«Смотри-ка, свобода — это окно, и окна хотят встретиться»,— бормотал он, размахивая кнутовищем. Он родился уже после отмены крепостного права и все же не был свободен, был под опекой мызы и суда, жил под ярмом барщины, а теперь еще и без крыши над головой. «Пропади все пропадом!» — выругался он; новая волна злости накатила на него темной тучей.
Когда Хинд, собиравший на погорелое, выехал к Отсаскому хутору и увидел во дворе Эверта, идущего ему навстречу, он крикнул, с трудом ворочая языком:
— Молчи, геенна огненная! Я родился свободным, скоро налетит большой ветер, сровняет твой хутор с землей, развеет пепел по свету, будешь знать, судья! Ах, с твоего двора видать, что в Паленой Горе делается, а того ты не видишь, что скипетр Карла зазеленел, будто ветка туи! Вот вырастет из него большое дерево, глядите, чтоб вас не придавило, попадете под него, как моя лошадь в мызном лесу, раз, и переломит хребет, у человека-то он пожиже будет. За каждый удар, что вы несправедливо мне присудили, заплатите рубль. Скоро такой порядок установится на земле, что у вас не будет ни понюшки табака, ни зернышка, судебник сожгут, а вас отправят в преисподнюю, львы растерзают вас в клочья...
Эверт Аялик с удивлением и презрением смерил взглядом своего молодого соседа и, наморщив лоб, произнес:
— Иди домой, проспись, не ходи на пьяную голову по селу, не болтай лишнее, неприятностей не оберешься. Право слово, держи язык за зубами да смотри подойник-то не опрокинь!
— Ах, подойник не опрокинь! — завопил Хинд.— Не опрокинь! Мне опрокидывать больше нечего, все полетело к черту, мать-отец померли, брат тоже, рига сгорела. У меня больше ничего нет!..
Размахивая вожжами, Хинд поворотил лошадь со двора Эверта, он и думать забыл о сборе на погорелое. Колея, огибая паленогорский хутор, вела вдоль болота и в сторону Мыра.
Сиймон впрягал во дворе жеребца в телегу. Хинд въехал в открытые ворота. Почуяв Лалль, жеребец заржал и зафыркал.
— Не подгоняй кобылу так близко! — крикнул Сиймон.
Хинд спрыгнул с телеги и предложил хозяину выпить.
Тот отказался, он был занят своим приплясывающим жеребцом, однако потом все же принял бутылку.
— Говорят, жезл Петра засох под городом Тарту, скоро Лифляндия снова перейдет к Швеции! — выкрикнул Хинд заплетающимся языком.
— Что ты мелешь? — сказал Сиймон. — Отгони кобылу подальше, а то еще, чего доброго, прыгнет твоей кляче на спину, постромки порвет. Моего жеребца на это станет.
— Вы с Яаком и Мярту постромки порвали...
— На, держи свою бутылку и отгони кобылу подальше!
— Молчи, геенна огненная! Воля хочет в окно заглянуть, отойди от света! — замахал Хинд руками.
— Да ты, как я погляжу, вдрызг пьяный, сам не знаешь, чего городишь, — покачал головой Сиймон и, потеряв всякую надежду, что Хинд отгонит свою кобылу, подобрал с земли кнут, точно такой, как у управляющего Мюллерсона, — он привез его с ярмарки осенью прошлого года, когда Мангу Раудсепп и алаяниский Мярт вместе с другими ходили веру менять,— и вытянул пару раз своего жеребца, а потом и Лалль.
Молодая паленогорская кобыла вскинула голову и поднялась на дыбы, скорее от неожиданности, чем от боли, удар был несильный, Сиймону несподручно было бить.
— Ах ты паршивец, мою лошадь бить! И меня велел высечь безвинно!
Застарелая обида всколыхнулась в нем с новой силой; он набросился на Сиймона с бутылкой в руке. Тот вырвал у него бутылку, и огненная вода брызнула на землю.
— Прочь от света, заходи, свобода! — хрипел Хинд, скрежеща зубами, стараясь во что бы то ни стало отобрать бутылку у мыраского хозяина.— Прочь! Прочь! — задыхаясь, кричал он.
— Ступай домой, я дам тебе два недоуздка на погорелое.
Хинд, пыхтя и пошатываясь, стоял посреди двора. Сиймон все еще держал осаженного кнутом жеребца.
— У меня же рига сгорела, а не конюшня! Недоуздки мне ни к чему... Лучше скажи, почему не помог пожитки вынести, почему отаву своим коровам скормил? Вот проломлю тебе голову! — Хинд качался из стороны в сторону, хватая воздух руками.— Ладно, не стану! Придет воля — и ты высохнешь, будто вербная ветка, так и запомни. Кривда не лежит на месте. Эти поганые недоуздки можешь себе оставить, настанет день, я пойду за море, жаловаться королю, говорят, посох Карла зазеленел, — в глазах Хинда горели гнев и восторг, он говорил от всего сердца, от всей души.— Враг-сатана, отступись от меня, есть у меня почище тебя!
И он, глядя на соседа остановившимся взглядом, стал медленно на него надвигаться.
Сиймон Кайв задрожал всем телом, в нем проснулся суеверный страх.
Кони и те замерли на месте.
БЕДА НАД ГОЛОВОЙ
Хинд давал показания в мирском суде.
— Батрак Яак Эли, когда я его на работу подымал, грозился пустить петуха под крышу. Однажды чуть вилами меня не проткнул, чтобы я оставил его в покое, когда он заснул и клевер лошадьми потравил. Оттого что он угрожал день-деньской и скарб не помог из огня вытащить, думаю я, что это он мог поджечь гумно и ригу.
— Позвать сюда Яака Эли! — крикнул Мюллерсон.
Вихмаский Пеэтер с непроницаемым видом впустил батрака.
Бразды правления взял в свои руки Эверт Аялик.
— Ты зачем поджег паленогорскую ригу? — угрожающим тоном спросил он.
— Я не поджигал,— ответил батрак.— Хинд последний заходил в ригу.
Сиймон насторожился.
— Говори, что знаешь,— приказал отсаский хозяин.
— В воскресенье утром спал я в амбаре...
— Опять спал,— возмутился Аялик.— И когда это ты, молодой парень, устать успел? Когда ж ты наконец выспишься?
— А никогда.
Судьи засмеялись, даже Яак хмыкнул разок.
Эверт спросил у Хинда:
— Ты заходил в ригу до пожара?
— Погода была прохладная. Я зашел в ригу одеться...
— ...и поджег пучок пакли! — вставил мыраский хозяин.
— ...и пошел твое стадо с отавы прогонять, ты еще там ноги грел,— продолжал Хинд.
— Откуда ты, Яак Эли, знаешь, что хозяин последний в ригу заходил, ежели сам в амбаре спал?
— Я на крыльцо выходил.
— Смотрел по сторонам и зевал,— подтвердил Хинд.
— Что ж ты делал там, когда хозяин стадо отгонял? — спросил Мюллерсон.
— Сходил по малой нужде и вернулся в амбар.
— Ну и долго ты спал? — наступал Аялик.
— Я и заснуть толком не успел, как почуял запах дыма и выскочил.
— На пожар, которым хозяину угрожал? — пытал Аялик.
— Выскочил из амбара, смотрю, вся крыша в огне, искры так и сыпятся.
— Это Хинд паклю поджег,— злорадствовал Сиймон.
— Почему ты, Яак Эли, не помог хозяину скарб выносить?
— Сиймон тоже не пришел пожар тушить и добро спасать, когда я его позвал,— промолвил Хинд.
— Как же так, Сиймон? — сурово спросил Аялик соседа.— Помогать в беде — долг настоящего христианина.
— Дом весь полыхал, там нечего было спасать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Когда Хинд, собиравший на погорелое, выехал к Отсаскому хутору и увидел во дворе Эверта, идущего ему навстречу, он крикнул, с трудом ворочая языком:
— Молчи, геенна огненная! Я родился свободным, скоро налетит большой ветер, сровняет твой хутор с землей, развеет пепел по свету, будешь знать, судья! Ах, с твоего двора видать, что в Паленой Горе делается, а того ты не видишь, что скипетр Карла зазеленел, будто ветка туи! Вот вырастет из него большое дерево, глядите, чтоб вас не придавило, попадете под него, как моя лошадь в мызном лесу, раз, и переломит хребет, у человека-то он пожиже будет. За каждый удар, что вы несправедливо мне присудили, заплатите рубль. Скоро такой порядок установится на земле, что у вас не будет ни понюшки табака, ни зернышка, судебник сожгут, а вас отправят в преисподнюю, львы растерзают вас в клочья...
Эверт Аялик с удивлением и презрением смерил взглядом своего молодого соседа и, наморщив лоб, произнес:
— Иди домой, проспись, не ходи на пьяную голову по селу, не болтай лишнее, неприятностей не оберешься. Право слово, держи язык за зубами да смотри подойник-то не опрокинь!
— Ах, подойник не опрокинь! — завопил Хинд.— Не опрокинь! Мне опрокидывать больше нечего, все полетело к черту, мать-отец померли, брат тоже, рига сгорела. У меня больше ничего нет!..
Размахивая вожжами, Хинд поворотил лошадь со двора Эверта, он и думать забыл о сборе на погорелое. Колея, огибая паленогорский хутор, вела вдоль болота и в сторону Мыра.
Сиймон впрягал во дворе жеребца в телегу. Хинд въехал в открытые ворота. Почуяв Лалль, жеребец заржал и зафыркал.
— Не подгоняй кобылу так близко! — крикнул Сиймон.
Хинд спрыгнул с телеги и предложил хозяину выпить.
Тот отказался, он был занят своим приплясывающим жеребцом, однако потом все же принял бутылку.
— Говорят, жезл Петра засох под городом Тарту, скоро Лифляндия снова перейдет к Швеции! — выкрикнул Хинд заплетающимся языком.
— Что ты мелешь? — сказал Сиймон. — Отгони кобылу подальше, а то еще, чего доброго, прыгнет твоей кляче на спину, постромки порвет. Моего жеребца на это станет.
— Вы с Яаком и Мярту постромки порвали...
— На, держи свою бутылку и отгони кобылу подальше!
— Молчи, геенна огненная! Воля хочет в окно заглянуть, отойди от света! — замахал Хинд руками.
— Да ты, как я погляжу, вдрызг пьяный, сам не знаешь, чего городишь, — покачал головой Сиймон и, потеряв всякую надежду, что Хинд отгонит свою кобылу, подобрал с земли кнут, точно такой, как у управляющего Мюллерсона, — он привез его с ярмарки осенью прошлого года, когда Мангу Раудсепп и алаяниский Мярт вместе с другими ходили веру менять,— и вытянул пару раз своего жеребца, а потом и Лалль.
Молодая паленогорская кобыла вскинула голову и поднялась на дыбы, скорее от неожиданности, чем от боли, удар был несильный, Сиймону несподручно было бить.
— Ах ты паршивец, мою лошадь бить! И меня велел высечь безвинно!
Застарелая обида всколыхнулась в нем с новой силой; он набросился на Сиймона с бутылкой в руке. Тот вырвал у него бутылку, и огненная вода брызнула на землю.
— Прочь от света, заходи, свобода! — хрипел Хинд, скрежеща зубами, стараясь во что бы то ни стало отобрать бутылку у мыраского хозяина.— Прочь! Прочь! — задыхаясь, кричал он.
— Ступай домой, я дам тебе два недоуздка на погорелое.
Хинд, пыхтя и пошатываясь, стоял посреди двора. Сиймон все еще держал осаженного кнутом жеребца.
— У меня же рига сгорела, а не конюшня! Недоуздки мне ни к чему... Лучше скажи, почему не помог пожитки вынести, почему отаву своим коровам скормил? Вот проломлю тебе голову! — Хинд качался из стороны в сторону, хватая воздух руками.— Ладно, не стану! Придет воля — и ты высохнешь, будто вербная ветка, так и запомни. Кривда не лежит на месте. Эти поганые недоуздки можешь себе оставить, настанет день, я пойду за море, жаловаться королю, говорят, посох Карла зазеленел, — в глазах Хинда горели гнев и восторг, он говорил от всего сердца, от всей души.— Враг-сатана, отступись от меня, есть у меня почище тебя!
И он, глядя на соседа остановившимся взглядом, стал медленно на него надвигаться.
Сиймон Кайв задрожал всем телом, в нем проснулся суеверный страх.
Кони и те замерли на месте.
БЕДА НАД ГОЛОВОЙ
Хинд давал показания в мирском суде.
— Батрак Яак Эли, когда я его на работу подымал, грозился пустить петуха под крышу. Однажды чуть вилами меня не проткнул, чтобы я оставил его в покое, когда он заснул и клевер лошадьми потравил. Оттого что он угрожал день-деньской и скарб не помог из огня вытащить, думаю я, что это он мог поджечь гумно и ригу.
— Позвать сюда Яака Эли! — крикнул Мюллерсон.
Вихмаский Пеэтер с непроницаемым видом впустил батрака.
Бразды правления взял в свои руки Эверт Аялик.
— Ты зачем поджег паленогорскую ригу? — угрожающим тоном спросил он.
— Я не поджигал,— ответил батрак.— Хинд последний заходил в ригу.
Сиймон насторожился.
— Говори, что знаешь,— приказал отсаский хозяин.
— В воскресенье утром спал я в амбаре...
— Опять спал,— возмутился Аялик.— И когда это ты, молодой парень, устать успел? Когда ж ты наконец выспишься?
— А никогда.
Судьи засмеялись, даже Яак хмыкнул разок.
Эверт спросил у Хинда:
— Ты заходил в ригу до пожара?
— Погода была прохладная. Я зашел в ригу одеться...
— ...и поджег пучок пакли! — вставил мыраский хозяин.
— ...и пошел твое стадо с отавы прогонять, ты еще там ноги грел,— продолжал Хинд.
— Откуда ты, Яак Эли, знаешь, что хозяин последний в ригу заходил, ежели сам в амбаре спал?
— Я на крыльцо выходил.
— Смотрел по сторонам и зевал,— подтвердил Хинд.
— Что ж ты делал там, когда хозяин стадо отгонял? — спросил Мюллерсон.
— Сходил по малой нужде и вернулся в амбар.
— Ну и долго ты спал? — наступал Аялик.
— Я и заснуть толком не успел, как почуял запах дыма и выскочил.
— На пожар, которым хозяину угрожал? — пытал Аялик.
— Выскочил из амбара, смотрю, вся крыша в огне, искры так и сыпятся.
— Это Хинд паклю поджег,— злорадствовал Сиймон.
— Почему ты, Яак Эли, не помог хозяину скарб выносить?
— Сиймон тоже не пришел пожар тушить и добро спасать, когда я его позвал,— промолвил Хинд.
— Как же так, Сиймон? — сурово спросил Аялик соседа.— Помогать в беде — долг настоящего христианина.
— Дом весь полыхал, там нечего было спасать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35