«Дзин, дзин, дзин!» — тихо и снисходительно раздался председательский звонок. «Смейтесь, но нужно, однако, и успокоиться»,— как бы говорил звонок в руке т. Вародяна.
— Успокойтесь, господа! — воскликнул т. Вародян, сделав шаг к публике, но и он сам, не будучи в силах заглушить смех, фыркнул.
— Тише, тише! — пришел ему на помощь уже успокоившийся и ставший опять серьезным Мазут Амо.— Садитесь, господа,— сказал он, показывая рукой на скамейки.
Публика расселась наконец с шумом и гвалтом. Затем важно и с серьезным видом выступил вперед Мазут Амо и дал достойный ответ:
— Я должен сказать любознательному молодому человеку, что подобные вопросы могут задавать — пусть простит меня любознательный господин — лишь школьники...
Зал загрохотал бурными аплодисментами.
— Позвольте! — закричал, что было сил, растерявшийся Каро Дараян.— Нельзя же обманывать людей!..
И вот тут-то и — как заметили мы выше — получил слово — представляете вы себе? — Клубная Обезьяна.
— Прогоните этого толстоголового осла! — заорал с глубоким возмущением сапожник и, сорвавшись с места, собирался было броситься в сторону Дараяна, но... цирюльник Васил, воспользовавшись случаем, будто это вышло случайно, подставил ногу Клубной Обезьяне; Клубная Обезьяна растянулся во весь рост на полу, как бревно. Поднялась суматоха: крики, гогот, шум... Что случилось в дальнейшем, читатель,— неинтересно, ибо случилось неизбежное. После водворившейся тишины, по предложению Осепа Нариманова, было поставлено на голосование законное предложение Клубной Обезьяны. Амо Амбарцумович, после удаления, по единогласному решению присутствовавших, из зала Дараяна, в двух словах пригвоздил к позорному столбу «безрассудных молодых людей», подобных Дараяну. Тов. Вародян же довел до всеобщего сведения, что в ближайшие дни в
церковной свечной лавке начнется запись добровольцев; затем собрание было объявлено закрытым, и публика разошлась. Но нет — я забыл об одном: перед тем как закрыть собрание, Мазут Амо,— несмотря на то что об >том в городе были расклеены объявления,— счел необходимым и со своей стороны напомнить уважаемой публике, что в девять часов вечера в том же самом зале выступит с лекцией, посвященной «Будущему наирского вопроса», специально с этой целью прибывший из столицы известный военный генерал-профессор имярек. Мазут Амо просил публику явиться на лекцию приезжего генерал ученого и засвидетельствовать ему свое уважение за его благожелательное отношение к наирской тяжбе.
Было уже четыре часа, когда закрылось собрание.
Г-н Марукэ и Каро Дараян! Нечего сказать — нашли-таки друг друга эти два «остолопа»,— как окрестил их Арам Антоныч — инспектор училища. В течение последних дней только они и были предметом разговора в городе. «Нашла крышка свою кастрюльку!» — говорил про них священник Иусик Пройдоха. Марукэ, так или иначе, был «своей собакой», но кто же был тот, новый «висельник»,— как говорил о нем Хаджи Онник,— «нашлявшаяся по разным Московиям скотина?» Кто был этот глупец, которого помнят старожилы лишь играющим в бабки и который вернулся к себе на родину как чужестранец, как блудливый сын? Кто он был, чем занимался, «на чей хлеб он мазал масло?» — вот вопросы, интересовавшие горожан, начиная от генерала Алеша, кончая цирюльником Василом. Был ли он учитель, врач, инженер, аблакат, торгаш, пустомеля? —- вот вопросы, которыми задавались, в особенности после вышеописанного любопытного недоразумения, пытливые горожане. Но вопросы эти оставались без разрешения, оставались без ответа по той простой причине, что находили тысячу ответов в различных головах, в зависимости от их склонностей и конструкций. Например, в голове цирюльника Васила засела мысль, что Каро Дараян не кто иной, как « ветрогон»,— но что бы мог значить «ветрогон» — об )Тои следовало спросить его самого. Между тем Хаджи
Онник Манукоф Эфенди был склонен думать, что Каро Дараян не «ветрогон», а «ветропожиратель», или же, дословно, «ветроглотатель», но что за ветры пожирал или глотал он — об этом тоже следовало спросить у Хаджи. И если б спросили его, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, то сей почтенный наирянин весьма фигурально разъяснил бы, что он разумеет под словом «ветер». «Ветры — те изготовляются в желудке!..» — ответил бы, гогоча, известный англоман. Но вопрос в корне изменяется и переносится на совершенно «реальную» почву, когда он из собачьих мозгов цирюльника Васил а и Хаджи Онника Эфенди переходит в «практические» мозги генерала Алеша, Мазута Амо, врача, Осепа Нариманова или же т. Дараяна. В мозгах последних этот вопрос принимает совершенно иной характер. Прежде всего очень многое имел сказать мозг Арама Антоныча, инспектора реального училища, по той простой причине, что он, Арам Антоныч, был родным дядей Каро Дараяна и затем — один лишь он, Арам Антоныч, знал, имел сведения о том, чем занимался его племянник в Москве и в Баку. Да, именно — раньше всего Арам Антоныч, а уж потом Мазут Амо. «О безрассудных действиях» недостойного племянника написал Араму Антонычу прежде всего его родной брат Герасим Антоныч, занимавший должность старшего бухгалтера в Бакинской конторе нефтепромышленного т-ва «Свет». Можете ли вы себе представить? Оказывается, он, этот «ветроглотатель» и «остолоп», занимался тем, что восстанавливал рабочих против наирского нефтепромышленного т-ва. Вот чем было занято, дорогой читатель, это «бессловесное животное» до приезда в родной город! И притом, имейте в виду, против того нефтепромышленного т-ва, председателем центрального правления которого было Известное Имя — одна из ячеек Центромозгопаука. Вот каковы были печальные сведения о племяннике, полученные Арамом Антонычем, к сожалению, только два месяца назад, и то от лица, коему он не мог, не имел основания не верить. Получив эти ошеломляющие сообщения о своем племяннике, Арам Антоныч решил никому ничего не говорить об этом. Но каково было его удивление, когда, по прошествии двух дней со времени получения этого печального известия, зашел к нему Мазут Амо и после двух-трех обычных расспросов — «Довольно любопытные новости слышал о твоем племяннике!» — бросил Мазут Амо неожиданно в лицо Араму Антонычу полный укора намек. Арам Антоныч побледнел как полотно и в тот же день, после ухода Мазута Амо, написал племяннику свое последнее письмо, без подписи, в котором порицал и пригвождал к позорному столбу Каро Дараяна. В этом письме Арам Антоныч строго-настрого наказал племяннику, чтоб он никогда не вспоминал о своем дяде и не показывался ему на глаза. И вот уже предал было забвению, не говорил больше об этом нежелательном обстоятельстве при встречах с Арамом Антонычем Амо Амбарцумович, когда позорно вырос, появился неожиданно в своем родном городе Каро Дараян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Успокойтесь, господа! — воскликнул т. Вародян, сделав шаг к публике, но и он сам, не будучи в силах заглушить смех, фыркнул.
— Тише, тише! — пришел ему на помощь уже успокоившийся и ставший опять серьезным Мазут Амо.— Садитесь, господа,— сказал он, показывая рукой на скамейки.
Публика расселась наконец с шумом и гвалтом. Затем важно и с серьезным видом выступил вперед Мазут Амо и дал достойный ответ:
— Я должен сказать любознательному молодому человеку, что подобные вопросы могут задавать — пусть простит меня любознательный господин — лишь школьники...
Зал загрохотал бурными аплодисментами.
— Позвольте! — закричал, что было сил, растерявшийся Каро Дараян.— Нельзя же обманывать людей!..
И вот тут-то и — как заметили мы выше — получил слово — представляете вы себе? — Клубная Обезьяна.
— Прогоните этого толстоголового осла! — заорал с глубоким возмущением сапожник и, сорвавшись с места, собирался было броситься в сторону Дараяна, но... цирюльник Васил, воспользовавшись случаем, будто это вышло случайно, подставил ногу Клубной Обезьяне; Клубная Обезьяна растянулся во весь рост на полу, как бревно. Поднялась суматоха: крики, гогот, шум... Что случилось в дальнейшем, читатель,— неинтересно, ибо случилось неизбежное. После водворившейся тишины, по предложению Осепа Нариманова, было поставлено на голосование законное предложение Клубной Обезьяны. Амо Амбарцумович, после удаления, по единогласному решению присутствовавших, из зала Дараяна, в двух словах пригвоздил к позорному столбу «безрассудных молодых людей», подобных Дараяну. Тов. Вародян же довел до всеобщего сведения, что в ближайшие дни в
церковной свечной лавке начнется запись добровольцев; затем собрание было объявлено закрытым, и публика разошлась. Но нет — я забыл об одном: перед тем как закрыть собрание, Мазут Амо,— несмотря на то что об >том в городе были расклеены объявления,— счел необходимым и со своей стороны напомнить уважаемой публике, что в девять часов вечера в том же самом зале выступит с лекцией, посвященной «Будущему наирского вопроса», специально с этой целью прибывший из столицы известный военный генерал-профессор имярек. Мазут Амо просил публику явиться на лекцию приезжего генерал ученого и засвидетельствовать ему свое уважение за его благожелательное отношение к наирской тяжбе.
Было уже четыре часа, когда закрылось собрание.
Г-н Марукэ и Каро Дараян! Нечего сказать — нашли-таки друг друга эти два «остолопа»,— как окрестил их Арам Антоныч — инспектор училища. В течение последних дней только они и были предметом разговора в городе. «Нашла крышка свою кастрюльку!» — говорил про них священник Иусик Пройдоха. Марукэ, так или иначе, был «своей собакой», но кто же был тот, новый «висельник»,— как говорил о нем Хаджи Онник,— «нашлявшаяся по разным Московиям скотина?» Кто был этот глупец, которого помнят старожилы лишь играющим в бабки и который вернулся к себе на родину как чужестранец, как блудливый сын? Кто он был, чем занимался, «на чей хлеб он мазал масло?» — вот вопросы, интересовавшие горожан, начиная от генерала Алеша, кончая цирюльником Василом. Был ли он учитель, врач, инженер, аблакат, торгаш, пустомеля? —- вот вопросы, которыми задавались, в особенности после вышеописанного любопытного недоразумения, пытливые горожане. Но вопросы эти оставались без разрешения, оставались без ответа по той простой причине, что находили тысячу ответов в различных головах, в зависимости от их склонностей и конструкций. Например, в голове цирюльника Васила засела мысль, что Каро Дараян не кто иной, как « ветрогон»,— но что бы мог значить «ветрогон» — об )Тои следовало спросить его самого. Между тем Хаджи
Онник Манукоф Эфенди был склонен думать, что Каро Дараян не «ветрогон», а «ветропожиратель», или же, дословно, «ветроглотатель», но что за ветры пожирал или глотал он — об этом тоже следовало спросить у Хаджи. И если б спросили его, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, то сей почтенный наирянин весьма фигурально разъяснил бы, что он разумеет под словом «ветер». «Ветры — те изготовляются в желудке!..» — ответил бы, гогоча, известный англоман. Но вопрос в корне изменяется и переносится на совершенно «реальную» почву, когда он из собачьих мозгов цирюльника Васил а и Хаджи Онника Эфенди переходит в «практические» мозги генерала Алеша, Мазута Амо, врача, Осепа Нариманова или же т. Дараяна. В мозгах последних этот вопрос принимает совершенно иной характер. Прежде всего очень многое имел сказать мозг Арама Антоныча, инспектора реального училища, по той простой причине, что он, Арам Антоныч, был родным дядей Каро Дараяна и затем — один лишь он, Арам Антоныч, знал, имел сведения о том, чем занимался его племянник в Москве и в Баку. Да, именно — раньше всего Арам Антоныч, а уж потом Мазут Амо. «О безрассудных действиях» недостойного племянника написал Араму Антонычу прежде всего его родной брат Герасим Антоныч, занимавший должность старшего бухгалтера в Бакинской конторе нефтепромышленного т-ва «Свет». Можете ли вы себе представить? Оказывается, он, этот «ветроглотатель» и «остолоп», занимался тем, что восстанавливал рабочих против наирского нефтепромышленного т-ва. Вот чем было занято, дорогой читатель, это «бессловесное животное» до приезда в родной город! И притом, имейте в виду, против того нефтепромышленного т-ва, председателем центрального правления которого было Известное Имя — одна из ячеек Центромозгопаука. Вот каковы были печальные сведения о племяннике, полученные Арамом Антонычем, к сожалению, только два месяца назад, и то от лица, коему он не мог, не имел основания не верить. Получив эти ошеломляющие сообщения о своем племяннике, Арам Антоныч решил никому ничего не говорить об этом. Но каково было его удивление, когда, по прошествии двух дней со времени получения этого печального известия, зашел к нему Мазут Амо и после двух-трех обычных расспросов — «Довольно любопытные новости слышал о твоем племяннике!» — бросил Мазут Амо неожиданно в лицо Араму Антонычу полный укора намек. Арам Антоныч побледнел как полотно и в тот же день, после ухода Мазута Амо, написал племяннику свое последнее письмо, без подписи, в котором порицал и пригвождал к позорному столбу Каро Дараяна. В этом письме Арам Антоныч строго-настрого наказал племяннику, чтоб он никогда не вспоминал о своем дяде и не показывался ему на глаза. И вот уже предал было забвению, не говорил больше об этом нежелательном обстоятельстве при встречах с Арамом Антонычем Амо Амбарцумович, когда позорно вырос, появился неожиданно в своем родном городе Каро Дараян.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46