– Послушай, Джейн, наш испанский друг родом из Кордовы. Он явился из края мудрецов и философов и разбирается в алхимии и единорогах, – произнесла Виолета с едва заметной иронией.
– Спасибо, что представляешь меня как старого друга. Но, Джейн, на самом деле мы с Виолетой познакомились только позавчера. Я охотился за одной книгой и вот при содействии старого букиниста набрел на дом с единорогом.
– Ха-ха-ха! – отозвалась беспардонная Джейн. То был грохот прорвавшейся плотины или взорвавшейся ракеты фейерверка. – Так это любовь с первого взгляда!
Я тоже улыбнулся, чтобы обратить слова Джейн в шутку. Наконец-то мы с ней познакомились! Но мне хотелось поговорить о Фламеле и единорогах.
– У тебя что, выходной в пабе?
– Ну да. Наплела шефу, что пойду по врачам, дескать, к гинекологу надо, освобожусь поздно, так что вообще не вернусь.
– Слушай, Джейн, у тебя интересный испанский. Похоже на каталонский акцент. Ты что, родом из Каталонии?
– Моя мать из Жироны, но я родилась в Челси, на улице Манреса.
Очередная улыбочка.
– А мой отец – француз, но работает здесь, в Сити, вот уже несколько десятков лет. Он из тех клерков, что облачаются по выходным в джинсы и называют себя лейбористами, хотя мне кажется – в день выборов он голосовал за Тэтчер.
Джейн снова расхохоталась.
– Она страшная врунья. Все, что она сказала, – неправда, – пояснила Виолета.
– Ты женат, Рамон?
– Нет. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так, но по виду ты тянешь как минимум на разведенного.
– Не знаю, что ты там углядела, – на мне не может быть следов того, чего не было. А еще я не гей, если это твой следующий вопрос. Но никто не мог вынести меня дольше трех месяцев. И мне уже перевалило за сорок. А еще вчера сорока не было. Именно сегодня мне стукнул сороковник, а я так и не испытал так называемого кризиса женатых мужчин. К тому же я не интеллектуал, а архитектор на жалованье. Архитектору никогда не выдать себя за интеллектуала, скорее на такое способен ученый и скучающий путешественник, поклонник прекрасного. А сейчас прекрасным, например, является кадр, в центре которого вы находитесь. – И я пальцами изобразил рамку.
– Ну ты и нагородил! Уж не знаю, как ты теперь из этого выберешься, – веселилась Джейн.
– Не хочу показаться мачистом, но вы мне нравитесь обе.
Собственные слова напомнили мне о моем португальском друге, Луише Филипе Сарменту: стоило ему увидеть красивую девушку, как он распускал хвост длинных седеющих волос, закрывал ими все лицо – в стиле femme fatale – и произносил: «Ведь правда я самый привлекательный парень на свете?»
Девушки, переглянувшись, снова расхохотались. Я забеспокоился, что сижу перед ними с совершенно идиотским видом, но тут Джейн меня удивила:
– Я два года проучилась в Севилье.
– В Севилье? И что именно изучала?
– Историю. А еще я немного разбираюсь в средневековом искусстве. Готова ответить на любой вопрос о кордовских Омейядах.
– Ладно, учту. Ты собираешься преподавать?
– Нет, мне это не нравится. В Севилье от преподавания впадают в депрессию, кабинеты психоаналитиков всегда битком набиты институтскими профессорами. Я теперь пытаюсь поступить в Лондонский университет. Хочу еще поучиться, а потом читать там лекции. Да, преподавание на таком уровне вполне устроило бы меня как способ заработать на жизнь.
Когда Джейн говорила серьезно, лицо ее становилось на редкость красивым.
Я решил сменить тему:
– А откуда вы друг друга знаете?
– Мы сестры и подруги, – ответила Виолета.
– И живете вместе?
– Нет, – ответила Джейн.
– На фасаде твоего дома тоже есть единорог?
– У меня нет дома. Я живу в крохотной квартирке на улице Чепстоу вместе с двумя другими девчонками.
Пока Джейн рассказывала о своих соседках, в кафе вошел старичок с книгой в левой руке и тростью в правой.
– Глядите! Этому человеку сто восемьдесят лет.
Сестры посмотрели на меня с удивлением.
– Откуда ты знаешь? – спросила Джейн.
– У него на лбу написано бессмертие, – пошутил я.
– Ты ошибаешься, – возразила Виолета. – Хотя толика бессмертия в этом человеке и вправду есть, поскольку ему девяносто восемь лет и у него железное здоровье. У него ясный ум следящего за собой шестидесятилетнего джентльмена, а познания его безграничны. Он преподавал эстетику в Оксфорде, но ушел на пенсию так давно, что никто уже и не помнит когда. Он написал несколько учебников, правда, все думают, что автора больше нет в живых. Вообще-то насчет пенсии я не совсем верно выразилась: он по-прежнему числится в Академии изящных искусств и до недавнего времени регулярно читал там лекции.
– А ты веришь в бессмертие? – спросила меня Джейн.
Так выпускают стрелу из лука и ждут, когда раненый зверь рухнет на землю.
– Скажем так: я не могу верить в то, чего не испытал. Откуда мне знать, сколько лет этому старому профессору – сто или двести? Кто даст мне гарантию? Я часто думал о том, что бессмертному человеку придется периодически менять имена и места жительства. Тоже, наверное, морока. А вы верите в бессмертие?
Сестры, переглянувшись, улыбнулись.
– Конечно нет, дурачок.
На этом они решили закрыть тему. Однако во мне проснулось дьявольское любопытство, я настаивал на продолжении разговора. Виолета и Джейн опять заговорщицки переглянулись и, к моему удивлению, приняли вызов. Но для начала они пожелали испытать, готов ли я к диалектической битве на такой зыбкой почве, – ведь тема была столь же затаскана, сколь мало исследована рационалистическими методами. Долгое время герметическая философия была окружена гробовым молчанием, но начиная со Второй мировой войны, когда мир рассыпался на куски и так нуждался в духовности, в этой области появились новые течения с тысячами новых проповедников. О возрождении интереса к эзотерике в восьмидесятые годы и после, совсем в недавнее время, с расцветом Интернета, свидетельствуют тысячи статей и библиографических ссылок на данную тему.
– Давайте начнем с истоков, – заговорил я. – Люди десятилетиями смеялись над возможностью существования философского камня, его секрет был похоронен глубоко в тайниках нашего мира. Что говорить, эта тема поначалу очень смешила и меня. Мне казалось – глупо пытаться превратить, например, свинец в золото; нелепое измышление, на первый взгляд. Однако когда речь заходит об универсальном снадобье, поневоле возникает желание побольше узнать о науке Гермеса и об алхимическом символизме. Я уже тогда знал (почитав Майера, Любавиуса, Хунрата), что в алхимии не существует строгих правил, что решающее значение имеет воображение читателей, их творческая способность проникнуть в суть проблемы. Когда в кругу моих знакомых заговаривали об алхимии, многие усмехались:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109