Другие пассажиры тоже не остаются безучастными. Первым, совершенно недвусмысленно и открыто, опережая – хочу это особо отметить – даже Карамана, реагирует лысый француз с большими глазами навыкате, сидящий слева от Христопулоса. Он говорит негодующим тоном:
– Послушайте, мсье, вы не имеете права этого делать.
– Я тоже так считаю, – говорит по-французски Караман с подчеркнутым дипломатическим спокойствием.
Не обращая на Карамана никакого внимания, Блаватский воинственно поворачивает к лысому французу свою голову в каске густых волос и отзывается с веселым вызовом, продолжая обшаривать сумку грека:
– И что же заставляет вас полагать, что я не имею на это права?
Вопрос задан на превосходном французском, однако с сильным американским акцентом.
– Вы не таможенник, – говорит француз. – Но даже если б вы были таможенником, вы все равно не имели бы права обыскивать сумку пассажира в его отсутствие.
– Моя фамилия Блаватский, – говорит Блаватский с видом доброго малого, обнажая в широкой улыбке зубы. И добавляет: – Я агент Управления по борьбе с наркотиками.
Он вынимает из кармана визитную карточку и небрежным движением показывает ее издали французу.
– Но это не дает вам права обыскивать багаж греческого пассажира во французском самолете, – раздраженно парирует лысый.
– Я вам свою фамилию назвал, – говорит Блаватский с выражением непререкаемого морального превосходства. – Вы же мне своей не назвали.
Добродетельная мина американца, только что уличенного в противоправном поступке, выводит лысого из себя. Его большие выпуклые глаза наливаются кровью, и он говорит, повышая голос:
– Моя фамилия здесь абсолютно ни при чем!
Блаватский, который тем временем решил вытряхнуть содержимое сумки Христопулоса на сиденье кресла, занят ощупыванием ее подкладки из искусственной кожи. Не поднимая головы, он произносит назидательным тоном:
– Неужели мы не можем поговорить более спокойно, как взрослые люди?
Пассажир, сидящий слева от лысого, очень худой, изможденного вида субъект, наклоняется к нему и что-то шепчет ему в ухо. Лысый, уже готовый взорваться, овладевает собой и сухо говорит:
– Если вы так на этом настаиваете, я представлюсь. Я Жан-Батист Пако. Глава компании по импорту деловой древесины. Мсье Бушуа, – он указывает на своего изможденного соседа, – моя правая рука и мой шурин.
– Рад познакомиться с вами, мистер Пако, – говорит Блаватский со снисходительной любезностью. – А также и с вами, мистер Бушуа. У вас есть сын, мистер Пако? – продолжает он, неторопливо укладывая обратно в сумку Христопулоса все, что он из нее вынул.
– Нет. Но почему вы спрашиваете об этом? Какая тут связь? – говорит Пако, которому круглые навыкате глаза придают неизменно изумленное выражение.
– Если бы у вас был сын, – говорит Блаватский с суровостью протестантского проповедника, – вы наверняка хотели бы, чтобы торговцы наркотиками, и крупные, и мелкие, лишились возможности причинять людям вред. Видите ли, мистер Пако, – добавляет он, кладя сумку Христопулоса на прежнее место под кресло, – у нас есть все основания полагать, что Мадрапур является одним из крупнейших азиатских центров по сбыту наркотиков, а мистер Христопулос – крупным посредником.
Караман хмурит густые черные брови и, приподняв правый уголок верхней губы, говорит по-английски резким голосом, четко выговаривая каждое слово:
– В таком случае вам следовало бы обыскивать сумку Христопулоса не тогда, когда он направляется в Мадрапур, а на обратном пути.
Блаватский садится справа от меня и, наклонившись, улыбается Караману с видом жизнерадостного превосходства.
– Я ищу, разумеется, не наркотики, – говорит он своим тягучим голосом. – Вы не поняли, Караман. Христопулос не отправитель, он посредник.
– Как бы там ни было, – упорствует Караман, и его губы снова кривятся в высокомерной гримасе, – обыскивать вещи попутчика на основании одних подозрений незаконно.
– И еще как! – говорит Блаватский, добродушно улыбаясь всеми своими крупными белыми зубами. – Еще как незаконно!
И, мгновенно переходя от тона циничного к тону морализаторскому, добавляет:
– Но если, воюя с наркотиками, я и нарушаю иной раз букву закона, все же это не такое тяжкое преступление, как продажа оружия слаборазвитым странам.
У Карамана одновременно приподнимаются правая бровь и правый уголок рта.
– Вы хотите сказать, что Соединенные Штаты не продают оружия слаборазвитым странам?
– Я отлично знаю, что я хочу сказать, – говорит Блаватский.
Их беседа приобретает настолько неприятный характер, что я решаюсь вмешаться. Мне это тем более легко сделать, что Караман сидит от меня слева, а Блаватский справа и свою перепалку они ведут прямо над моей головой.
– Господа, – говорю я нейтральным тоном, – не прекратить ли нам эту дискуссию?
Однако Караман, внешне спокойный, так и клокочет от сдерживаемого гнева. И тихим, но скрежещущим от затаенной ярости голосом он говорит:
– Вы себя выдали, Блаватский. Вы не принадлежите к Управлению по борьбе с наркотиками. Это только вывеска, на самом деле вы служите в ЦРУ.
Чета индусов, мне кажется, заволновалась. Но это лишь мимолетное впечатление, ибо я гляжу сейчас на Блаватского. Какое поразительное лицо! Весь ощетинился, приготовился к обороне. Непробиваемый шлем волос, стекла очков такие толстые, что ни одному враждебному взгляду сквозь них не проникнуть, и, наконец, крупные белые зубы, длинные, тесно посаженные, защищающие рот, словно блиндаж. Впрочем, на сей счет я ничуть не обманываюсь. Под прикрытием этих оборонительных сооружений все здесь – агрессия и атака: глаз, смех, слово, вызывающая поза, а также, как ни странно, игривое расположение духа. Ибо этот толстяк с жестким взглядом не лишен определенного обаяния. И он им пользуется – порой для того, чтобы расположить к себе собеседника, порой для того, чтобы повергнуть его.
– Да полноте вам, Караман, – говорит Блаватский, показывая крупные зубы, и его маленькие серые глазки сверкают за стеклами очков, – не следует верить тому, что вам наговорил обо мне Христопулос! Этот старый прохвост вообразил, будто вы связаны с ВПМ, и домогается вашего покровительства. На самом деле я не имею к ЦРУ никакого отношения. Разумеется, – продолжает он, и глаза его щурятся, – мне понадобилась кое-какая информация о моих попутчиках, и получить ее не составило для меня труда. Насколько мне известно, это вообще первый чартерный рейс в Мадрапур.
Теперь Караман нем как рыба. Когда дипломат молчит, его молчание кажется вдвое значительнее. Караман уже не утыкается в «Монд», лежащий у него на коленях. Он сидит неподвижно, с опущенными глазами, будто разглядывает что-то у своего носа, и выставляет Блаватскому для обозрения строгий лощеный профиль и безукоризненную прическу, где ни один волосок не возвышается над своими собратьями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97