это были письма уже не от Якова, а от Виктора Ильича. Иногда
вместо простеньких треугольничков приходили письма в голубых солидных конвертах — это слал Пчелинцев: он жил в соседнем районе и, строя новую электростанцию, все еще справлялся о своем детище на Шолге, расспрашивал об использовании электроэнергии, о том, сколько-моторов установлено, и советовал, сколько можно еще установить, справлялся об инженере Фирсове, просил, чтобы он был внимателен в паводок, и, под конец, как водится, посылал всем поклоны. А в самом конце, будто между прочим, спрашивал Елену о ее жизни, о том, не передумала ли она насчет его «вопроса», и, может быть, ответит на его предложение положительно. «Наивный Михаил Алексеевич, теперь уже ничего нельзя передумать, изменить»,— и Елена, чтобы только не обидеть его, посылала коротенькие ответы. Ее уже больше не трогали письма в солидных голубых конвертах, она ждала другие, простенькие, самодельные треугольнички.
Виктор Ильич писал, что из Москвы он уехал с группой партийных работников на юг и сейчас работает около Курска в одном из освобожденных из-под немецкой оккупации районов, восстанавливая законную советскую власть. Письма были небольшие, но Елена чувствовала, какая нелегкая была там работа. Это был, как понимала она, уже не сам фронт, не передовая линия, но район был совсем рядом, и в любое время он мог стать и фронтом, и передовой линией. И хотя Виктор Ильич успокаивал ее, Елена все же беспокоилась и каждый день искала в газетах корреспонденции из освобожденных районов, и жадно читала их подряд. Ей казалось, что в каждой такой маленькой заметке рассказывалось именно о том районе, где работал Виктор Ильич, и когда сообщалось, что люди выходили из лесов, брались за свое хозяйство, что в городах и селах быстро налаживалась жизнь, она радовалась и гордилась: ведь там был ее Виктор, он знает, как поступить, умеет приголубить людей, ободрить их, помочь. «Только бы не заболел». И она спрашивала в письмах, не послать, ли ему теплую рубашку, какой-нибудь свитер, и даже попросила свекровь связать шерстяные носки и варежки — зима не за горами. Бывая в Теплых Горах, она каждый раз заходила в дом Ермакова— там жили его теща и приемная дочь — Катенька. Елена пробовала сговорить их переехать в Огоньково хотя бы на лето, но старушка не соглашалась и говорила, что у
нее большой огород и она живет с девочкой безбедно. Да и Виктор помогает. Зачем же ехать ей на чужие хлеба. «Почему на чужие? — удивлялась Елена. — Уж довольна ли она тем, что Виктор Ильич выбрал себе в жены меня?» На минуту Елену охватывала какая-то новая тревога, становилось больно на душе. Она хотела об этом написать Виктору Ильичу, но каждый раз откладывала-— зачем расстраивать его. Да и время ли говорить об этом? Но кроме всего этого, у Елены росло прежнее беспокойство, оно с каждым днем становилось сильнее и, казалось, все другие заботы и дела отодвигались в сторону. «Хоть бы все хорошо прошло, ведь первенький, как это будет», — думала она и тщательно скрывала от других свои мысли. О том, что у них должен родиться ребенок, знали только они двое. Она хотела было обо всем рассказать кому-нибудь из родных, но стеснялась, ведь с Виктором Ильичем она официально не жила, -— и это угнетало ее. Она даже боялась говорить об этом с Фаиной. Как-то раз Елена зашла к своим. Мать пекла блины и усадила дочь за стол. Но Елене есть не хотелось,— последнее время у нее вообще пропал аппетит.
— И с чего ты стала морная такая, — спросила Анисья, — не пойму, и того не ешь, и другого? Вроде, и не худеешь... Кажись, толще еще стала.
— Ну, и сказала тоже, толще.
— А как же, вишь, юбка-то не сходится...
Она пристально взглянула на дочь и, увидев необычно выступавший живот, вдруг остолбенела — из рук чуть не выпал сковородник.
— Ты что же это, девка... уж не нагуляла ли, бог с тобой?
Елена не ответила, только лицо слегка побледнело и еще, казалось, больше осунулось.
— Ну, вот урадовала нас доченька, — вдруг запричитала Анисья. — Отец-то бы, покойничек, что сказал? Убил бы ведь он нас с тобой, убил! Гляди-кось, брюхо выше носа, и мы не знаем. Да боже ж ты мой... Давно бы надо бежать к Макарихе...
— Мама...
— И не перечь, не перечь, —- перебила Анисья. — Сегодня же сама побежу, приведу сюда... и с богом... ярости меня, грешную...
— Ты с ума спятила, мама...
— Не спятила. С ребенком-то куда тебя... кому ты нужна экая?
Анисья впопыхах вытащила из печи сгоревший блин и, сбросив его на стол, упала на лавку и горько, по-бабьи, запричитала.
За Ермакова остался Шаталин, на место Шагилина передвинули Лысакова и назвали его «врио», Лысакова заменил его заместитель. Все «выдвинулись», только Вас-са Дударь по-прежнему оставалась на своем месте — редактором районной газеты.
Когда Ермаков уехал, Васса Дударь немедленно написала заявление в обком партии, чтобы ее направили в Курскую область. Ответа еще не было, но все знали, что она собирается ехать к Ермакову. Хотя она и знала о взаимоотношениях Ермакова с Еленой, но это ее ничуть не смущало.
Как-то Васса встретила Елену на совещании и, отведя ее в сторону, спросила:
— Слушай, Русанова, выступи в прениях и скажи, сколько скота дашь для освобожденных районов Курской области, — и Васса Дударь рассказала, что от Виктора Ильича получено письмо, в котором он просил, чтобы теплогорцы помогли колхозам, разоренным оккупантами. Она пояснила, что по этому поводу уже есть указание обкома партии, и вот при обсуждении второго вопроса надо решить и это.
— С тебя начнем... как-никак, передовой колхоз.
— Не знаю, — ответила Елена, — надо посоветоваться с колхозниками.
— А чего советоваться, указание—есть указание. Для разоренных войной колхозов ничего нельзя жалеть. Вот и я собираюсь туда же...
«Собираюсь туда же... к Виктору Ильичу. С чего бы это?»
И вдруг Елену обожгла страшная догадка.
Лишние догадки, говорят, живут невпопад. Была ли лишней догадка Елены или это была неожиданно открывшаяся тайна — горькая, жестокая правда, так больно поранившая сердце,— Елена не знала; она только догадывалась и, догадавшись, поверила, что на нее
обрушилось новое несчастье, и улыбающаяся Васса, сидевшая в президиуме рядом с Лысаковым, теперь была ей неприятна и впервые враждебна.
«Зачем ты хочешь встать на моем пути? Ведь ты женщина... должна же, наконец, понять, что Виктор мой, что это не только скреплено нашей любовью, но и будущим ребенком», — упрекала ее Елена, тщетно силясь уловить мысль выступавшего Шаталина. «Да, да, он говорит о помощи фронту, о том, какие трудности стоят перед районом», — и снова перед ней ее полное лицо с пышной копной каштановых волос, — издали лицо кажется даже красивым; вот она склонилась к розовощекому Лы-сакову, что-то сказала ему, улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
вместо простеньких треугольничков приходили письма в голубых солидных конвертах — это слал Пчелинцев: он жил в соседнем районе и, строя новую электростанцию, все еще справлялся о своем детище на Шолге, расспрашивал об использовании электроэнергии, о том, сколько-моторов установлено, и советовал, сколько можно еще установить, справлялся об инженере Фирсове, просил, чтобы он был внимателен в паводок, и, под конец, как водится, посылал всем поклоны. А в самом конце, будто между прочим, спрашивал Елену о ее жизни, о том, не передумала ли она насчет его «вопроса», и, может быть, ответит на его предложение положительно. «Наивный Михаил Алексеевич, теперь уже ничего нельзя передумать, изменить»,— и Елена, чтобы только не обидеть его, посылала коротенькие ответы. Ее уже больше не трогали письма в солидных голубых конвертах, она ждала другие, простенькие, самодельные треугольнички.
Виктор Ильич писал, что из Москвы он уехал с группой партийных работников на юг и сейчас работает около Курска в одном из освобожденных из-под немецкой оккупации районов, восстанавливая законную советскую власть. Письма были небольшие, но Елена чувствовала, какая нелегкая была там работа. Это был, как понимала она, уже не сам фронт, не передовая линия, но район был совсем рядом, и в любое время он мог стать и фронтом, и передовой линией. И хотя Виктор Ильич успокаивал ее, Елена все же беспокоилась и каждый день искала в газетах корреспонденции из освобожденных районов, и жадно читала их подряд. Ей казалось, что в каждой такой маленькой заметке рассказывалось именно о том районе, где работал Виктор Ильич, и когда сообщалось, что люди выходили из лесов, брались за свое хозяйство, что в городах и селах быстро налаживалась жизнь, она радовалась и гордилась: ведь там был ее Виктор, он знает, как поступить, умеет приголубить людей, ободрить их, помочь. «Только бы не заболел». И она спрашивала в письмах, не послать, ли ему теплую рубашку, какой-нибудь свитер, и даже попросила свекровь связать шерстяные носки и варежки — зима не за горами. Бывая в Теплых Горах, она каждый раз заходила в дом Ермакова— там жили его теща и приемная дочь — Катенька. Елена пробовала сговорить их переехать в Огоньково хотя бы на лето, но старушка не соглашалась и говорила, что у
нее большой огород и она живет с девочкой безбедно. Да и Виктор помогает. Зачем же ехать ей на чужие хлеба. «Почему на чужие? — удивлялась Елена. — Уж довольна ли она тем, что Виктор Ильич выбрал себе в жены меня?» На минуту Елену охватывала какая-то новая тревога, становилось больно на душе. Она хотела об этом написать Виктору Ильичу, но каждый раз откладывала-— зачем расстраивать его. Да и время ли говорить об этом? Но кроме всего этого, у Елены росло прежнее беспокойство, оно с каждым днем становилось сильнее и, казалось, все другие заботы и дела отодвигались в сторону. «Хоть бы все хорошо прошло, ведь первенький, как это будет», — думала она и тщательно скрывала от других свои мысли. О том, что у них должен родиться ребенок, знали только они двое. Она хотела было обо всем рассказать кому-нибудь из родных, но стеснялась, ведь с Виктором Ильичем она официально не жила, -— и это угнетало ее. Она даже боялась говорить об этом с Фаиной. Как-то раз Елена зашла к своим. Мать пекла блины и усадила дочь за стол. Но Елене есть не хотелось,— последнее время у нее вообще пропал аппетит.
— И с чего ты стала морная такая, — спросила Анисья, — не пойму, и того не ешь, и другого? Вроде, и не худеешь... Кажись, толще еще стала.
— Ну, и сказала тоже, толще.
— А как же, вишь, юбка-то не сходится...
Она пристально взглянула на дочь и, увидев необычно выступавший живот, вдруг остолбенела — из рук чуть не выпал сковородник.
— Ты что же это, девка... уж не нагуляла ли, бог с тобой?
Елена не ответила, только лицо слегка побледнело и еще, казалось, больше осунулось.
— Ну, вот урадовала нас доченька, — вдруг запричитала Анисья. — Отец-то бы, покойничек, что сказал? Убил бы ведь он нас с тобой, убил! Гляди-кось, брюхо выше носа, и мы не знаем. Да боже ж ты мой... Давно бы надо бежать к Макарихе...
— Мама...
— И не перечь, не перечь, —- перебила Анисья. — Сегодня же сама побежу, приведу сюда... и с богом... ярости меня, грешную...
— Ты с ума спятила, мама...
— Не спятила. С ребенком-то куда тебя... кому ты нужна экая?
Анисья впопыхах вытащила из печи сгоревший блин и, сбросив его на стол, упала на лавку и горько, по-бабьи, запричитала.
За Ермакова остался Шаталин, на место Шагилина передвинули Лысакова и назвали его «врио», Лысакова заменил его заместитель. Все «выдвинулись», только Вас-са Дударь по-прежнему оставалась на своем месте — редактором районной газеты.
Когда Ермаков уехал, Васса Дударь немедленно написала заявление в обком партии, чтобы ее направили в Курскую область. Ответа еще не было, но все знали, что она собирается ехать к Ермакову. Хотя она и знала о взаимоотношениях Ермакова с Еленой, но это ее ничуть не смущало.
Как-то Васса встретила Елену на совещании и, отведя ее в сторону, спросила:
— Слушай, Русанова, выступи в прениях и скажи, сколько скота дашь для освобожденных районов Курской области, — и Васса Дударь рассказала, что от Виктора Ильича получено письмо, в котором он просил, чтобы теплогорцы помогли колхозам, разоренным оккупантами. Она пояснила, что по этому поводу уже есть указание обкома партии, и вот при обсуждении второго вопроса надо решить и это.
— С тебя начнем... как-никак, передовой колхоз.
— Не знаю, — ответила Елена, — надо посоветоваться с колхозниками.
— А чего советоваться, указание—есть указание. Для разоренных войной колхозов ничего нельзя жалеть. Вот и я собираюсь туда же...
«Собираюсь туда же... к Виктору Ильичу. С чего бы это?»
И вдруг Елену обожгла страшная догадка.
Лишние догадки, говорят, живут невпопад. Была ли лишней догадка Елены или это была неожиданно открывшаяся тайна — горькая, жестокая правда, так больно поранившая сердце,— Елена не знала; она только догадывалась и, догадавшись, поверила, что на нее
обрушилось новое несчастье, и улыбающаяся Васса, сидевшая в президиуме рядом с Лысаковым, теперь была ей неприятна и впервые враждебна.
«Зачем ты хочешь встать на моем пути? Ведь ты женщина... должна же, наконец, понять, что Виктор мой, что это не только скреплено нашей любовью, но и будущим ребенком», — упрекала ее Елена, тщетно силясь уловить мысль выступавшего Шаталина. «Да, да, он говорит о помощи фронту, о том, какие трудности стоят перед районом», — и снова перед ней ее полное лицо с пышной копной каштановых волос, — издали лицо кажется даже красивым; вот она склонилась к розовощекому Лы-сакову, что-то сказала ему, улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92