По крайней мере, так я читала.
Я особо отметил для себя последнюю фразу и продолжал блистать эрудицией, как будто не вычитал все это накануне ночью:
– Как грустно! Если бы Канчес не умер по дороге в Париж, путешествуя вместе с Фламелем, тот открыл бы философский камень намного раньше и, может, сумел бы спасти жизнь иудею.
– Всегда кому-то приходится умирать ради того, чтобы другие обрели бессмертие.
– Что ты сказала? – встрепенулся я.
– Я имею в виду Иисуса, отдавшего жизнь за человечество.
– Ну да, – улыбнулся я, словно о чем-то догадавшись. Виолета покраснела. – А современники догадывались об открытии Фламеля?
– Люди что-то заподозрили, поэтому он никогда не чувствовал себя в безопасности. Представь, каких бед могло бы наделать подобное открытие, окажись оно в руках толпы!
– Виолета, историю Фламеля невозможно представить без Перенеллы. Кажется, они были очень близки.
– Ты прав. Это была идеальная пара.
– Думаю, таковой она и осталась.
– Ну разумеется, такие союзы заключаются навечно. Теперь, наверное, они перевоплотились в достойных людей.
Девушка улыбнулась.
– Ты слыхала о Поле Люка? – спросил я.
– Нет, такого не знаю, – бросила Виолета слегка пренебрежительно.
– Этот дворянин в семнадцатом веке совершил путешествие в Малую Азию и беседовал там с узбекским дервишем о герметической философии. Дервиш поведал ему, что подлинные философы обладают способностью продлевать свою жизнь на тысячу лет и неуязвимы для всех болезней. Люка упомянул в разговоре знаменитого алхимика по имени Фламель, который умер в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, хотя и открыл философский камень. Дервиш расхохотался в ответ, и Люка спросил, что его так рассмешило. Мудрец объявил, что лишь наивный человек может считать Фламеля умершим. И добавил: «Вы заблуждаетесь. Фламель до сих пор жив. Ни он, ни его супруга так и не узнали, что такое смерть. Всего три года назад я простился с ними в Индии. Фламель – один из лучших моих друзей».
Виолета вновь улыбнулась, пораженная моей осведомленностью о жизни этого человека. Я объяснил, что, если какая-то тема меня интересует, я погружаюсь в нее с головой. Впрочем, я признался, что начал увлекаться алхимией еще много лет назад и прочел тогда немало учебников, научных трудов и биографий алхимиков прошлого. Я упомянул «Atalanta fugiens» Михаэля Майера, «Antidotarium» Милиуса и «Mutus liber» Альтуса.
Ответ Виолеты был на редкость лаконичным и резким:
– Да будет тебе известно: Фламель мне не родственник.
В ее голосе слышался холодный металлический отзвук, но в то же время я уловил, как в душе моей собеседницы что-то шевельнулось. Как будто порыв чувств натолкнулся на холод рассудка и раздался громовой раскат, гулкий удар правды о ложь. Но это ощущалось так зыбко, почти неуловимо, что я никак не отреагировал и предпочел продолжить беседу. Если Виолета что-то от меня скрывает, я в конце концов почувствую это. У Виолеты были необыкновенно развиты материнский инстинкт и интеллект, а женщины подобного склада просто не могут позволить тем, кто находится рядом, пребывать в пучине неведения, если в силах такое предотвратить.
Словом, я догадался, что произнесенная в подходящий момент ложь может превратиться в нить Ариадны, которая выведет меня к правде. Надо признаться, сейчас я играл на поле интуиции, а не на поле уверенности, ведь все, что у меня имелось, – это наводящее на мысли совпадение фамилий да чувства женщины, к которой меня влекло.
– Виолета, я кое-чего не понимаю.
Она смотрела на меня, поднеся к губам чашку с чаем.
– Почему счастливец, который обрел богатство и бессмертие, не бежит рассказать всем на свете, что случилось, не спешит поделиться своей радостью? Мне очень сложно понять подобную осторожность. Известно, что слава – тяжкое бремя, особенно теперь, когда журналисты совсем озверели, но полный отказ от нее… Такую карту трудно разыграть. Говорят, мудрецы – люди предусмотрительные и поэтому всегда знают, как выпутаться из неприятностей.
– Фламель, скорее всего, почувствовал: если тайна раскроется, французский король упечет его в темницу и заставит на себя работать. Вообще-то поговаривали, что король подослал к Фламелю соглядатая, который выведал тайну, но алхимик перекупил шпиона, предложив ему сосуд с универсальным снадобьем. А спустя несколько дней Фламель распустил слух о своей смерти и о смерти Перенеллы, доброй и нежной Перенеллы, – сказала Виолета.
– Ты говоришь о ней так, словно была лично с ней знакома.
– Ах, если бы так! Если бы мы могли познакомиться и поговорить с такими людьми!
– Это правда, будто Фламель вместо тела своей супруги положил в гроб кусок дерева и отправил гроб в Швейцарию? А спустя несколько дней точно так же организовал и собственную «смерть», после чего наконец воссоединился с женой?
– Я читала об этом, Рамон. – На сей раз ответ Виолеты был более осторожным.
– Похороны состоялись в одной из тех часовен, которые сам Фламель выстроил и передал церкви.
– Да, весьма вероятно.
– А если все это правда, нам надлежит задуматься о превратностях случая. Почему ничтожный писарь вдруг сделался великим хранителем тайны, открывшейся за всю историю мира лишь горстке людей?
– Не знаю. Но судьба бывает причудлива и капризна.
– Верно. А потом Фламель и Перенелла нашли пристанище в Индии.
– И наведывались оттуда в другие страны, – добавила Виолета.
– Как прекрасна история бессмертия!
Виолета только рассмеялась.
– Но как подобная мудрость уместилась на двадцати одной страничке? Я пытался расшифровать записи Фламеля, но так ничего и не понял. Наука Гермеса, как называют ее алхимики, непостижима. К тому же я имел бы глупый вид, если бы взялся плавить металлы и процеживать настои; я сам счел бы себя умалишенным.
Виолета посмотрела на меня пытливо и в то же время с выражением жалости и всепрощения. Но не успела она заговорить, наверняка еще раз продемонстрировав свое великодушие и эрудицию, как к нашему столику вихрем подлетела Джейн.
– Привет, друзья! Ты, наверное, Рамон.
При виде этой девушки я остолбенел. То была она, двойняшка Кирстен Данст, блондинка из паба «Плуг».
– Привет, – робко отозвался я.
– Извините, раньше никак было не вырваться.
– Прости, Рамон, мне следовало предупредить, что Джейн хочет с тобой познакомиться.
– Очень приятно! Джейн, по-моему, мы уже знакомы.
– Да, как ни старался этому помешать мой полудурок шеф. Едва ты вошел в паб, я поняла, что ты – это ты. Виолета – мастер описывать людей. Иначе ты выглядеть просто не мог.
Джейн было не больше двадцати пяти лет, она была веселая, острая на язык, даже грубоватая. В ее наряде было что-то хипповское. Ей нравилась этническая музыка и джаз, она сама по вечерам пела в клубе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
Я особо отметил для себя последнюю фразу и продолжал блистать эрудицией, как будто не вычитал все это накануне ночью:
– Как грустно! Если бы Канчес не умер по дороге в Париж, путешествуя вместе с Фламелем, тот открыл бы философский камень намного раньше и, может, сумел бы спасти жизнь иудею.
– Всегда кому-то приходится умирать ради того, чтобы другие обрели бессмертие.
– Что ты сказала? – встрепенулся я.
– Я имею в виду Иисуса, отдавшего жизнь за человечество.
– Ну да, – улыбнулся я, словно о чем-то догадавшись. Виолета покраснела. – А современники догадывались об открытии Фламеля?
– Люди что-то заподозрили, поэтому он никогда не чувствовал себя в безопасности. Представь, каких бед могло бы наделать подобное открытие, окажись оно в руках толпы!
– Виолета, историю Фламеля невозможно представить без Перенеллы. Кажется, они были очень близки.
– Ты прав. Это была идеальная пара.
– Думаю, таковой она и осталась.
– Ну разумеется, такие союзы заключаются навечно. Теперь, наверное, они перевоплотились в достойных людей.
Девушка улыбнулась.
– Ты слыхала о Поле Люка? – спросил я.
– Нет, такого не знаю, – бросила Виолета слегка пренебрежительно.
– Этот дворянин в семнадцатом веке совершил путешествие в Малую Азию и беседовал там с узбекским дервишем о герметической философии. Дервиш поведал ему, что подлинные философы обладают способностью продлевать свою жизнь на тысячу лет и неуязвимы для всех болезней. Люка упомянул в разговоре знаменитого алхимика по имени Фламель, который умер в возрасте восьмидесяти с чем-то лет, хотя и открыл философский камень. Дервиш расхохотался в ответ, и Люка спросил, что его так рассмешило. Мудрец объявил, что лишь наивный человек может считать Фламеля умершим. И добавил: «Вы заблуждаетесь. Фламель до сих пор жив. Ни он, ни его супруга так и не узнали, что такое смерть. Всего три года назад я простился с ними в Индии. Фламель – один из лучших моих друзей».
Виолета вновь улыбнулась, пораженная моей осведомленностью о жизни этого человека. Я объяснил, что, если какая-то тема меня интересует, я погружаюсь в нее с головой. Впрочем, я признался, что начал увлекаться алхимией еще много лет назад и прочел тогда немало учебников, научных трудов и биографий алхимиков прошлого. Я упомянул «Atalanta fugiens» Михаэля Майера, «Antidotarium» Милиуса и «Mutus liber» Альтуса.
Ответ Виолеты был на редкость лаконичным и резким:
– Да будет тебе известно: Фламель мне не родственник.
В ее голосе слышался холодный металлический отзвук, но в то же время я уловил, как в душе моей собеседницы что-то шевельнулось. Как будто порыв чувств натолкнулся на холод рассудка и раздался громовой раскат, гулкий удар правды о ложь. Но это ощущалось так зыбко, почти неуловимо, что я никак не отреагировал и предпочел продолжить беседу. Если Виолета что-то от меня скрывает, я в конце концов почувствую это. У Виолеты были необыкновенно развиты материнский инстинкт и интеллект, а женщины подобного склада просто не могут позволить тем, кто находится рядом, пребывать в пучине неведения, если в силах такое предотвратить.
Словом, я догадался, что произнесенная в подходящий момент ложь может превратиться в нить Ариадны, которая выведет меня к правде. Надо признаться, сейчас я играл на поле интуиции, а не на поле уверенности, ведь все, что у меня имелось, – это наводящее на мысли совпадение фамилий да чувства женщины, к которой меня влекло.
– Виолета, я кое-чего не понимаю.
Она смотрела на меня, поднеся к губам чашку с чаем.
– Почему счастливец, который обрел богатство и бессмертие, не бежит рассказать всем на свете, что случилось, не спешит поделиться своей радостью? Мне очень сложно понять подобную осторожность. Известно, что слава – тяжкое бремя, особенно теперь, когда журналисты совсем озверели, но полный отказ от нее… Такую карту трудно разыграть. Говорят, мудрецы – люди предусмотрительные и поэтому всегда знают, как выпутаться из неприятностей.
– Фламель, скорее всего, почувствовал: если тайна раскроется, французский король упечет его в темницу и заставит на себя работать. Вообще-то поговаривали, что король подослал к Фламелю соглядатая, который выведал тайну, но алхимик перекупил шпиона, предложив ему сосуд с универсальным снадобьем. А спустя несколько дней Фламель распустил слух о своей смерти и о смерти Перенеллы, доброй и нежной Перенеллы, – сказала Виолета.
– Ты говоришь о ней так, словно была лично с ней знакома.
– Ах, если бы так! Если бы мы могли познакомиться и поговорить с такими людьми!
– Это правда, будто Фламель вместо тела своей супруги положил в гроб кусок дерева и отправил гроб в Швейцарию? А спустя несколько дней точно так же организовал и собственную «смерть», после чего наконец воссоединился с женой?
– Я читала об этом, Рамон. – На сей раз ответ Виолеты был более осторожным.
– Похороны состоялись в одной из тех часовен, которые сам Фламель выстроил и передал церкви.
– Да, весьма вероятно.
– А если все это правда, нам надлежит задуматься о превратностях случая. Почему ничтожный писарь вдруг сделался великим хранителем тайны, открывшейся за всю историю мира лишь горстке людей?
– Не знаю. Но судьба бывает причудлива и капризна.
– Верно. А потом Фламель и Перенелла нашли пристанище в Индии.
– И наведывались оттуда в другие страны, – добавила Виолета.
– Как прекрасна история бессмертия!
Виолета только рассмеялась.
– Но как подобная мудрость уместилась на двадцати одной страничке? Я пытался расшифровать записи Фламеля, но так ничего и не понял. Наука Гермеса, как называют ее алхимики, непостижима. К тому же я имел бы глупый вид, если бы взялся плавить металлы и процеживать настои; я сам счел бы себя умалишенным.
Виолета посмотрела на меня пытливо и в то же время с выражением жалости и всепрощения. Но не успела она заговорить, наверняка еще раз продемонстрировав свое великодушие и эрудицию, как к нашему столику вихрем подлетела Джейн.
– Привет, друзья! Ты, наверное, Рамон.
При виде этой девушки я остолбенел. То была она, двойняшка Кирстен Данст, блондинка из паба «Плуг».
– Привет, – робко отозвался я.
– Извините, раньше никак было не вырваться.
– Прости, Рамон, мне следовало предупредить, что Джейн хочет с тобой познакомиться.
– Очень приятно! Джейн, по-моему, мы уже знакомы.
– Да, как ни старался этому помешать мой полудурок шеф. Едва ты вошел в паб, я поняла, что ты – это ты. Виолета – мастер описывать людей. Иначе ты выглядеть просто не мог.
Джейн было не больше двадцати пяти лет, она была веселая, острая на язык, даже грубоватая. В ее наряде было что-то хипповское. Ей нравилась этническая музыка и джаз, она сама по вечерам пела в клубе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109