора все видать! Что там говорить, жалкая была лошаденка, исхудалая, облезлая; как не видать — видал. Стоить она могла самое большое двенадцать рублей.
Мюллерсон запыхтел, закряхтел, завозился на стуле, потом объявил:
— Сделаем так: оценим лошадь в десять рублей, тогда вам не придется идти в орднунгсгерихт, и наш приговор будет отвечать букве закона. А поелику вы равно виноваты, то и наказание поделите пополам, назначим каждому по пяти рублей. Батрак Яак Эли, ты можешь выплатить хозяину свою долю?
— Нет, не могу,— выдохнул Яак.
Управляющий подумал немного.
— Коли так, будешь батрачить на Хинда Раудсеппа до той поры, пока не отработаешь пять рублей. Ну что, по рукам?
Батрак молчал.
— Яак Эли, отвечай так, чтобы суд слышал: ты понял, что должен батрачить в Паленой Горе до тех пор, пока не отработаешь пять рублей?
— Я и так батрачу,— нехотя отозвался Яак.
— И дальше будешь,— подтвердил Мюллерсон.
— Вы довольны решением суда? — спросил Эверт Аялик.
— Довольны, — откликнулся Хинд.
— Ну ступайте, обмойте примирение,— сказал управляющий и принялся записывать решение суда.
Парни попрощались, надели шапки и вышли. За ними последовал и коннуский Андрее, должен же кто-то из судей присутствовать при наказании алаяниского Мярта, к тому же Андресу всегда нравилось смотреть на чужие страдания. Не успели Хинд с Яаком выйти на дорогу, как со двора понеслись истошные вопли.
САМОСУД
Гнедой жеребец мыраского Сиймона по-прежнему копытил землю возле корчмы, а сам хозяин, наглый и самоуверенный, сидел за длинным столом в пустой избе за кружкой пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35