И только поздно вечером, когда затихала обычная дневная горячка, Ермаков расстилал на столе карту и включал радио.
Известия были радостные — советские войска упорно двигались на запад, каждый день освобождали же новые и новые города и села. Но среди скупых военных сводок чувствовалось, что впереди еще предстоят нелегкие бои. Ермаков, не раз порывавшийся на фронт, сейчас снова написал об этом письмо в обком партии. Секре-тарь обкома сдержанно ответил: «Здесь тоже фронт, Успешно провести весенний сев — все равно, что выиграть крупное сражение».
И теперь, после пуска плотины, оставшись ночевать у Русановых, он думал об этом надвигавшемся сражении.
— Это правильно, Елена Никитична, что вы решили одолжить семян заборским колхозникам, — допивая стакан чаю, говорил Ермаков. — Нынче каждый метр земли надо засеять. Хочешь победить на войне — засевай вдвойне. И главное, с началом надо не запоздать.
— Постараемся, Виктор Ильич. Майские собираемся праздновать на пашне.
— Семена-то сортовые получили?
— Завтра доставать из-за реки будем. Ермаков покачал головой, предупредил:
— Семена семенами, а людей поберегите. Река-то не сегодня-завтра тронется.
Расспрашивая Елену о колхозных делах, Ермаков все больше и больше думал о судьбе этой молодой жен-
Шины. Потеряла мужа, свекра... А она, казалось, была все такая же... Нет не совсем такая. Ермаков помнил ее девушкой. Как-то он приехал летом в колхоз — это еще было до войны. В Огонькове справляли «троицын день» — традиционный старинный праздник. Вся молодежь высыпала на улицу и толпилась около недавно насаженных березок. Здесь издавна повелось в этот лет ний праздник «скакать на досках»: длинную доску клали на клетку, сложенную из поленьев, и двое молодых, обычно парень и девушка, становились по концам, некоторое время раскачивались, стараясь перевесить друг друга, а потом парень слегка подпрыгивал и, опустившись, подбрасывал девушку другим концом доски. Девушка взлетала вверх и в свою очередь «подшибала» парня. Ермаков тогда впервые увидел это зрелище. Но вот бойкая Елена подошла к секретарю райкома и пригласила его «на пару». Ермаков не отказался, встал на конец и тоже подпрыгнул — девушка взлетела вверх, и вдруг с силой опустилась на конец доски и так ловко, что подшибленный Ермаков, взлетев, неуклюже взмахнул руками и упал на четвереньки. Кругом засмеялись, захлопали в ладоши: «Наша взяла, перескакали секретаря!» Елена подбежала к Ермакову и спросила, не ушибся ли он.
В поведении девушки было столько милой наивной непринужденности, что Ермаков, не обращая внимания на ушибленное колено, снова встал на доску, словно хотел и в самом деле «перескакать девушку».
Теперь с ним за столом сидела другая Елена, и Ермаков все больше подмечал в ней те качества, кото-рых не было раньше, и которые так нравились ему теперь...
Назавтра огоньковцы с раннего утра переправляли семена через реку. За день лед на Шолге посинел и вздулся. Надо было поторапливаться, а люди притомились. Тяжело дыша, они молча двигались один за другим, стараясь осторожно ступать по узким доскам переправы. Слышалось потрескивание льда, хлюпанье талой воды под ногами.
«Вот они, люди-то наши!» — думала Елена с гордостью и признательностью, и ей казалось, что она по-еастоящему только теперь узнала своих односельчан.
Елена уже в третий раз переходила через реку./Спину ломило от тяжести, руки, державшие мешок, немели. Вдруг она заметила, что человек, замыкавший живую цепь, оступился и упал. «Кто это? Кажется Савватей Самсонович...»
Елена быстро опустила мешок на землю и поспешила на помощь старику. Савваха уже поднялся, маленький, мокрый в съехавшей на нос шляпе, он тщетно пытался взвалить мешок на спину. Видно было, что старик выбился из сил. Елена схватила мешок и направилась к берегу. Когда она была уже на середине, кто-то крикнул:
— Лед тронулся!
Елена оглянулась: лед, казалось, еще стоял. Только пристальный взгляд мог бы заметить едва уловимое движение. Но вот она почувствовала, как под ногами что-то дрогнуло, послышался сначала тихий, потом более громкий треск. Лед, сжимаемый с боков, скрипел, стонал, по реке пошли трещины — и вдруг переправу разорвало.
Елена спешила к берегу. Она видела, как впереди люди перепрыгивали по доскам через, образовавшуюся узкую полынью. Но Елена перепрыгнуть не успела: раздался оглушительный скрежещущий звук, полынья мгновенно расширилась — ,и она осталась на льдине, окруженной черной, бурлящей водой.
Со всех сторон слышалось шуршание ломающихся льдин. Словно могучая невидимая рука толкала их снизу, и они выпирали, налезали одна на другую, становились дыбом, крошились на куски.
Люди с ужасом смотрели на то, что творилось на реке. Раза два Елене удалось перепрыгнуть с льдины на льдину, но до берега было еще далеко.
В это время два человека, мужчина и женщина, выскочили на береговой припай.
— Сюда! Скорей! — закричал Пчелинцев охрипшим от волнения голосом. Но льдина, на которой находилась Елена, вдруг раскололась пополам, и ее начинало относить. Тогда Пчелинцев, скинув с себя пальто и сапоги, бросился в ледяную воду и поплыл.
Он успел подхватить Елену как раз в то мгновение, когда обломок льдины, на котором она держалась, начал крошиться на мелкие куски.
Река широко разлилась, затопив огоньковские луга. Лед нынче шел так густо и было его так много, что он подрыл берега, и ледяные обломки застревали в кустах ивняка и на кочках. Даже теперь кое-где виднелись куски льда, похожие среди зелени на белые плешинки.
Елена поднялась на Гребешок, огляделась, щурясь от яркого солнца. Шолга спокойно и величаво текла среди черневших берегов. От одного воспоминания о том, как она оказалась в ледяной кипящей воде, ей становилось жутко. Если бы не Михаил Алексеевич, — кто знает, сумела ли бы она выбраться на берег. Поступок. Пчелинцева не только удивил, но и поразил всех. Этот спокойный, даже несколько флегматичный на вид человек вдруг проявил такой поступок, на который бы не каждый решился.
Когда на цветок, покрытый капельками росы, падает утренний луч солнца, он словно зажигает его своими искорками, и искусно вытканные лепестки вдруг кажутся иными, чем раньше. Так и поступок Пчелинцева, казалось, осветил его с новой, еще не известной Елене, стороны.
Днем Елена собрала в контору бригадиров и обсудила с ними, все ли готово к началу сева. Потом она обошла вместе с ними поля, стараясь выбрать участки, на которых можно начинать сев.
Домой она вернулась поздно и, не поужинав, легла спать.
— Уж не занедужила ли? — забеспокоилась свекровь.
— Не тревожься, маменька. Устала малость. Но ничего — завтра начинать будем.
Свекровь тяжело вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Известия были радостные — советские войска упорно двигались на запад, каждый день освобождали же новые и новые города и села. Но среди скупых военных сводок чувствовалось, что впереди еще предстоят нелегкие бои. Ермаков, не раз порывавшийся на фронт, сейчас снова написал об этом письмо в обком партии. Секре-тарь обкома сдержанно ответил: «Здесь тоже фронт, Успешно провести весенний сев — все равно, что выиграть крупное сражение».
И теперь, после пуска плотины, оставшись ночевать у Русановых, он думал об этом надвигавшемся сражении.
— Это правильно, Елена Никитична, что вы решили одолжить семян заборским колхозникам, — допивая стакан чаю, говорил Ермаков. — Нынче каждый метр земли надо засеять. Хочешь победить на войне — засевай вдвойне. И главное, с началом надо не запоздать.
— Постараемся, Виктор Ильич. Майские собираемся праздновать на пашне.
— Семена-то сортовые получили?
— Завтра доставать из-за реки будем. Ермаков покачал головой, предупредил:
— Семена семенами, а людей поберегите. Река-то не сегодня-завтра тронется.
Расспрашивая Елену о колхозных делах, Ермаков все больше и больше думал о судьбе этой молодой жен-
Шины. Потеряла мужа, свекра... А она, казалось, была все такая же... Нет не совсем такая. Ермаков помнил ее девушкой. Как-то он приехал летом в колхоз — это еще было до войны. В Огонькове справляли «троицын день» — традиционный старинный праздник. Вся молодежь высыпала на улицу и толпилась около недавно насаженных березок. Здесь издавна повелось в этот лет ний праздник «скакать на досках»: длинную доску клали на клетку, сложенную из поленьев, и двое молодых, обычно парень и девушка, становились по концам, некоторое время раскачивались, стараясь перевесить друг друга, а потом парень слегка подпрыгивал и, опустившись, подбрасывал девушку другим концом доски. Девушка взлетала вверх и в свою очередь «подшибала» парня. Ермаков тогда впервые увидел это зрелище. Но вот бойкая Елена подошла к секретарю райкома и пригласила его «на пару». Ермаков не отказался, встал на конец и тоже подпрыгнул — девушка взлетела вверх, и вдруг с силой опустилась на конец доски и так ловко, что подшибленный Ермаков, взлетев, неуклюже взмахнул руками и упал на четвереньки. Кругом засмеялись, захлопали в ладоши: «Наша взяла, перескакали секретаря!» Елена подбежала к Ермакову и спросила, не ушибся ли он.
В поведении девушки было столько милой наивной непринужденности, что Ермаков, не обращая внимания на ушибленное колено, снова встал на доску, словно хотел и в самом деле «перескакать девушку».
Теперь с ним за столом сидела другая Елена, и Ермаков все больше подмечал в ней те качества, кото-рых не было раньше, и которые так нравились ему теперь...
Назавтра огоньковцы с раннего утра переправляли семена через реку. За день лед на Шолге посинел и вздулся. Надо было поторапливаться, а люди притомились. Тяжело дыша, они молча двигались один за другим, стараясь осторожно ступать по узким доскам переправы. Слышалось потрескивание льда, хлюпанье талой воды под ногами.
«Вот они, люди-то наши!» — думала Елена с гордостью и признательностью, и ей казалось, что она по-еастоящему только теперь узнала своих односельчан.
Елена уже в третий раз переходила через реку./Спину ломило от тяжести, руки, державшие мешок, немели. Вдруг она заметила, что человек, замыкавший живую цепь, оступился и упал. «Кто это? Кажется Савватей Самсонович...»
Елена быстро опустила мешок на землю и поспешила на помощь старику. Савваха уже поднялся, маленький, мокрый в съехавшей на нос шляпе, он тщетно пытался взвалить мешок на спину. Видно было, что старик выбился из сил. Елена схватила мешок и направилась к берегу. Когда она была уже на середине, кто-то крикнул:
— Лед тронулся!
Елена оглянулась: лед, казалось, еще стоял. Только пристальный взгляд мог бы заметить едва уловимое движение. Но вот она почувствовала, как под ногами что-то дрогнуло, послышался сначала тихий, потом более громкий треск. Лед, сжимаемый с боков, скрипел, стонал, по реке пошли трещины — и вдруг переправу разорвало.
Елена спешила к берегу. Она видела, как впереди люди перепрыгивали по доскам через, образовавшуюся узкую полынью. Но Елена перепрыгнуть не успела: раздался оглушительный скрежещущий звук, полынья мгновенно расширилась — ,и она осталась на льдине, окруженной черной, бурлящей водой.
Со всех сторон слышалось шуршание ломающихся льдин. Словно могучая невидимая рука толкала их снизу, и они выпирали, налезали одна на другую, становились дыбом, крошились на куски.
Люди с ужасом смотрели на то, что творилось на реке. Раза два Елене удалось перепрыгнуть с льдины на льдину, но до берега было еще далеко.
В это время два человека, мужчина и женщина, выскочили на береговой припай.
— Сюда! Скорей! — закричал Пчелинцев охрипшим от волнения голосом. Но льдина, на которой находилась Елена, вдруг раскололась пополам, и ее начинало относить. Тогда Пчелинцев, скинув с себя пальто и сапоги, бросился в ледяную воду и поплыл.
Он успел подхватить Елену как раз в то мгновение, когда обломок льдины, на котором она держалась, начал крошиться на мелкие куски.
Река широко разлилась, затопив огоньковские луга. Лед нынче шел так густо и было его так много, что он подрыл берега, и ледяные обломки застревали в кустах ивняка и на кочках. Даже теперь кое-где виднелись куски льда, похожие среди зелени на белые плешинки.
Елена поднялась на Гребешок, огляделась, щурясь от яркого солнца. Шолга спокойно и величаво текла среди черневших берегов. От одного воспоминания о том, как она оказалась в ледяной кипящей воде, ей становилось жутко. Если бы не Михаил Алексеевич, — кто знает, сумела ли бы она выбраться на берег. Поступок. Пчелинцева не только удивил, но и поразил всех. Этот спокойный, даже несколько флегматичный на вид человек вдруг проявил такой поступок, на который бы не каждый решился.
Когда на цветок, покрытый капельками росы, падает утренний луч солнца, он словно зажигает его своими искорками, и искусно вытканные лепестки вдруг кажутся иными, чем раньше. Так и поступок Пчелинцева, казалось, осветил его с новой, еще не известной Елене, стороны.
Днем Елена собрала в контору бригадиров и обсудила с ними, все ли готово к началу сева. Потом она обошла вместе с ними поля, стараясь выбрать участки, на которых можно начинать сев.
Домой она вернулась поздно и, не поужинав, легла спать.
— Уж не занедужила ли? — забеспокоилась свекровь.
— Не тревожься, маменька. Устала малость. Но ничего — завтра начинать будем.
Свекровь тяжело вздохнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92