— Нет, было, я пришел, и мы спасли амбар,— возразил Эверт. Затем обратился к Яаку: — А зачем ты в лощину спать пошел?
— Страх пробрал.
— Сон, страх, большего от тебя и не услышишь,— недовольно проворчал судья.
Наступило молчание.
— Хинд сам подпалил свой дом,— сказал Сиймон.— Л как огонь занялся, пошел ко мне, на отаву.— И, ядовито глядя на паленогорского хозяина, продолжил: — Когда ты на луг пришел, огонь уже лизал крышу. Откуда же ей было так быстро загореться, если бы ты паклю в избе не зажег. Времени-то прошло всего ничего. Поджег ригу и пошел ко мне для отвода глаз разговоры разговаривать. Зачем ригу поджег, ну, отвечай?
Хинд от такого обвинения просто онемел.
Мыраский же хозяин гнул свое:
— Ничего удивительного в этом нет! Работать, хозяйство вести ты не хочешь, даром, что ли, рвался в теплые края, будто свинья в картошку, подальше от нашего прихода да от нашего народа. Вот ты ригу и спалил: дескать, ежели иначе нельзя, устрою пожар, авось мыза отпустит. Пеэтер, неси кандалы!
Хинд вздрогнул.
— Постой, постой,— остановил Эверт Аялик нетерпеливого судью. — Успеется еще с кандалами. Еще не все свидетели показали.
Тут вмешался молчавший до сих пор Мюллерсон:
— Этой весной мы утвердили Хинда Раудсеппа хозяином паленой Горы, чтобы он собственною охотою работу исполнял и жизнь устраивал. Мыза на него не жалуется, барщина у него
отработана. А то, что рига сгорела, так это со всяким может случиться.
После чего парней попросили выйти и привели Паабу.
— Не доводилось ли тебе слыхать, чтобы Яак Эли угрожал хозяину?
— Не доводилось, — ответила Паабу.— У кого же хватит ума при свидетелях-то угрожать?
— А не замечала ли ты чего-нибудь странного в поведении Яака Эли? — спросил Эверт Аялик.
— Так-то он обыкновенный батрак,— ответила ключница.— Только...
— Что только? — переспросил Аялик выжидающе.
— Только вот лучины он здорово щепает, целую охапку хороших, тонких лучин в один момент может нащепать, ловчее щепалыцика я и не встречала, получше моего отца будет...— простосердечно призналась Паабу.
— Что ты еще знаешь?
Ключница задумалась.
— Однажды весной, когда я в церковь ездила, Яак и Хинд еще дома оставались, Хинд упал на тугой снег и разбил себе губы, я спросила у Яака, не он ли ударил хозяина, а тот вместо ответа засмеялся недобрым смехом.
— Странно, как это я со своего двора не видал, оттуда все как на ладони видно,— сказал Эверт.
— Странно, что ты не разглядел, кто ригу поджег,— подковырнул его Сиймон.
Эверт пропустил колкость соседа мимо ушей и спросил у Паабу:
— Тебе больше нечего сказать?
— Вроде нечего.
— Можешь идти! Мюллерсон, запиши про лучины и драку.
— Лишний труд, этим делом должен другой суд заниматься,— недовольно произнес Сиймон.— Это дело орднунгс- герихта. Хинд последний заходил в ригу, это главная улика. Отправим его в город — и дело с концом.
— Ежели бы твой скот не потравил паленогорскую отаву, мы бы давно знали, кто пустил петуха.
— Если бы вообще пустил,— предположил коннуский Андрее.
— Все может быть,— кивнул хозяин Отсаского хутора.
— Все равно Хинда закуют в кандалы, вот увидите,— продолжал свое Сиймон с недоброй усмешкой.
— Вызвать Элл Ребане! — выкрикнул Эверт Аялик.
Девушка вошла, на груди у нее была серебряная брошь, встала перед судейским столом и засмеялась от смущения.
— Не приходилось ли тебе видеть или слышать, чтобы Яак Эли угрожал Хинду Раудсеппу или говорил, что пустит ему петуха? — спросил Эверт, который превзошел себя.
— Разве такой способен что-нибудь поджечь...
— Видать, тебя он не зажег, ишь губы-то надула,— съехидничал Сиймон.
Элл хихикнула.
— Право слово, здесь не место для таких шуток,— недовольно произнес Аялик.— Не помнишь, какой был Яак перед пожаром, такой, как всегда, или нет?
— Не помню...— И тут ей что-то пришло на память, она оживилась и сказала: — В четверг вечером, перед пожаром, видела я в потемках одного странного мужика, совсем чужого, раньше я его никогда не встречала. С худым недовольным лицом, будто целую неделю ничего не ел, черный, как угольщик, оборванный, и на голове шляпа... — У Элл при этом воспоминании мурашки побежали по коже.— Рыскал по двору, заглянул в ригу, все что-то бормотал, только я не расслышала что, спустился к бане и исчез...
Перо Мюллерсона запнулось на бумаге, будто камень или пень встали на его пути. Даже по лицу Сиймона пробежала тень страха. Коннуский Андрее, человек с острым подбородком и прямым носом, и тот заерзал на скамье.
В судейской сгустилась напряженная тишина, как бывает тогда, когда выясняется, что, помимо законов земного и небесного царств, существуют еще и сверхъестественные силы, против которых мирской суд бессилен, несмотря на судебник у них на столе и на всевидящее око висящих на груди блях.
— Эти свои байки можешь пастушкам рассказывать,— не очень уверенно произнес наконец Эверт. Человек, который велел Хинду сломать жертвенник.
— Мы ведь не черти и не призраков судим,— сказал свое слово, явно бодрясь, и управляющий мызы.— Мы только людскими делами занимаемся.
Элл вздохнула, смутившись от того впечатления, которое она произвела своими словами.
— Можешь идти. Впустить Мооритса Орга! — кликнул Аялик.
Пастушонок вошел в залу и столбом застыл возле двери. Судебный служитель взял его за локоть и подвел к столу.
— Вероисповедание? — спросил управляющий, выпучив глаза.
— Лютеранское...
— Возраст?
— Четырнадцать исполнилось.
Мюллерсон записал ответы, моргнул глазами, засипел и спросил:
— Где ты был, когда рига загорелась?
— В лесу со стадом.
— Что потом произошло?
— Побежал домой...
— Что Яак делал, когда ты во дворе оказался?
— Отсаский хозяин сказал, иди поищи Яака, он пошел с шубой на плече в лощину. Я и пошел...
— Где был Яак Эли?
— Лежал на краю лощины, голова под шубой,— и тут глаза у мальчика заморгали, и он горько заплакал.
— Что с тобой, чего ты плачешь?
— Шуба сгорела...— всхлипывал Мооритс.
— Какая шуба? — прошелестел управляющий.
— Отцова, кроме нее, у меня ничего нет. Сам и виноват.
— Как это виноват?
— Яак меня предупреждал: забери шубу из мякинника, а я не забрал, вот она и сгорела.
— Когда он тебе так сказал? — встрепенулся Эверт Аялик.
— В четверг вечером.
Судья многозначительно посмотрел на писаря.
— Чего же ты не забрал шубу из мякинника?
— Откуда я знал, что она сгорит.
— Что же, батрак тебе это сказал?
— Потом, на другое утро, Яак сказал, я тебе говорил, забери свою шубу из мякинника, ты меня не послушал, вот она и сгорела.
Аялик, будто охотничья собака, напавшая на след, пришел в страшное возбуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35