И новая шуба. Это было все, с чем ему приходилось начинать. Отец Мюллерсона начинал еще хуже, если верить словам сына, который мог кое-что прибавить, вернее, убавить, слова такого барина не стоило принимать всерьез — наверняка во времена старого Мюллерсона работы на мызе было гораздо меньше, ведь она год от году становилась тяжелей. Такого времечка, как сейчас, никогда раньше не было; старые- то времена завсегда лучше, а про шведские и говорить не
приходится, тогда крестьянин мог пожаловаться самому королю, ежели господа наступали на горло.
Два раза ключница вызывала его на свет, к печке, чтобы посмотреть и помазать салом спину.
Душа не заживала так скоро, как тело.
Хинд переговаривался с батраком с колосников, распоряжался, руководил. Яак выслушивал его слова молча, с непроницаемым видом.
Дескать, да, смогу, сделаю, схожу.
А у самого в голосе слышалось безразличие и тягота.
Уж не смеялся ли он втихомолку над хозяином?
Слабый, снедаемый сомнениями хозяин снова зарывался лицом в шубу: нет, не под силу ему хутор!
Жизнь разом показалась такой безнадежной.
И снова накатилась бочка, только кости затрещали.
Худое время рождало неотвязные пьянящие мечты. Чего не хватало в жизни, то со всей силой и блеском восполняла мечта.
И на Яака нашло наваждение.
Когда по округе прошел слух о том, как Хинд, бросившись на колени, просил на суде, Христом-богом заклинал, чтоб его не делали хозяином, он от удивления просто онемел. Где это слыхано, чтобы отказывались от хутора?
У него возникла идея. Самая дерзкая и грандиозная за всю его жизнь.
Ежели Хинд не хочет, даже боится быть хозяином, то почему бы не стать им Яаку Эли? Пусть у него нет состояния и скотины, пусть он должен пять рублей. Разве не выходили, бывало, и раньше в хозяева бедные батраки? Не далее как в прошлом году вместо спившегося хозяина Коннуского хутора поставили простого батрака.
И эта мысль переросла в наваждение, радужные фантазии вихрем закрутились в голове, заставили батрака ночью ворочаться на койке, днем, за работой, рассеянно смотреть по сторонам. Если бы он был хозяином, если бы он сам...
Однажды вечером, когда Паабу позвала его в хлев помочь перетащить теленка в закут, он обронил как будто невзначай:
— Наш хозяин вознамерился все бросить и податься в теплые края. Давеча на суде сказывал.
— Ах так,— чуть слышно промолвила Паабу.
— Тебя он с собой не возьмет, и не надейся. Там, куда
он собрался, и без тебя баб хватает, там один мужик может жен иметь, сколько пожелает.
Вылизанный матерью теленок изо всех сил пытался подняться на свои тоненькие, с белыми копытцами ножки и не мог, знай заваливался на бок.
— Славный бычок, только силенок маловато,— засмеялась девушка, кивнув на теленка.
Батрак угрюмо молчал.
Той же ночью Мооритс видел сон.
Волк гнался за Хиндом, а тот, тяжело дыша, мчался по косогору на болото, оказавшееся вдруг озером. Хозяин бросился от волка в воду и поплыл, а вода была мутная. Мооритс и Паабу кинулись за ним, странно, что они совсем не боялись волка, все звали и кричали: «Вылазь, вылазь из воды!» Волк исчез из глаз, Хинд же, отфыркиваясь, проговорил: «Вода теплая, я побуду еще».
И тут же исчез под водой, Мооритс нырнул за хозяном.
Однако на болоте вместо полой воды оказался глубокий снег.
Однажды, когда Паабу снова врачевала его спину, Хинд спросил:
— Ты что же, не хочешь домой, в Пюхасте?
— Кто меня там ждет?.. А ты никак прогнать меня хочешь?
— Может, отец тебя ждет... или мать, откуда я знаю...— смущенно произнес хозяин.
— У них куча детей на шее, не знают, как их-то прокормить.
— Значит, в Паленой Горе останешься?
— Разве я не осталась уже?
— Я это к тому, что на следующей неделе юрьев день,— продолжал Хинд задумчиво, — ты досталась Паленой Горе после Юхана, мы никогда не спрашивали, хочешь ли ты тут остаться. Что ты сама-то думаешь?
— Я же сказала, что меня никто не ждет,— ответила Паабу неторопливо и немного погодя с тревогой в голосе добавила: — А вот ты, слыхать, говорил на суде, будто хочешь хутор бросить.
Хинд долго молчал и наконец ответил со вздохом:
— Вроде говорил... А теперь вот не знаю...
Что ему было сказать? Чего он хотел от ключницы?
А когда он повернул голову, чтобы взглянуть на Паабу, девушки уж и след простыл, ушла в камору.
В груди у Хинда вспыхнула искра надежды. А что, если... И он, тихо радуясь, полез на колосники — думать.
А в каморе все стучал и стучал ткацкий стан.
Теперь он как-то особенно отдавался у Хинда в душе. Будто стук каблука, пробивающего лед.
Когда же наконец этот лед души тронется?
Он с тоской глядел в закоптелый потолок.
БУНТ
С юрьева дня на хуторе помимо Яака стали работать Ааду Кригуль с женой из Алатаре и девица по имени Элл, которую Хинд выговорил себе на лето, правда, с небольшими сомнениями, потому что ходили слухи, будто бы она нечиста на руку. Хинд не верил всяким деревенским сплетням: уж так повелось, что чем беднее человек, тем дурнее о нем слава.
Все, за что бы он теперь ни брался, приобретало в его глазах особенное значение. Может, даже чересчур. Это страшило и радовало одновременно. Страшила боязнь, что не справится. Радовали весна и искра надежды. И откуда она только взялась?
Между тем настало время весенних работ. Из Германии, невиданное дело, в мызу привезли новые плуги. В них и запрягли барщинников. Изголодавшиеся лошаденки еле ноги переставляли.
Яак отбыл на пахоте один день, вернулся вечером с мызы домой и, не проронив ни звука, завалился на койку.
Утром он не вставал, как его ни будил хозяин.
Хинда заело. Он сдернул с батрака овчинную шубу и заорал
— Пора на работу идти!
Яак и ухом не повел, знай сопел дальше.
— Может, он захворал,— предположила Паабу.— Вчера даже к еде не притронулся.
— Притворство одно, а не болезнь, — процедил Хинд сквозь зубы и приподнял койку, чтобы стряхнуть Яака с постели.
Батрак уцепился за край.
— Дай поспать,— прорычал он.
— Ах, поспать! А кто на работу пойдет?!
— Сам пойдешь! — и Яак повернулся к нему спиной.
В глазах хозяина вспыхнула ярость. Он схватил батрака и попытался поднять его силой. Но Яак, поглядывая из-под
приспущенных ресниц, расслабился, и тяжелое тело выскользнуло у Хинда из рук.
Хозяин бился с ним долгое время. Но, так ничего и не добившись, оставил батрака в покое.
И, стиснув зубы, сам отправился с лошадьми на мызу.
Какой же он хозяин, если трудовое воинство его не слушается! Суд присудил Яаку выплатить пять рублей за Лаук, Хинд в знак примирения сшил батраку шубу. Ведь у Яака гоже жизнь не легкая, из года в год одно и то же.
Но то, что он выкинул сегодня, просто бунт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35