— Ежели ты, черт худой, будешь еще ко мне приставать, я вскочу и трахну тебя дубиной по голове! Так оглушу, всю жизнь будешь помнить!
Обычно в таких случаях хозяин останавливался в полнейшей растерянности. Однако на сей раз его осенило. Он принес пучок пакли, висевшей на заборе, тихонько откинул с ног Яака край тулупа и продел паклю между пальцев. Затем высек огонь. Багровая искра, точно гонец, нырнула в паклю, пакля загорелась. Сперва Яак лежал тихо, потом резко отдернул ногу, вскочил. Злобно сопя, ринулся во двор, не издав ни звука.
Молчал и Хинд. Спокойно, как ни в чем не бывало, положил огниво в карман. Он тоже кое-чему научился. Им тоже завладел дух насилия.
Прежде всего нужно было убрать мызное сено.
Паленая Гора отрядила туда Яака, Элл и Ааду Кригуля с женой.
Покос был далеко, на самом дальнем конце мызы, посреди лесов и холмов, где солнце пекло, как в чаше. Косцы были измождены и вялы, будто листья скошенной купальницы.
С восхода солнца посвистывали косы, потом ходили грабли в руках ворошилыциков. В тени под крушиной были спрятаны полувейный хлеб, салака и простокваша.
Даже в самые жаркие дни кубьяс не снимал своего красного, забранного на спине полушубка с красным поясом. Подобно палачу, рыскал он среди барщинников, отчитывал и покрикивал, аж в лесу отдавалось.
Ох уж это палящее солнце, этот пот, это рабство.
У Ааду Кригуля, скрытного тихого мужика, стала нарывать нога, ему пришлось уйти с покоса посреди недели. Он лежал в Алатаре в постели, пек в угольной яме луковицы и прикладывал их к нарывающей ране, в глубине души довольный, что отдохнет теперь от тяжелой работы.
Вместо него на сенокос отправился Хинд.
Яак срезал на краю покоса ветки крушины и ракиты для стога. Май Кригуль подвозила на мерине сено, точно кукушка сидела на нем, чтобы оно не развалилось по дороге. Элл метала стог, парни подавали ей сено. К вечеру вырос высокий, хорошо сбитый стог, девка свое дело знала. Даже вечно недовольная Май не нашла к чему придраться.
— Ладный вышел стог, как бутылка!
Багровое веселое июньское солнце закатилось за горизонт. Застрекотали кузнечики. Ночевать остались на покосе. Развели огонь. Мыраские и лейгеские девчата затянули старую пастушью песню:
В лес гони свинью лениву, В лес пусти дударика, Засиделся дома он. Всю неделю изводил, Месяц с голоду морил!
Элл пропела со смехом, Май ответила серьезно:
Что ты лаешь, зла собака? Что ты брешешь, пестрая?
На ночевку устроились в копнах под навесом, сооруженным из веток и сена. Ночка-то короткая, через пару часов светать начнет. Паленогорские улеглись вплотную друг к другу, чтобы было теплее. Элл оказалась между двумя парнями.
Хозяин отвел в сторону свисающие на лицо былинки. Над лесом зажигались бледные звезды, с кострища тянуло тлеющими головешками, поодаль, в тумане, фыркали лошади.;
Хинд ощутил затылком теплое дыхание, затем раздался шепот:
— Повернись на бок, пусти меня погреться...
— Я сам озяб,— громко ответил Хинд.
Лежащая с краю Май прыснула.
— Пусти,— не отставала Элл. — Я и вправду мерзну.
Выходит, хозяин всюду должен поспевать и работницу
прохладной ночью согревать. Хинд нехотя повернулся к девушке. И она оказалась в его объятиях.
Парню вспомнились слова отца: «Настоящая девка мечет искры, будто еловый корень». И он засмеялся.
— Чего смеешься? — спросила Элл.
— Ты искры не мечешь?
— А я тебе не угольная печь.
Утром Яак спросил у Элл:
— Что, у хозяина-то под боком лучше было?
— А ты как думаешь? — в свою очередь спросила она.
— Откуда мне знать, не девка.
Они шутили, смеялись, и все-таки батрак помрачнел и целый день работал молча, зло, даже Элл заметила.
— Ты чего это разошелся, в хозяева, что ли, метишь? — подколола она его.
— Из меня бы хозяин вышел, не беспокойся,— подтвердил Яак.
— Может, и вышел бы, да только никто не предлагает,— засмеялась Элл.
Яак промолчал, а вечером заснуть не мог, все вертелся и ворочался, наконец не выдержал и спросил:
— Ты что же, Элл, не хочешь сегодня погреться?
— А сегодня не холодно,— ответила Элл.
— Или ждешь, когда хозяин тебя погреет?
— Не твоя печаль, чего я жду,— огрызнулась она.— Иди сюда, старый пень, я тебя так приласкаю, только косточки затрещат.
И она повернулась к батраку, прижала его к себе изо всех сил. Сено хрустело и шуршало, стог качался, того гляди развалится, так крепко обнимала Элл опечаленного батрака. И вдруг Яак заскулил:
— Что ж ты, окаянная, делаешь, чуть нос не откусила, ай-яй!
— Я же грею тебя! — смеялась девчонка.— Ну что, согрелся?
— Ты меня эдак совсем задушишь, — ворчал для вида парень, но его радостный голос говорил совсем о другом.
— А теперь давайте все спать,— по-хозяйски строго приказал Хинд.
ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ
Черный человек на время оставил хозяина в покое. Да у Хинда и силенок бы не хватило сразу против двоих бороться, потому что стычки с батраком не прекращались ни на один день, словно дух противоречия из бога земли переселился в батрака. Тень рождает новую тень, злоба рождает злобу. Яаку беспрестанно хотелось спать, это было его средство против безнадежности, ведь жизнь не приносила ничего, кроме усталости. Даже весеннее наваждение постепенно перешло в сон, батрак словно хотел доказать своим видом, что последняя искра надежды гаснет в темной реке сна.
Хинду пришлось туго, трудно бороться мягкосердечному с сонным батраком.
«Прямо хоть дубийкой поднимай его с постели, иначе не справиться,— думал он порой.— По другому просто не справиться».
Но насилие было ему не по душе. Давно ли он сам был порот! Память о палке еще не остыла в крови.
Однажды утром, в самую горячую сенокосную пору, батрак снова заартачился, не выходил из амбара, сколько хозяин его ни звал. Хинд стоял под дверью, точно бедный грешник. Ему стало стыдно, что то и дело приходится стоять над душой, молод он еще, нет у него хозяйской хватки. Наконец скрепя сердце он подошел к двери и с размаху ударил в нее кулаком.
Никакого ответа. Внутри — ни звука, который бы говорил о присутствии живой души.
Хинд ударил еще раз.
— Я те пущу петуха, ежели не оставишь меня в покое! — послышался из амбара разъяренный голос батрака. И опять все смолкло.
Выглянуло солнце, под амбаром закудахтала курица. Прошло много времени, они давно уже должны были быть на мызе.
С выгона вернулась Элл, в руке деревянный подойник, пальцы ног запачканы коровьей жижей, глаза заспаны. Лучи солнца пламенели на ее щеке, сверкали на броши, пристегнутой к платью.
— Иди будить Яака! — приказал хозяин.
— Может, сперва поздороваешься? — засмеялась девушка, поставила подойник на траву и запрыгнула на примостки амбара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35