Хаджи владеет английским языком и, как единственный в своем роде, пользуется особым уважением горожан. Кроме того, Хаджи Манукоф Эфенди яростный армянофил, как он любит сам себя называть.
Магазинов — множество, всех не перечесть. Мы мельком лишь сказали о некоторых из них. Об остальных пусть говорят их вывески и в том именно порядке, в каком они расположены по Лорис-Меликовской улице, из конца в конец, вплоть до вокзала.
«Мелочная торговля. Погос Колопотян».— «Вино, водил, коньяк. Амбарцумов Николай» (за свой непомерно большой живот прозываемый в городе Бочкой Николаем).— «Гробовщик. Принимаю заказы. Енок Карапеяп» (иначе называемый Еноком Покойником).— «Столовая Европа. Егор Арзуманов» — и еще: мелочной торговец, сапожник, цирюльник, мелочник, мелочник, мелочник и вдруг — «Аптека Жгенти» — и опять ряд лапочек,— этак вплоть до вокзала.
Чуть свет открываются друг за другом лавочки, и начинается городская сутолока — лениво, медленно и однообразно.
Обычно в эту раннюю утреннюю пору тротуары свободны от пешеходов, между тем как посреди улицы текут,
смешавшись в беспорядке, телеги, бараиты, многочисленные стада всякого иного домашнего скота, рабочие, которые большими группами направляются за город на железнодорожную линию, крестьяне, доставляющие продукты для продажи. Этот хаотический поток телег, стад и людей движется посредине Лорис-Меликовской улицы к майдану, то есть к базару, находящемуся между улицей и вокзалом на площади, именуемой на языке местного населения «геолом», или «озером», так как в начале весны сюда собирается вся текущая с холмов вода, которая и задерживается до тех пор, пока ее не высушит солнце. Медленно текущие в предрассветном тумане телеги, стада и люди удостаиваются различных замечаний лавочников сидя или стоя ожидающих покупателей перед своими лавками. Надобно, однако, заметить, что в эту раннюю утреннюю пору, когда стекающийся из деревень поток устремляется на майдан, шеренгами торчащие по обеим сторонам улицы лавочники в редких случаях обращают на себя внимание направляющихся на майдан крестьян. Лишь после полудня, когда продавший свое добро поселянин по той же Лорис-Меликовской улице возвращается домой — на сей раз уже не посредине улицы, как то подобает телегам и стадам, а по тротуарам, — закипает, принимает форму бешеной схватки торговля в мелочных лавочках. Но до того, в особенности в раннюю утреннюю пору, когда только что начинается движение волны крестьян на майдан, наирские лавочники мирно сидят у себя перед лавками и, смотря на медленно движущиеся посредине улицы толпы, обмениваются друг с другом своими мыслями и впечатлениями. Например: «Погляди-ка на того барана, пуд целый жиру висит у него сзади»,— говорит Хаджи Онник Эфенди Манукоф содержателю кофейни Телефону Сето. «Я утречком покушал яглу»,— замечает ни к селу ни к городу Сето, обуреваемый, видимо, совершенно иными настроениями. Хаджи Онник Эфенди, вполне удовлетворенный этим ответом, хранит таинственное молчание и продолжает смотреть на тяжелые курдки ни проходящих белых овец. Телефон Сето, вообще любящий беседовать, хочет завязать разговор о городских новостях, но Хаджи Онник Эфенди, завидев издали своего сынка, по обыкновению утром несущего из дому сыр с хлебом (сахар водится в лавке), заходит в лавку чае-
"ми Сото, оставшись один, тоже хочет войти в свою пню для чаепития, но в этот момент выходит из своей и сапожник Симон и, протягивая ему руку, говорит и сппю: «Доброе утро, г. Седрак. Как изволили почини и эту ночь?» Во всем городе один лишь сапожник тает Телефона Сето «господином Седраком», ввиду чего Сето, сильно польщенный, отвечает с улыбкой: «Него, не могу пожаловаться. Утречком по обыкновению поел». «На здоровье!» — отрывисто замечает на что сапожник и, повернувшись, входит обратно к себе и лавку, оставив Сето в приятном настроении. «О чем опять болтала эта Клубная Обезьяна?» — спрашивает цирюльник Васил с масленой улыбкой на лице, медленно подходя к Сето. «Работа что-то не наклевывается, черт возьми»,— роняет Сето, позевывая, и оба тоскливым взором начинают смотреть на проходящих посреди улицы животных и крестьян. «Не понимаю я, за что ты не уважаешь сапожника Симона? — замечает Сето.— Будь у меня его ноги — во, какая пухленькая бабенка сидела бы сейчас у меня дома!.. Пляшет, как дьявол, сукин сын».— «А зачем не как обезьяна?» — бывает обычный резкий ответ цирюльника. Сего обижается про себя, но, опасаясь «лого языка цирюльника, ни единым словом или намеком не выражает своего неудовольствия. «Да понимает ли что-нибудь этот грязный ушахбаз?»— ругается он про себя, задетый за живое, и прячется в лавку с трусливой улыбкой на лице. И эта история повторяется почти каждый день, каждое утро. «Нехороший, злой язык у этого ушахбаз-цирюльника»,— думает он, усевшись в углу своей лавочки.
Солнце постепенно восходит, и вот уже другие горожане, не лавочники, выходят из домов и несутся по тротуарам: одни за провизией, другие по делам. Должностные лица спешат в свои учреждения. Г-н Марукэ — к себе и училище. Работа в лавках постепенно закипает, и, быть может, один лишь гробовщик и содержатель столовой « Европа», Егор Арзуманов, сидят без дела перед своими заведениями и зевают от скуки. Но и они под конец постепенно принимаются за работу: гробовщик, изведенный бездельем, начинает наклеивать на гробы ангелочков из серебряной бумаги, а ресторатор Егор, вооружившись довольно чистой тряпкой, принимается смахивать пыль со столов своего заведения. Работая этак, ресторатор Егор насвистывает русскую песню «Во саду ли» и думает о том, что не мешало бы ему переехать в большой город — Ростов или Катиндар — и там открыть настоящую столовую. И вдруг ни с того ни с сего ему вспоминается, как Телефон Сето однажды на масленой, побившись об заклад на десять рублей, умудрился слопать целый фунт мыла для стирки. «Тьфу, проклятый!..» — вырывается с отвращением у Егора Арзуманова и, отбросив в сторону тряпку, он выходит на улицу.
В это же самое время заходит в парикмахерскую цирюльника Васила побриться г. Марукэ. Каждый день перед тем как пойти в школу г. Марукэ обязательно бреется. Вот почему так исключительно внимателен к нему цирюльник Васил: брея, он до того приближает свои отдающие водкой уста к щекам г. Марукэ, что делает правдоподобными предположения Телефона Сето относительно его нравственности. Г-н Марукэ, конечно, не молод, ему уже 30—32 года, но его смуглое лицо и щеки от частого бритья и употребления пудры приобрели девичью нежность. Кончик же его носа почти всегда красный: не то от насморка, не то от водки.
«Мое глубокое почтение, г. Марукэ»,— говорит цирюльник Васил всякий раз, как г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Магазинов — множество, всех не перечесть. Мы мельком лишь сказали о некоторых из них. Об остальных пусть говорят их вывески и в том именно порядке, в каком они расположены по Лорис-Меликовской улице, из конца в конец, вплоть до вокзала.
«Мелочная торговля. Погос Колопотян».— «Вино, водил, коньяк. Амбарцумов Николай» (за свой непомерно большой живот прозываемый в городе Бочкой Николаем).— «Гробовщик. Принимаю заказы. Енок Карапеяп» (иначе называемый Еноком Покойником).— «Столовая Европа. Егор Арзуманов» — и еще: мелочной торговец, сапожник, цирюльник, мелочник, мелочник, мелочник и вдруг — «Аптека Жгенти» — и опять ряд лапочек,— этак вплоть до вокзала.
Чуть свет открываются друг за другом лавочки, и начинается городская сутолока — лениво, медленно и однообразно.
Обычно в эту раннюю утреннюю пору тротуары свободны от пешеходов, между тем как посреди улицы текут,
смешавшись в беспорядке, телеги, бараиты, многочисленные стада всякого иного домашнего скота, рабочие, которые большими группами направляются за город на железнодорожную линию, крестьяне, доставляющие продукты для продажи. Этот хаотический поток телег, стад и людей движется посредине Лорис-Меликовской улицы к майдану, то есть к базару, находящемуся между улицей и вокзалом на площади, именуемой на языке местного населения «геолом», или «озером», так как в начале весны сюда собирается вся текущая с холмов вода, которая и задерживается до тех пор, пока ее не высушит солнце. Медленно текущие в предрассветном тумане телеги, стада и люди удостаиваются различных замечаний лавочников сидя или стоя ожидающих покупателей перед своими лавками. Надобно, однако, заметить, что в эту раннюю утреннюю пору, когда стекающийся из деревень поток устремляется на майдан, шеренгами торчащие по обеим сторонам улицы лавочники в редких случаях обращают на себя внимание направляющихся на майдан крестьян. Лишь после полудня, когда продавший свое добро поселянин по той же Лорис-Меликовской улице возвращается домой — на сей раз уже не посредине улицы, как то подобает телегам и стадам, а по тротуарам, — закипает, принимает форму бешеной схватки торговля в мелочных лавочках. Но до того, в особенности в раннюю утреннюю пору, когда только что начинается движение волны крестьян на майдан, наирские лавочники мирно сидят у себя перед лавками и, смотря на медленно движущиеся посредине улицы толпы, обмениваются друг с другом своими мыслями и впечатлениями. Например: «Погляди-ка на того барана, пуд целый жиру висит у него сзади»,— говорит Хаджи Онник Эфенди Манукоф содержателю кофейни Телефону Сето. «Я утречком покушал яглу»,— замечает ни к селу ни к городу Сето, обуреваемый, видимо, совершенно иными настроениями. Хаджи Онник Эфенди, вполне удовлетворенный этим ответом, хранит таинственное молчание и продолжает смотреть на тяжелые курдки ни проходящих белых овец. Телефон Сето, вообще любящий беседовать, хочет завязать разговор о городских новостях, но Хаджи Онник Эфенди, завидев издали своего сынка, по обыкновению утром несущего из дому сыр с хлебом (сахар водится в лавке), заходит в лавку чае-
"ми Сото, оставшись один, тоже хочет войти в свою пню для чаепития, но в этот момент выходит из своей и сапожник Симон и, протягивая ему руку, говорит и сппю: «Доброе утро, г. Седрак. Как изволили почини и эту ночь?» Во всем городе один лишь сапожник тает Телефона Сето «господином Седраком», ввиду чего Сето, сильно польщенный, отвечает с улыбкой: «Него, не могу пожаловаться. Утречком по обыкновению поел». «На здоровье!» — отрывисто замечает на что сапожник и, повернувшись, входит обратно к себе и лавку, оставив Сето в приятном настроении. «О чем опять болтала эта Клубная Обезьяна?» — спрашивает цирюльник Васил с масленой улыбкой на лице, медленно подходя к Сето. «Работа что-то не наклевывается, черт возьми»,— роняет Сето, позевывая, и оба тоскливым взором начинают смотреть на проходящих посреди улицы животных и крестьян. «Не понимаю я, за что ты не уважаешь сапожника Симона? — замечает Сето.— Будь у меня его ноги — во, какая пухленькая бабенка сидела бы сейчас у меня дома!.. Пляшет, как дьявол, сукин сын».— «А зачем не как обезьяна?» — бывает обычный резкий ответ цирюльника. Сего обижается про себя, но, опасаясь «лого языка цирюльника, ни единым словом или намеком не выражает своего неудовольствия. «Да понимает ли что-нибудь этот грязный ушахбаз?»— ругается он про себя, задетый за живое, и прячется в лавку с трусливой улыбкой на лице. И эта история повторяется почти каждый день, каждое утро. «Нехороший, злой язык у этого ушахбаз-цирюльника»,— думает он, усевшись в углу своей лавочки.
Солнце постепенно восходит, и вот уже другие горожане, не лавочники, выходят из домов и несутся по тротуарам: одни за провизией, другие по делам. Должностные лица спешат в свои учреждения. Г-н Марукэ — к себе и училище. Работа в лавках постепенно закипает, и, быть может, один лишь гробовщик и содержатель столовой « Европа», Егор Арзуманов, сидят без дела перед своими заведениями и зевают от скуки. Но и они под конец постепенно принимаются за работу: гробовщик, изведенный бездельем, начинает наклеивать на гробы ангелочков из серебряной бумаги, а ресторатор Егор, вооружившись довольно чистой тряпкой, принимается смахивать пыль со столов своего заведения. Работая этак, ресторатор Егор насвистывает русскую песню «Во саду ли» и думает о том, что не мешало бы ему переехать в большой город — Ростов или Катиндар — и там открыть настоящую столовую. И вдруг ни с того ни с сего ему вспоминается, как Телефон Сето однажды на масленой, побившись об заклад на десять рублей, умудрился слопать целый фунт мыла для стирки. «Тьфу, проклятый!..» — вырывается с отвращением у Егора Арзуманова и, отбросив в сторону тряпку, он выходит на улицу.
В это же самое время заходит в парикмахерскую цирюльника Васила побриться г. Марукэ. Каждый день перед тем как пойти в школу г. Марукэ обязательно бреется. Вот почему так исключительно внимателен к нему цирюльник Васил: брея, он до того приближает свои отдающие водкой уста к щекам г. Марукэ, что делает правдоподобными предположения Телефона Сето относительно его нравственности. Г-н Марукэ, конечно, не молод, ему уже 30—32 года, но его смуглое лицо и щеки от частого бритья и употребления пудры приобрели девичью нежность. Кончик же его носа почти всегда красный: не то от насморка, не то от водки.
«Мое глубокое почтение, г. Марукэ»,— говорит цирюльник Васил всякий раз, как г.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46