Лус отвечает за нас обеих, она теперь стала очень говорливой; я повязываю голову шарфом поверх немытых волос, мою лицо и руки, и мы отправляемся в гости.
Мы едим на бетонированной террасе позади дома. Доун уже здесь со своей дочкой, толстенькой, неряшливой, с личиком ангелочка и рыжими волосами. Она и Лус немедленно отправляются к Джасперу, который в сопровождении своего пса Джейка бегает по заднему двору с банкой в руке, охотясь за каким-то жуком с двумя белыми светящимися пятнышками на спинке. Мы, взрослые, идем взглянуть на новую комнатку, и я со скромной миной принимаю общие аплодисменты. Потом мы сидим на потрепанных временем пластиковых стульях и потягиваем пиво (за исключением Доун), и я спрашиваю Доун, как она себя чувствует, – вопрос вполне уместный по отношению к женщине почти на сносях. Доун относится к хиппи во втором поколении, и никто ее не видел одетой иначе как в короткую юбчонку и вязаный «лапшой» топик, даже теперь, когда она надела поверх этого фартук, чтобы скрыть выступающий живот.
До того как у меня появилась Лус, мы с Доун не обменялись ни словом, хотя она всегда улыбалась мне дружелюбно. Обзаведясь ребенком, я стала значительной персоной на нашей улице.
Доун говорит, что ждет не дождется, когда все это кончится, и заявляет, что больше не намерена беременеть, – двоих детей вполне достаточно. Полли с ней соглашается, и обе смотрят на меня; я скромно опускаю взор, понимая, о чем они думают. С такой наружностью, мол, как у нее, счастье иметь хотя бы единственного ребенка. Ну и пусть себе так думают, мне все равно. Шэри Рибера приносит тарелки, чашки и столовые приборы и остается поболтать. В разговоре возникает тема Безумного Акушера – это прозвище со смаком придумали газетчики для моего мужа, – и все мы дрожим при одном упоминании о нем, особенно Доун, чья вторая половина работает администратором гастролирующей труппы и часто уезжает из дома, как, например, сейчас. У Доун решетки на окнах, есть и пес-дворняга, который лает по любому поводу и просто так, ради собственного удовольствия. Мне до боли хочется предупредить ее, что это ничего не значит, но, в конце-то концов, что я могла бы ей сказать? Как объяснить?
Потом начинается разговор об оружии, без особого знания дела, хотя я разбираюсь в оружии любого рода, но, разумеется, не намерена проявлять свою осведомленность. Доун говорит, что не могла бы убить кого бы то ни было, а Полли смеется и утверждает, что без малейших колебаний отправила бы на тот свет этого типа, да и еще кое-кого из собственного короткого списка. Тут она ловит взгляд дочери и успокаивает ее: «Не твоего отца, моя хорошая. Ему бы я могла разве что прострелить ногу». Мы все смеемся. Мистер Рибера по происхождению доминиканец, и дети его и Полли необыкновенно красивы, что случается, если лучшие качества родителей разных национальностей или даже разных рас образуют в комбинированной форме совершенное генетическое суфле. Шэри уже с четырнадцати лет обращает на себя внимание любого человека в брюках, а особенно к ней липнут со своими ухаживаниями, если это можно так назвать, юные гангстеры из цветных, проезжающие мимо в своих машинах. Джаспер учится в средней школе и, как в свое время мой муж, страдает не только от расовой нетерпимости белых кубинцев, но и от злобного, социально не признаваемого расизма более темнокожих парней. Джаспер к тому же хорошо учится, а это лишь ухудшает дело. Или хорошо учился. Полли уверяет, что теперь его положение изменилось, и надеется, что Джаспер не будет проблемным подростком. Ох, Полли, будет…
Так мы беседуем, а тем временем подают пиццу, и я съедаю ломтик в надежде, что он удержится у меня в желудке. Этот вечер реальной жизни прошел очень приятно, а после того как Лус искупалась перед сном и легла спать пока что на прежнем месте, я достала свой ящик. Мне нужно кое-что проверить. Улуне учил меня в Даноло, как снимать колдовство, преподал, так сказать, основной курс, а я тайно записала всю процедуру. Я давно уже об этом не вспоминала, вернее, старалась ни о чем таком не думать то ли из опасения спровоцировать духов, то ли потому, что до появления в моей жизни Лус ничего примечательного со мной не происходило. Я откладываю запись в одну сторону, а в другую – мешок с предметами для гадания. Ниже в ящике находится коробка из вощеного картона, сильно потертая. Она до краев заполнена закупоренными бутылочками, жестяными баночками, запечатанными клейкой лентой, и множеством конвертиков, также заклеенных и аккуратно надписанных моей рукой.
Все это химические препараты, да-да, не более того. Не какие-то невероятные яды незапамятных времен, не особые дары демонов, это просто химия, но к современной научной химии она не имеет отношения. Я не вела дневник, когда жила с Марселем, и сожалею об этом. Я должна восстанавливать его аргументы, обращаясь только к глубинам моей памяти. Ты, мой ангел, говорил он, представляешь собой серию преходящих электрохимических состояний – восприятия, чувства, воспоминания: это очень подвижные, тонкие химические состояния, а химические соединения, призванные их изменять, микроскопически малы и действуют в сочетаниях, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Современную психофармакологию, все эти транквилизаторы, столь обожаемые американцами, можно уподобить, к примеру, тому, как если бы дикарь пытался ударами кремневого молотка привести в действие остановившиеся швейцарские часы. В качестве полного контраста представим себе колдуна, чародея, мага, называй как угодно. В его распоряжении десятки тысяч веществ, извлекаемых им из растений, не говоря уже о симбиотических бактериях, грибках и вирусах, обитающих в человеческом организме и способных его изменять. Лаборатория такого колдуна – это обычная скамья, он сам, его жертвы или враги, и времени у него сколько угодно.
Ладно, возражает ангел, они могут пичкать себя этими снадобьями, входить в транс, иметь видения, могут производить те же действия над своими жертвами или врагами. Но что ты скажешь о загадочной силе, позволяющей им влиять на людей на расстоянии, насылать проклятия, внушать сны, делаться невидимками?
Нет-нет, ты не поняла, мой воробышек. Их тела изменены. Они могут производить психотропные вещества по заказу, могут воздействовать на отдельную личность. Они создают соответствующие вещества, так называемые экзогормоны, в собственном теле и распространяют их посредством выдыхания или через поры. Интересно, не правда ли? В этом и заключается суть того, что мы называем колдовством. У воробышка, однако, есть вопросы. Почему наука не обнаруживает эти экзогормоны? Наука их обнаружила, разве я не ученый? Но то, что ты имеешь в виду, мой артишок, означает «обнаружить химически».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Мы едим на бетонированной террасе позади дома. Доун уже здесь со своей дочкой, толстенькой, неряшливой, с личиком ангелочка и рыжими волосами. Она и Лус немедленно отправляются к Джасперу, который в сопровождении своего пса Джейка бегает по заднему двору с банкой в руке, охотясь за каким-то жуком с двумя белыми светящимися пятнышками на спинке. Мы, взрослые, идем взглянуть на новую комнатку, и я со скромной миной принимаю общие аплодисменты. Потом мы сидим на потрепанных временем пластиковых стульях и потягиваем пиво (за исключением Доун), и я спрашиваю Доун, как она себя чувствует, – вопрос вполне уместный по отношению к женщине почти на сносях. Доун относится к хиппи во втором поколении, и никто ее не видел одетой иначе как в короткую юбчонку и вязаный «лапшой» топик, даже теперь, когда она надела поверх этого фартук, чтобы скрыть выступающий живот.
До того как у меня появилась Лус, мы с Доун не обменялись ни словом, хотя она всегда улыбалась мне дружелюбно. Обзаведясь ребенком, я стала значительной персоной на нашей улице.
Доун говорит, что ждет не дождется, когда все это кончится, и заявляет, что больше не намерена беременеть, – двоих детей вполне достаточно. Полли с ней соглашается, и обе смотрят на меня; я скромно опускаю взор, понимая, о чем они думают. С такой наружностью, мол, как у нее, счастье иметь хотя бы единственного ребенка. Ну и пусть себе так думают, мне все равно. Шэри Рибера приносит тарелки, чашки и столовые приборы и остается поболтать. В разговоре возникает тема Безумного Акушера – это прозвище со смаком придумали газетчики для моего мужа, – и все мы дрожим при одном упоминании о нем, особенно Доун, чья вторая половина работает администратором гастролирующей труппы и часто уезжает из дома, как, например, сейчас. У Доун решетки на окнах, есть и пес-дворняга, который лает по любому поводу и просто так, ради собственного удовольствия. Мне до боли хочется предупредить ее, что это ничего не значит, но, в конце-то концов, что я могла бы ей сказать? Как объяснить?
Потом начинается разговор об оружии, без особого знания дела, хотя я разбираюсь в оружии любого рода, но, разумеется, не намерена проявлять свою осведомленность. Доун говорит, что не могла бы убить кого бы то ни было, а Полли смеется и утверждает, что без малейших колебаний отправила бы на тот свет этого типа, да и еще кое-кого из собственного короткого списка. Тут она ловит взгляд дочери и успокаивает ее: «Не твоего отца, моя хорошая. Ему бы я могла разве что прострелить ногу». Мы все смеемся. Мистер Рибера по происхождению доминиканец, и дети его и Полли необыкновенно красивы, что случается, если лучшие качества родителей разных национальностей или даже разных рас образуют в комбинированной форме совершенное генетическое суфле. Шэри уже с четырнадцати лет обращает на себя внимание любого человека в брюках, а особенно к ней липнут со своими ухаживаниями, если это можно так назвать, юные гангстеры из цветных, проезжающие мимо в своих машинах. Джаспер учится в средней школе и, как в свое время мой муж, страдает не только от расовой нетерпимости белых кубинцев, но и от злобного, социально не признаваемого расизма более темнокожих парней. Джаспер к тому же хорошо учится, а это лишь ухудшает дело. Или хорошо учился. Полли уверяет, что теперь его положение изменилось, и надеется, что Джаспер не будет проблемным подростком. Ох, Полли, будет…
Так мы беседуем, а тем временем подают пиццу, и я съедаю ломтик в надежде, что он удержится у меня в желудке. Этот вечер реальной жизни прошел очень приятно, а после того как Лус искупалась перед сном и легла спать пока что на прежнем месте, я достала свой ящик. Мне нужно кое-что проверить. Улуне учил меня в Даноло, как снимать колдовство, преподал, так сказать, основной курс, а я тайно записала всю процедуру. Я давно уже об этом не вспоминала, вернее, старалась ни о чем таком не думать то ли из опасения спровоцировать духов, то ли потому, что до появления в моей жизни Лус ничего примечательного со мной не происходило. Я откладываю запись в одну сторону, а в другую – мешок с предметами для гадания. Ниже в ящике находится коробка из вощеного картона, сильно потертая. Она до краев заполнена закупоренными бутылочками, жестяными баночками, запечатанными клейкой лентой, и множеством конвертиков, также заклеенных и аккуратно надписанных моей рукой.
Все это химические препараты, да-да, не более того. Не какие-то невероятные яды незапамятных времен, не особые дары демонов, это просто химия, но к современной научной химии она не имеет отношения. Я не вела дневник, когда жила с Марселем, и сожалею об этом. Я должна восстанавливать его аргументы, обращаясь только к глубинам моей памяти. Ты, мой ангел, говорил он, представляешь собой серию преходящих электрохимических состояний – восприятия, чувства, воспоминания: это очень подвижные, тонкие химические состояния, а химические соединения, призванные их изменять, микроскопически малы и действуют в сочетаниях, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. Современную психофармакологию, все эти транквилизаторы, столь обожаемые американцами, можно уподобить, к примеру, тому, как если бы дикарь пытался ударами кремневого молотка привести в действие остановившиеся швейцарские часы. В качестве полного контраста представим себе колдуна, чародея, мага, называй как угодно. В его распоряжении десятки тысяч веществ, извлекаемых им из растений, не говоря уже о симбиотических бактериях, грибках и вирусах, обитающих в человеческом организме и способных его изменять. Лаборатория такого колдуна – это обычная скамья, он сам, его жертвы или враги, и времени у него сколько угодно.
Ладно, возражает ангел, они могут пичкать себя этими снадобьями, входить в транс, иметь видения, могут производить те же действия над своими жертвами или врагами. Но что ты скажешь о загадочной силе, позволяющей им влиять на людей на расстоянии, насылать проклятия, внушать сны, делаться невидимками?
Нет-нет, ты не поняла, мой воробышек. Их тела изменены. Они могут производить психотропные вещества по заказу, могут воздействовать на отдельную личность. Они создают соответствующие вещества, так называемые экзогормоны, в собственном теле и распространяют их посредством выдыхания или через поры. Интересно, не правда ли? В этом и заключается суть того, что мы называем колдовством. У воробышка, однако, есть вопросы. Почему наука не обнаруживает эти экзогормоны? Наука их обнаружила, разве я не ученый? Но то, что ты имеешь в виду, мой артишок, означает «обнаружить химически».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127