Когда начинали строить, вы первый о трибуну кулаками били, мы, дескать, за колхозный Днепрогэс! А как до дела дошло — в сторонку...
— Исключить, а взносы не возвращать.
Поднялся Шагилин, провел рукой по бритой загорелой голове. Все стихли, Залесов даже перестал курить.
— А может, в самом деле прекратим стройку? — спросил он собравшихся.
— Как это прекратим?!
Шагилин вздернул на лоб очки, улыбнулся, переждал вспыхнувший шумок.
— Тогда о чем же разговор? Строить надо! И стро ить надо всем: и вам, и нам. Я обещаю послать на строй ку сто человек из районного центра.
Арсентий Злобин не удержался — хлопнул в ладоши, его дружно поддержали. Елена удивилась — аплодировал и Гаврил Залесов.
Вечером Русановым пришло письмо.
...В который раз уже читала и перечитывала счастливая Елена долгожданное письмо от мужа, читала про себя, читала вслух свекрови, и обе то и дело принимались разглядывать присланную Яковом фотографию. Кузьмовна на радостях даже заплакала.
Пришел домой старик Русанов. Он был сдержаннее в выражении своих чувств. Прочитав письмо, он некоторое время молча разглядывал его, словно хотел удостовериться, точно ли это писал его сын, и сказал:
— Ну вот и дождались. И с наградой можно поздравить. Отличился Яков, молодец! — и чтобы скрыть вол -
нение, преувеличенно бодро добавил: — А пока не вскипел самовар, садись-ка, Лена. Сразу напишем ответ. У меня нескладно получается.
Елена достала бумаги, чернила, а Русанов ходил по горнице и диктовал:
— Начинай, как обычно, с поклонов. Мол, кланяемся всей семьей и сообщаем, что живы и здоровы. А что награду дали тебе, то мы очень рады и поздравляем, сынок. — Старик разгладил седеющие усы, подумал. — Пиши дальше. Урожай у нас хороший, только погода мешает уборке. Но спасибо колхозникам, дружно работают: Знамя красное опять у нас в конторе.
Елена, склонившись над столом, быстро писала, рассыпая по бумаге мелкие, как бисер, буквы. Лицо у нее было радостно-сосредоточенное. Слишком много накопилось в ее душе, разве выразишь это словами? И ей хотелось найти особенное слово. Нет, не сейчас. Ей нужно подумать. Позже она сама напишет мужу.
Свекровь, до сих пор молчавшая, вдруг сказала:
— Лучше бы написал Яше, чтобы здоровье берег. И посылочку бы ему послать. Сам знаешь, чужая-то сторонка не сахаром обсыпана, не медом помазана.
— Насчет гостинцев в конце припишем, — остановил жену Русанов. — Сначала о деле. Пиши, Лена, что станцию на Шолге, верь не верь, а строим. И люди, мол... Старики, как кочета, на быках сидят. Котлован вот-вот будет готов. Ну, и молодежь старикам не уступа-ет. О себе скажи Якову, о своей бригаде. Дескать, впереди Вешкина иной раз идем. Пусть знает.
— Припиши и от меня, Лена. Мать, мол, всю страду работала, а теперь лен рвет за Борками. Тяжело, а надо, потому что людей нет. Да и здоровье-то, мол, у меня...
— Нет, бабка, — опять остановил жену Русанов...— Нужно, чтоб Яков спокойный был. Зачем его тревожить: то плохо, это не хорошо. Он и сам понимает...
Поздно ночью, когда старики улеглись спать, Елена села писать мужу. Писала она почти о том же — о работе, об урожае, но ей казалось, что именно сейчас она говорит о самом важном — может, потому, что сейчас она была одна и никто не видел ее слез. Как тосковала она по Якову! Хоть бы часок побыть с ним, увидеть его...
Рука, дописывавшая последние строки, дрожала. Елена бережно сложила оба письма в конверт и осторожно, стараясь не разбудить никого, вышла.
Возле конторы «а столбе горел электрический фонарь. Елена остановилась, достала письмо, перечитала адрес, помедлила. Ей вдруг локазалось: что-то главное она упустила, не сказала мужу. Прижав письмо к груди, она прошептала: «Милый мой...» Потом приписала на конверте: «Я жду», и опустила его в ящик.
Тяжелы дороги наступления. Но еще тяжелее отступать. Сколько раз в эту осень русские мечтали о возвращении захваченных немцами городов и сел, не раз переходили в контратаки, но враг отбрасывал советские войска, теснил их, появлялись новые направления фронтов — две огромные армии, перемалывая друг друга в этой чудовищной адской мясорубке войны, грохочущей лавиной двигались на восток.
— Долго ли еще так будет? Уж до Можайска до пятились, до Тулы, до Харькова, — спрашивал Яков своего командира. — Когда наступать будем?
— Мы и теперь наступаем: Орлецкое-то снова наше.
— Да какое же это наступление: два раза отдавали, два раза брали. Надо бы, товарищ лейтенант, так шарахнуть, чтобы он побежал от нас по сотне километров в день.
— Побежит!
Лейтенант Кряжев откинул чубатую голову; прислонясь к сырой стене окопа, он достал из планшета помятую карту и пообещал, что скоро начнется то, чего ждут все.
Он был старше Якова всего лет на пять. Крупный широкий нос, прямые черные волосы и черные усы придавали строгость его лицу; может, поэтому он казался старше своих лет, и его запросто привыкли называть папашей. Только улыбчивые глаза выдавали—они были бойкие, озорные, мальчишеские, к ним как-то совсем не шли эти закрученные усы, и люди постарше самого папаши называли его сынком.
На другой день Кряжев, подозвав Якова, сказал:
— Работка есть, братец, — он пошарил в кармане и, найдя клочок бумаги, принялся что-то наносить карандашом: — Вот здесь речка. Дальше лесок. За лесом Чащино, деревня. Понял? Немцы там. Узнать надо: сколько и как?.. И главное — какая техника?
— Понятно. Можно идти?
— Да. Возвратиться в три утра. Только смотри, не засыпься.
— Есть не засыпаться!
Подмерзало. Дул холодный ветер. Яков перебрался за речку и углубился в лес. Место было болотистое, пахло мхом, изопревшими кореньями, багульником. Спотыкаясь о кочки, он спешил пройти лес засветло. Мягкий сырой мох качался под ногами, чавкал. Изредка останавливаясь, Яков прислушивался — кругом стояла тишина, словно здесь и не было войны.
Через полчаса лес начал редеть. Яков выбрался на опушку и увидел непаханое поле; за оврагом — деревня, рассыпавшаяся по взгорью. Расстояние — не больше километра. Видно было, как в деревне ходили люди. Как только стемнело, Яков, пригибаясь, быстро пересек поле, спустился в овраг, заросший ольховником. Потом поднялся в гору и, в полутьме разглядев деревню, решил идти низиной к избушке с маленькими подслеповатыми оконцами. Добравшись до огородов, он залег в борозду. Только бы не заметили, — каждый маленький шорох, хруст травы могли выдать его. Подобравшись к избе, Яков заглянул в окно. У стола сидела с коптилкой старуха и что-то штопала. Он бросился к дверям, заскочил в избу. Старуха встретила его с опаской и попросила сейчас же уйти, — ведь кругом немцы.
— Сколько их? — спросил Яков.
— А кто их считал, почитай в каждом дому. Только сегодня машин пять сгрузили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
— Исключить, а взносы не возвращать.
Поднялся Шагилин, провел рукой по бритой загорелой голове. Все стихли, Залесов даже перестал курить.
— А может, в самом деле прекратим стройку? — спросил он собравшихся.
— Как это прекратим?!
Шагилин вздернул на лоб очки, улыбнулся, переждал вспыхнувший шумок.
— Тогда о чем же разговор? Строить надо! И стро ить надо всем: и вам, и нам. Я обещаю послать на строй ку сто человек из районного центра.
Арсентий Злобин не удержался — хлопнул в ладоши, его дружно поддержали. Елена удивилась — аплодировал и Гаврил Залесов.
Вечером Русановым пришло письмо.
...В который раз уже читала и перечитывала счастливая Елена долгожданное письмо от мужа, читала про себя, читала вслух свекрови, и обе то и дело принимались разглядывать присланную Яковом фотографию. Кузьмовна на радостях даже заплакала.
Пришел домой старик Русанов. Он был сдержаннее в выражении своих чувств. Прочитав письмо, он некоторое время молча разглядывал его, словно хотел удостовериться, точно ли это писал его сын, и сказал:
— Ну вот и дождались. И с наградой можно поздравить. Отличился Яков, молодец! — и чтобы скрыть вол -
нение, преувеличенно бодро добавил: — А пока не вскипел самовар, садись-ка, Лена. Сразу напишем ответ. У меня нескладно получается.
Елена достала бумаги, чернила, а Русанов ходил по горнице и диктовал:
— Начинай, как обычно, с поклонов. Мол, кланяемся всей семьей и сообщаем, что живы и здоровы. А что награду дали тебе, то мы очень рады и поздравляем, сынок. — Старик разгладил седеющие усы, подумал. — Пиши дальше. Урожай у нас хороший, только погода мешает уборке. Но спасибо колхозникам, дружно работают: Знамя красное опять у нас в конторе.
Елена, склонившись над столом, быстро писала, рассыпая по бумаге мелкие, как бисер, буквы. Лицо у нее было радостно-сосредоточенное. Слишком много накопилось в ее душе, разве выразишь это словами? И ей хотелось найти особенное слово. Нет, не сейчас. Ей нужно подумать. Позже она сама напишет мужу.
Свекровь, до сих пор молчавшая, вдруг сказала:
— Лучше бы написал Яше, чтобы здоровье берег. И посылочку бы ему послать. Сам знаешь, чужая-то сторонка не сахаром обсыпана, не медом помазана.
— Насчет гостинцев в конце припишем, — остановил жену Русанов. — Сначала о деле. Пиши, Лена, что станцию на Шолге, верь не верь, а строим. И люди, мол... Старики, как кочета, на быках сидят. Котлован вот-вот будет готов. Ну, и молодежь старикам не уступа-ет. О себе скажи Якову, о своей бригаде. Дескать, впереди Вешкина иной раз идем. Пусть знает.
— Припиши и от меня, Лена. Мать, мол, всю страду работала, а теперь лен рвет за Борками. Тяжело, а надо, потому что людей нет. Да и здоровье-то, мол, у меня...
— Нет, бабка, — опять остановил жену Русанов...— Нужно, чтоб Яков спокойный был. Зачем его тревожить: то плохо, это не хорошо. Он и сам понимает...
Поздно ночью, когда старики улеглись спать, Елена села писать мужу. Писала она почти о том же — о работе, об урожае, но ей казалось, что именно сейчас она говорит о самом важном — может, потому, что сейчас она была одна и никто не видел ее слез. Как тосковала она по Якову! Хоть бы часок побыть с ним, увидеть его...
Рука, дописывавшая последние строки, дрожала. Елена бережно сложила оба письма в конверт и осторожно, стараясь не разбудить никого, вышла.
Возле конторы «а столбе горел электрический фонарь. Елена остановилась, достала письмо, перечитала адрес, помедлила. Ей вдруг локазалось: что-то главное она упустила, не сказала мужу. Прижав письмо к груди, она прошептала: «Милый мой...» Потом приписала на конверте: «Я жду», и опустила его в ящик.
Тяжелы дороги наступления. Но еще тяжелее отступать. Сколько раз в эту осень русские мечтали о возвращении захваченных немцами городов и сел, не раз переходили в контратаки, но враг отбрасывал советские войска, теснил их, появлялись новые направления фронтов — две огромные армии, перемалывая друг друга в этой чудовищной адской мясорубке войны, грохочущей лавиной двигались на восток.
— Долго ли еще так будет? Уж до Можайска до пятились, до Тулы, до Харькова, — спрашивал Яков своего командира. — Когда наступать будем?
— Мы и теперь наступаем: Орлецкое-то снова наше.
— Да какое же это наступление: два раза отдавали, два раза брали. Надо бы, товарищ лейтенант, так шарахнуть, чтобы он побежал от нас по сотне километров в день.
— Побежит!
Лейтенант Кряжев откинул чубатую голову; прислонясь к сырой стене окопа, он достал из планшета помятую карту и пообещал, что скоро начнется то, чего ждут все.
Он был старше Якова всего лет на пять. Крупный широкий нос, прямые черные волосы и черные усы придавали строгость его лицу; может, поэтому он казался старше своих лет, и его запросто привыкли называть папашей. Только улыбчивые глаза выдавали—они были бойкие, озорные, мальчишеские, к ним как-то совсем не шли эти закрученные усы, и люди постарше самого папаши называли его сынком.
На другой день Кряжев, подозвав Якова, сказал:
— Работка есть, братец, — он пошарил в кармане и, найдя клочок бумаги, принялся что-то наносить карандашом: — Вот здесь речка. Дальше лесок. За лесом Чащино, деревня. Понял? Немцы там. Узнать надо: сколько и как?.. И главное — какая техника?
— Понятно. Можно идти?
— Да. Возвратиться в три утра. Только смотри, не засыпься.
— Есть не засыпаться!
Подмерзало. Дул холодный ветер. Яков перебрался за речку и углубился в лес. Место было болотистое, пахло мхом, изопревшими кореньями, багульником. Спотыкаясь о кочки, он спешил пройти лес засветло. Мягкий сырой мох качался под ногами, чавкал. Изредка останавливаясь, Яков прислушивался — кругом стояла тишина, словно здесь и не было войны.
Через полчаса лес начал редеть. Яков выбрался на опушку и увидел непаханое поле; за оврагом — деревня, рассыпавшаяся по взгорью. Расстояние — не больше километра. Видно было, как в деревне ходили люди. Как только стемнело, Яков, пригибаясь, быстро пересек поле, спустился в овраг, заросший ольховником. Потом поднялся в гору и, в полутьме разглядев деревню, решил идти низиной к избушке с маленькими подслеповатыми оконцами. Добравшись до огородов, он залег в борозду. Только бы не заметили, — каждый маленький шорох, хруст травы могли выдать его. Подобравшись к избе, Яков заглянул в окно. У стола сидела с коптилкой старуха и что-то штопала. Он бросился к дверям, заскочил в избу. Старуха встретила его с опаской и попросила сейчас же уйти, — ведь кругом немцы.
— Сколько их? — спросил Яков.
— А кто их считал, почитай в каждом дому. Только сегодня машин пять сгрузили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92