Он устроил меня там, как если бы ничего особенного не произошло.
Он был ласков и напомнил мне, что у ченка нет психологии в нашем понимании. Никаких неврозов, психозов, интроекций, подавленности, одержимости, фобий и мигреней. Это все область деятельности духов, независимых потусторонних существ, проникающих в нас различными путями. Внутренняя жизнь ченка, таким образом, заключается в гармонизации отношений между различными духами, в чем и проявляется их собственное «я». Марсель говорил еще долго, и я понимала его, но думала, что все это воображение. Или символика. Или просто духовный мир, присущий девяносто девяти и девяти десятым процента людей нашей культуры.
О том, почему я впала в неистовство и почему не могу научиться магии ченка, Марсель сказал следующее: различные огга, населившие ту область моего мозга, которая осуществляет самоконтроль, делают невозможным для меня обучение шаманизму. Это, так сказать, дикие огга, проникшие в меня в детстве и юности, когда я злилась, или огорчалась, или завидовала, или находилась в других психически неуравновешенных состояниях, которые для таких огга – лакомое блюдо. Эти существа можно удалить или трансформировать. Процедура знакома ченка в той же степени, как операция аппендицита американским хирургам. Они могли бы проделать ее для меня, но за определенную мзду. Марсель сказал, что я вольна решать, хочу ли я, чтобы это было сделано. Он, естественно, прошел через это за время своего долгого пребывания среди ченка, однако считал, что мне в теперешнем моем состоянии вряд ли возможно и следует решаться на столь серьезный шаг. Верно, мне было бы затруднительно решить сейчас, хочу ли я двигать собственными ногами. Марсель вел себя очень участливо по отношению ко мне, особенно если вспомнить, какой удар я ему нанесла. Он поддерживал меня одной рукой, а другой гладил мои растрепанные, грязные волосы. Время шло. Мало-помалу я погружалась в глубокий сон.
Наутро я снова «стала собой». Я боялась Марселя, боялась людей ченка и тщательно старалась скрывать свой страх от себя самой и от других. Вспоминая устроенную мной накануне безобразную сцену, я испытывала смущение и стыд и нашла прибежище в холодно-формальном тоне. Марсель больше не спрашивал меня, хочу ли я прочистить свои мозги по методу ченка, а я не навязывалась. Я оставила свои попытки проникнуть в шаманизм ченка. У меня была пропасть чисто антропологической работы, хотя она была слегка похожа на занятия этнографией в польской деревне, только без упоминания о католицизме и местных священниках. Я работала всю зиму, пока не затрещал лед на реке Ия, и собрала достаточно материала, чтобы написать диссертацию не более фальшивую, чем большинство из тех, за которые присуждают степень доктора философии. Компетентную работу. Даже Марсель признал это, отводя глаза в сторону.
Я уехала весной, когда лед на реке Ия наконец раскололся с почти таким же грохотом, с каким распался в декабре предыдущего года Советский Союз. К этому времени я оставила позади все пережитые неприятности и создала привычную структуру самооправдания. Марсель, как ни печально говорить об этом, не кто иной, как притворщик, совсем не тот человек, за которого я его принимала; он холоден на французский интеллектуальный манер, но, разумеется, всегда готов помочь, подбодрить и быть полезным. Наш роман был для него приятным развлечением, по окончании которого можно годами встречаться и обедать вместе где-нибудь вне дома. Помнится, я так и рассказывала о нем антропологу Луи Нирингу – в легкомысленном тоне, приводя немало забавных историй. С Лу мы сошлись месяца на два в Чикаго. Я тогда преподавала в Чикаго по контракту, за год перед этим получив степень доктора в Колумбийском университете. Лу был большой, крепкий, открытый парень, хороший футболист, католик, на год моложе меня, добросердечный и прозрачный, как его коллекция пивных бутылок, и как никто более не похожий на Марселя Вьершо. На него – впрочем, и на весь факультет – произвело невероятно сильное впечатление то, что я столько лет провела с Марселем, была знакома со всеми звездами нашей профессии и общалась со знаменитыми ченка в Сибири.
Лу не был настолько значителен, чтобы считаться повышением по сравнению с Марселем, и, по-видимому, понимал это. Полагаю, я сошлась с ним только для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и веду нормальный образ жизни. Если бы я лучше усваивала уроки своей матушки, то вышла бы за Лу замуж и жила бы теперь в собственном доме в Блумингдейле или Уитоне, преподавая в университете, имея двух детей, ретривера и «вольво». Вместо этого я встретила своего мужа.
Бедняга Лу! Я не думала о нем годами. Он немного прибавил в весе, но, бесспорно, неопровержимо, это он шел мне навстречу по коридору в Джексоне, а я как раз везла тележку, полную регистрационных карточек для пункта первой помощи. Лу был глубоко погружен в беседу с маленьким, среднего возраста смуглым мужчиной, одетым в белый костюм, – типичным сантеро. Я вспомнила, чем интересовался Лу. Медицинской антропологией. В иное время он мог бы стать священником-миссионером, но в наш век стал медицинским антропологом.
Он поднял глаза и посмотрел мне в лицо, когда я проходила мимо них. Я тоже на него посмотрела, и в глазах моих явно было узнавание; я замедлила шаг – вместо того чтобы кинуться бежать, как мне хотелось. Беда в том, что я забыла о своей неуклюжей нынешней походке. За исключением лица, ничто так не выдает человека, как манера двигаться. Я увидела, что взгляд его изменился. Маленький смуглый человек тоже посмотрел на меня. Взгляд был безразлично-вежливым, но через секунду и его взгляд изменился.
Я прошла мимо них, ковыляя как можно хуже. «Джейн?» Лу представил меня моему мужу! Но в следующее мгновение я проскочила сквозь вращающуюся дверь и бросилась бежать.
Глава одиннадцатая
16 сентября, Лагос
Все идет не так. Я говорю себе: это Африка, дай ему время привыкнуть. Все это говорят. Мы зверски много работаем, проворачивая все вместе разнообразные операции. Мы потеряли все сигареты, ром, многие записи погибли, попав под дождь. У нас полно проблем. Проклятая страна, большая, богатая, полно умных и творческих людей, многочисленный образованный класс, и все идет прахом в результате засилья криминальных структур.
Нет, настоящая проблема – это не проклятая страна, а проклятый муж. Если бы он вел себя естественно, все прочее было бы чепухой, поводом рассказывать после возвращения в Нью-Йорк забавные истории. Это невероятно раздражает. Он ведет себя как тип, которого раньше он имел обыкновение пародировать. Большой, глупый, высокомерный черный жеребец. Я все жду, что он улыбнется мне и скажет, что это надуманная скверная шутка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Он был ласков и напомнил мне, что у ченка нет психологии в нашем понимании. Никаких неврозов, психозов, интроекций, подавленности, одержимости, фобий и мигреней. Это все область деятельности духов, независимых потусторонних существ, проникающих в нас различными путями. Внутренняя жизнь ченка, таким образом, заключается в гармонизации отношений между различными духами, в чем и проявляется их собственное «я». Марсель говорил еще долго, и я понимала его, но думала, что все это воображение. Или символика. Или просто духовный мир, присущий девяносто девяти и девяти десятым процента людей нашей культуры.
О том, почему я впала в неистовство и почему не могу научиться магии ченка, Марсель сказал следующее: различные огга, населившие ту область моего мозга, которая осуществляет самоконтроль, делают невозможным для меня обучение шаманизму. Это, так сказать, дикие огга, проникшие в меня в детстве и юности, когда я злилась, или огорчалась, или завидовала, или находилась в других психически неуравновешенных состояниях, которые для таких огга – лакомое блюдо. Эти существа можно удалить или трансформировать. Процедура знакома ченка в той же степени, как операция аппендицита американским хирургам. Они могли бы проделать ее для меня, но за определенную мзду. Марсель сказал, что я вольна решать, хочу ли я, чтобы это было сделано. Он, естественно, прошел через это за время своего долгого пребывания среди ченка, однако считал, что мне в теперешнем моем состоянии вряд ли возможно и следует решаться на столь серьезный шаг. Верно, мне было бы затруднительно решить сейчас, хочу ли я двигать собственными ногами. Марсель вел себя очень участливо по отношению ко мне, особенно если вспомнить, какой удар я ему нанесла. Он поддерживал меня одной рукой, а другой гладил мои растрепанные, грязные волосы. Время шло. Мало-помалу я погружалась в глубокий сон.
Наутро я снова «стала собой». Я боялась Марселя, боялась людей ченка и тщательно старалась скрывать свой страх от себя самой и от других. Вспоминая устроенную мной накануне безобразную сцену, я испытывала смущение и стыд и нашла прибежище в холодно-формальном тоне. Марсель больше не спрашивал меня, хочу ли я прочистить свои мозги по методу ченка, а я не навязывалась. Я оставила свои попытки проникнуть в шаманизм ченка. У меня была пропасть чисто антропологической работы, хотя она была слегка похожа на занятия этнографией в польской деревне, только без упоминания о католицизме и местных священниках. Я работала всю зиму, пока не затрещал лед на реке Ия, и собрала достаточно материала, чтобы написать диссертацию не более фальшивую, чем большинство из тех, за которые присуждают степень доктора философии. Компетентную работу. Даже Марсель признал это, отводя глаза в сторону.
Я уехала весной, когда лед на реке Ия наконец раскололся с почти таким же грохотом, с каким распался в декабре предыдущего года Советский Союз. К этому времени я оставила позади все пережитые неприятности и создала привычную структуру самооправдания. Марсель, как ни печально говорить об этом, не кто иной, как притворщик, совсем не тот человек, за которого я его принимала; он холоден на французский интеллектуальный манер, но, разумеется, всегда готов помочь, подбодрить и быть полезным. Наш роман был для него приятным развлечением, по окончании которого можно годами встречаться и обедать вместе где-нибудь вне дома. Помнится, я так и рассказывала о нем антропологу Луи Нирингу – в легкомысленном тоне, приводя немало забавных историй. С Лу мы сошлись месяца на два в Чикаго. Я тогда преподавала в Чикаго по контракту, за год перед этим получив степень доктора в Колумбийском университете. Лу был большой, крепкий, открытый парень, хороший футболист, католик, на год моложе меня, добросердечный и прозрачный, как его коллекция пивных бутылок, и как никто более не похожий на Марселя Вьершо. На него – впрочем, и на весь факультет – произвело невероятно сильное впечатление то, что я столько лет провела с Марселем, была знакома со всеми звездами нашей профессии и общалась со знаменитыми ченка в Сибири.
Лу не был настолько значителен, чтобы считаться повышением по сравнению с Марселем, и, по-видимому, понимал это. Полагаю, я сошлась с ним только для того, чтобы доказать, что я нормальный человек и веду нормальный образ жизни. Если бы я лучше усваивала уроки своей матушки, то вышла бы за Лу замуж и жила бы теперь в собственном доме в Блумингдейле или Уитоне, преподавая в университете, имея двух детей, ретривера и «вольво». Вместо этого я встретила своего мужа.
Бедняга Лу! Я не думала о нем годами. Он немного прибавил в весе, но, бесспорно, неопровержимо, это он шел мне навстречу по коридору в Джексоне, а я как раз везла тележку, полную регистрационных карточек для пункта первой помощи. Лу был глубоко погружен в беседу с маленьким, среднего возраста смуглым мужчиной, одетым в белый костюм, – типичным сантеро. Я вспомнила, чем интересовался Лу. Медицинской антропологией. В иное время он мог бы стать священником-миссионером, но в наш век стал медицинским антропологом.
Он поднял глаза и посмотрел мне в лицо, когда я проходила мимо них. Я тоже на него посмотрела, и в глазах моих явно было узнавание; я замедлила шаг – вместо того чтобы кинуться бежать, как мне хотелось. Беда в том, что я забыла о своей неуклюжей нынешней походке. За исключением лица, ничто так не выдает человека, как манера двигаться. Я увидела, что взгляд его изменился. Маленький смуглый человек тоже посмотрел на меня. Взгляд был безразлично-вежливым, но через секунду и его взгляд изменился.
Я прошла мимо них, ковыляя как можно хуже. «Джейн?» Лу представил меня моему мужу! Но в следующее мгновение я проскочила сквозь вращающуюся дверь и бросилась бежать.
Глава одиннадцатая
16 сентября, Лагос
Все идет не так. Я говорю себе: это Африка, дай ему время привыкнуть. Все это говорят. Мы зверски много работаем, проворачивая все вместе разнообразные операции. Мы потеряли все сигареты, ром, многие записи погибли, попав под дождь. У нас полно проблем. Проклятая страна, большая, богатая, полно умных и творческих людей, многочисленный образованный класс, и все идет прахом в результате засилья криминальных структур.
Нет, настоящая проблема – это не проклятая страна, а проклятый муж. Если бы он вел себя естественно, все прочее было бы чепухой, поводом рассказывать после возвращения в Нью-Йорк забавные истории. Это невероятно раздражает. Он ведет себя как тип, которого раньше он имел обыкновение пародировать. Большой, глупый, высокомерный черный жеребец. Я все жду, что он улыбнется мне и скажет, что это надуманная скверная шутка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127