Моим единственным относительно полезным информантом была та самая Уллионк, девушка лет семнадцати; она часто застывала на месте с открытым ртом и смотрела куда-то в пространство или разговаривала с невидимым собеседником. Шизофреничка, это ясно, однако она была своей у Пуниекки и ее окружения. Вполне дружелюбная, когда не находилась в отключке.
Примерно неделю спустя после ночи с демоном-любовником я подошла к Уллионк и спросила на своем ломаном якутском, почему на меня никто не обращает внимания, почему никто не учит меня тениесгу – так называют ченка магию, практикуемую женщинами. Ее удивило, что я хочу учиться. Я ее спросила, как она думает, что я делаю в юрте Пуниекки, и почему, как она думает, я задаю разные вопросы. Потому что ты кетци Ваарки, ответила она таким тоном, словно это обстоятельство известно всем на свете. Ваарка – это Марсель. Кетци – животное, чаще всего собака, но иногда и овца, в тело которого шаман заключил беспокойную душу. На мгновение челюсть у меня отвисла сильнее, чем обычно у Уллионк. Опомнившись, я спросила, сказал ли им об этом Ваарка. Нет, отвечала она, он только сказал, что я буду учиться тениесгу, но каждому стало ясно, что он шутит, потому что ты кетци. Почему? Потому, объяснила она, что каждую ночь духи приходили обладать тобой. Ты же знаешь, что ни одна женщина не может стать фентиенскин (шаманкой) без совокупления с одним из ришенов, или ришотов. Мы должны избегать дала, ведь мы женщины и можем забеременеть и родить ребенка. Пуниекка на тебя не сердится, но ей хочется, чтобы Ваарка поместил своего кетци в молодую собаку или вернул его в другой мир, потому что дело неподходящее поместить его в алуесфан, и, хотя это была хорошая шутка, она перестала быть смешной.
Я просто закипела от злости, услышав такое. Марсель говорил, что он нечто вроде собаки, ну и прекрасно, если ему это нравится, но теперь эта помешанная утверждает, будто я хуже собаки, отхожее место для отребья духов. Гордость моя взбунтовалась, я должна была немедленно увидеть Марселя и потребовать, чтобы он избавил меня от этого идиотского положения. Я сказала об этом Уллионк, а она посмотрела на меня так, будто я совсем спятила, и должна сказать, что удостоиться такого взгляда от настоящей психопатки не слишком приятно. Уллионк напомнила мне, что сейчас уже наступила Вшенда – время долгих церемониалов по случаю осеннего равноденствия, – и разделение полов соблюдается особенно строго. Мне придется подождать окончания этих церемоний, примерно двадцать дней, пока начнется праздник, во время которого ченка пьянствуют, поют, танцуют и совокупляются с себе подобными, то бишь человеческими существами противоположного пола.
Но я не хотела ждать и на следующее утро, взяв с собой еду, воду и русскую карту местности, отправилась верхом на лошади в мужское стойбище, которое находилось примерно в пятнадцати милях к югу. Не слишком трудная задача на ориентирование. Степь ровная, разве что местами слегка холмистая, погода отличная, сухая и прохладная. Солнце поднялось слева от меня, когда я двинулась в путь, стрелка компаса точно указывала направление на юг. Мне предстояла приятная трехчасовая прогулка по направлению к виднеющимся на горизонте голубоватым цепям Конгинских гор. Направление было безошибочным, и я ничуть не удивилась, когда часа через два заметила вдали дым костра.
Однако, уже въехав в огороженное место, я обнаружила, что нахожусь в женском стойбище. Солнце по-прежнему находилось слева от меня над горизонтом. Ошарашенная этим обстоятельством, я развернула лошадь, хлестнула ее кнутом и, объехав вокруг стойбища, снова двинулась на юг, обливаясь липким потом. Я неотрывно следила за стрелкой компаса, она указывала на юг и только на юг, пока я не очутилась у северной оконечности женского стойбища. Снова. Солнце стояло высоко, и в стойбище кипела обычная дневная суета. Я спешилась, на подгибающихся ногах добралась до юрты Пуниекки и упала на свою убогую постель. Никто не сказал мне ни слова.
Так я и лежала, свернувшись в клубок, ничего не ела, молчала и проливала скупые слезы. Мне казалось, что я сошла с ума, или, употребляя клинический термин, превратилась за эти недели в параноидальную психопатку. Впрочем, не знаю, имеет ли этот термин хоть какую-то значимость в культурном контексте ченка. Мне трудно восстановить ход моих тогдашних мыслей, но их было много, гораздо больше, чем обычно бывает у человека за такой отрезок времени, и неслись они галопом. Примерно: во всем виноват Марсель Вьершо, французское дерьмо, грязный еврей, соблазнитель, манипулятор, он никогда не любил меня, просто хотел трахаться в свое удовольствие. Никогда не любил, никогда. Дуру такую. Трахал и других девушек. Я у него не на первом месте. Я читала его записки. Я могу читать по-французски. Я не первая, он привозил других девушек на съедение Пуниекке, как в сказках. Злобный колдун, яйцо у меня во влагалище, как он смог такое сделать, как он мог такое сделать, стрелка компаса все время показывала на юг, на юг, на юг, они приделают мне собачью голову, эта помешанная превратит меня в старуху.
Марсель приехал вместе с другими мужчинами на праздник и пришел повидаться со мной. Я немедленно налетела на него, физически и словесно. Выкрикивала ужасающие обвинения, главным образом антисемитского порядка, хотя мне никогда не был свойственен антисемитизм. Марселя при нацистах укрыли и воспитали в католическом сиротском приюте, его родители погибли в концлагере, и та чушь, которую я несла, была попросту жестокой. Далее я орала, что в постели он старый импотент, мешок дерьма, член у него маленький, а я трахалась со всеми его студентами, – и так далее и тому подобное. А он просто сидел рядом, до безумия спокойный, и смотрел на меня до тех пор, пока я не кинулась на него с кулаками. Он что-то крикнул, и Пуниекка задвигалась, вытянулась как змея, приблизилась ко мне и положила обе ладони мне на виски. Руки были ледяными, и я скоро почувствовала, как холод проникает мне в мозг. Я упала на свое ложе и погрузилась в сон.
Нет, это был не сон, а что-то другое. Отстраненность. Я наблюдала за происходящим, как наблюдает актер, стоя в кулисе, за игрой своих коллег на сцене, в ожидании своего выхода. Помню, что зрение мое было особенно обостренным, и даже цвет обстановки в юрте, одежды Пуниекки и Марселя казался чрезмерно ярким. Гнев мой исчез, вернее, стал абстрактным, словно бы его испытывала не я сама.
Спустя долгое время, судя по движению солнечного пятна по полу юрты, Марсель подошел ко мне, сел рядом и, обняв меня, спросил, как я себя чувствую. Я ответила, что чувствую себя отлично, и это было правдой. Он помог мне собрать мою одежду, и мы с ним ушли в палатку, которую он нанял у какой-то женщины на время празднества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
Примерно неделю спустя после ночи с демоном-любовником я подошла к Уллионк и спросила на своем ломаном якутском, почему на меня никто не обращает внимания, почему никто не учит меня тениесгу – так называют ченка магию, практикуемую женщинами. Ее удивило, что я хочу учиться. Я ее спросила, как она думает, что я делаю в юрте Пуниекки, и почему, как она думает, я задаю разные вопросы. Потому что ты кетци Ваарки, ответила она таким тоном, словно это обстоятельство известно всем на свете. Ваарка – это Марсель. Кетци – животное, чаще всего собака, но иногда и овца, в тело которого шаман заключил беспокойную душу. На мгновение челюсть у меня отвисла сильнее, чем обычно у Уллионк. Опомнившись, я спросила, сказал ли им об этом Ваарка. Нет, отвечала она, он только сказал, что я буду учиться тениесгу, но каждому стало ясно, что он шутит, потому что ты кетци. Почему? Потому, объяснила она, что каждую ночь духи приходили обладать тобой. Ты же знаешь, что ни одна женщина не может стать фентиенскин (шаманкой) без совокупления с одним из ришенов, или ришотов. Мы должны избегать дала, ведь мы женщины и можем забеременеть и родить ребенка. Пуниекка на тебя не сердится, но ей хочется, чтобы Ваарка поместил своего кетци в молодую собаку или вернул его в другой мир, потому что дело неподходящее поместить его в алуесфан, и, хотя это была хорошая шутка, она перестала быть смешной.
Я просто закипела от злости, услышав такое. Марсель говорил, что он нечто вроде собаки, ну и прекрасно, если ему это нравится, но теперь эта помешанная утверждает, будто я хуже собаки, отхожее место для отребья духов. Гордость моя взбунтовалась, я должна была немедленно увидеть Марселя и потребовать, чтобы он избавил меня от этого идиотского положения. Я сказала об этом Уллионк, а она посмотрела на меня так, будто я совсем спятила, и должна сказать, что удостоиться такого взгляда от настоящей психопатки не слишком приятно. Уллионк напомнила мне, что сейчас уже наступила Вшенда – время долгих церемониалов по случаю осеннего равноденствия, – и разделение полов соблюдается особенно строго. Мне придется подождать окончания этих церемоний, примерно двадцать дней, пока начнется праздник, во время которого ченка пьянствуют, поют, танцуют и совокупляются с себе подобными, то бишь человеческими существами противоположного пола.
Но я не хотела ждать и на следующее утро, взяв с собой еду, воду и русскую карту местности, отправилась верхом на лошади в мужское стойбище, которое находилось примерно в пятнадцати милях к югу. Не слишком трудная задача на ориентирование. Степь ровная, разве что местами слегка холмистая, погода отличная, сухая и прохладная. Солнце поднялось слева от меня, когда я двинулась в путь, стрелка компаса точно указывала направление на юг. Мне предстояла приятная трехчасовая прогулка по направлению к виднеющимся на горизонте голубоватым цепям Конгинских гор. Направление было безошибочным, и я ничуть не удивилась, когда часа через два заметила вдали дым костра.
Однако, уже въехав в огороженное место, я обнаружила, что нахожусь в женском стойбище. Солнце по-прежнему находилось слева от меня над горизонтом. Ошарашенная этим обстоятельством, я развернула лошадь, хлестнула ее кнутом и, объехав вокруг стойбища, снова двинулась на юг, обливаясь липким потом. Я неотрывно следила за стрелкой компаса, она указывала на юг и только на юг, пока я не очутилась у северной оконечности женского стойбища. Снова. Солнце стояло высоко, и в стойбище кипела обычная дневная суета. Я спешилась, на подгибающихся ногах добралась до юрты Пуниекки и упала на свою убогую постель. Никто не сказал мне ни слова.
Так я и лежала, свернувшись в клубок, ничего не ела, молчала и проливала скупые слезы. Мне казалось, что я сошла с ума, или, употребляя клинический термин, превратилась за эти недели в параноидальную психопатку. Впрочем, не знаю, имеет ли этот термин хоть какую-то значимость в культурном контексте ченка. Мне трудно восстановить ход моих тогдашних мыслей, но их было много, гораздо больше, чем обычно бывает у человека за такой отрезок времени, и неслись они галопом. Примерно: во всем виноват Марсель Вьершо, французское дерьмо, грязный еврей, соблазнитель, манипулятор, он никогда не любил меня, просто хотел трахаться в свое удовольствие. Никогда не любил, никогда. Дуру такую. Трахал и других девушек. Я у него не на первом месте. Я читала его записки. Я могу читать по-французски. Я не первая, он привозил других девушек на съедение Пуниекке, как в сказках. Злобный колдун, яйцо у меня во влагалище, как он смог такое сделать, как он мог такое сделать, стрелка компаса все время показывала на юг, на юг, на юг, они приделают мне собачью голову, эта помешанная превратит меня в старуху.
Марсель приехал вместе с другими мужчинами на праздник и пришел повидаться со мной. Я немедленно налетела на него, физически и словесно. Выкрикивала ужасающие обвинения, главным образом антисемитского порядка, хотя мне никогда не был свойственен антисемитизм. Марселя при нацистах укрыли и воспитали в католическом сиротском приюте, его родители погибли в концлагере, и та чушь, которую я несла, была попросту жестокой. Далее я орала, что в постели он старый импотент, мешок дерьма, член у него маленький, а я трахалась со всеми его студентами, – и так далее и тому подобное. А он просто сидел рядом, до безумия спокойный, и смотрел на меня до тех пор, пока я не кинулась на него с кулаками. Он что-то крикнул, и Пуниекка задвигалась, вытянулась как змея, приблизилась ко мне и положила обе ладони мне на виски. Руки были ледяными, и я скоро почувствовала, как холод проникает мне в мозг. Я упала на свое ложе и погрузилась в сон.
Нет, это был не сон, а что-то другое. Отстраненность. Я наблюдала за происходящим, как наблюдает актер, стоя в кулисе, за игрой своих коллег на сцене, в ожидании своего выхода. Помню, что зрение мое было особенно обостренным, и даже цвет обстановки в юрте, одежды Пуниекки и Марселя казался чрезмерно ярким. Гнев мой исчез, вернее, стал абстрактным, словно бы его испытывала не я сама.
Спустя долгое время, судя по движению солнечного пятна по полу юрты, Марсель подошел ко мне, сел рядом и, обняв меня, спросил, как я себя чувствую. Я ответила, что чувствую себя отлично, и это было правдой. Он помог мне собрать мою одежду, и мы с ним ушли в палатку, которую он нанял у какой-то женщины на время празднества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127