Он продолжает: – В Мишу меня заинтриговало лишь то, что она читала и перечитывала один и тот же роман.
С противоположной стороны круга Мишу смотрит на него сквозь прядку волос с величайшим презрением, но ни слова не говорит.
– Вы ужасный лжец, синьор Мандзони, – говорит миссис Банистер с надменной улыбкой. – Мишу вам понравилась. Она была в вашем списке первой, и вы попытались ее подцепить. Без всякого, впрочем, успеха.
– Ну, «без всякого успеха», – мягко и вкрадчиво говорит Робби, – это, скорее всего, сказано лишь для красного словца…
Очко в пользу Мандзони. Но, понимающий все буквально, Мандзони тут же снова теряет его.
– Первой в моем списке? – спрашивает он, поднимая брови.
– Ну конечно, – отвечает миссис Банистер с тем небрежным видом, который ничего хорошего не предвещает. – Когда вы вошли в самолет и уселись в свое кресло, вы огляделись вокруг и окинули Мишу, бортпроводницу и меня, одну вслед за другой и именно в таком порядке, взглядом собственника. Это было очень забавно! – Она смеется. – Видите, я даже польщена. Вы могли меня вообще не заметить. Но, с другой стороны, – продолжает она с уничтожающим презрением, – могла ли я утешиться, оказавшись в этом списке не первой?
– Да я вовсе не ухаживаю за Мишу, – довольно тупо говорит Мандзони. – С Мишу у меня все кончено.
– Все кончено? – на какую-то долю секунды забыв свою роль, жадно спрашивает Банистер и глядит на Мандзони, хлопая ресницами и учащенно дыша.
Значит, в конечном счете она была не так уж уверена в себе.
Да и он, пожалуй, не так уж неловок.
Ах нет, конечно, неловок! Ибо он считает себя обязанным добавить:
– Я просто в ней ошибся. Мишу еще совершенно не созрела как женщина и втюрилась, точно девчонка, в какого-то замухрышку.
Пауза. Мы даже вздрогнули от этого мелкого и к тому же совершенно ненужного хамства.
– Ну и дерьмо же этот чувак, – спокойно говорит Мишу, которую ее сосед слева незамедлительно начинает отчитывать за грубость.
Мишу, со своей неизменно свисающей на лоб прядкой волос, удовлетворенно молчит. Она доставила себе двойное удовольствие: обругала Мандзони и получила нагоняй от Пако.
– Вы, конечно, опять лжете, – высокомерно говорит миссис Банистер. – Мишу двадцать лет. Вы предпочли ее мне.
– Вовсе нет, – ответствует Мандзони, который ощущает, как важно для него отвергать этот пункт обвинения, но не очень понимает, как сделать, чтобы его отпирательство выглядело достоверным.
Миссис Банистер глядит на него, и он чувствует, что его пригвоздили к стене эти черные зрачки, сверкающие в жестких щелях ее век. Он говорит чуть ли не заикаясь:
– У нее привлекательность совсем другого рода. В Мишу чересчур много терпкости. От нее оскомина на зубах.
– Тогда как мною можно спокойно набивать себе рот? – говорит миссис Банистер тоном, от которого мурашки бегут по спине. Но в то же время она высокомерно улыбается и замечательно владеет собой. – Что ж, – продолжает она, – поскольку мы все для вас только пища, может быть, вы пропустите мою очередь и, не откладывая дела в долгий ящик, поскорее отведаете бортпроводницы? Правда, – добавляет она с оскорбительной ухмылкой, – бортпроводницу уже прибрали к рукам, и она, кажется, неплохо защищена.
Робби опять тычет своим острым локтем в ребра Мандзони, и тот на сей раз понимает; он молчит, ожидая, что будет дальше, тем временем собирая разбросанные вокруг остатки своего самолюбия.
Пока шел разговор, он меня отвлек и даже немного позабавил. Но теперь, когда он завершился, меня охватывает недоверие, настолько кричаще выбивается он из контекста, настолько не вяжется с ситуацией, в которой мы оказались на борту этого самолета.
О, я понимаю, эта сцена, возможно, является для миссис Банистер способом приободриться, убедить себя, что все обстоит нормально и что наше несколько затянувшееся приключение вскоре благополучно завершится в четырехзвездном отеле на берегу озера в Мадрапуре. Ибо обе viudas с самого начала не переставая вздыхают, томясь по гостиничным удобствам. Миссис Банистер все время толкует об услаждающей ванне, которую она примет сразу же по прибытии, а миссис Бойд – о завтраках в ресторане, на террасе с круговым обзором. Где-то в затаенных планах миссис Банистер есть и такая позиция: слышится тихий стук в дверь ее выходящего на озеро номера; дверь открывается, на пороге возникает Мандзони – еще одно дополнительное удобство. Он будет, мечтает она, проводить с нею все вечера, этот большой и смазливый простак, всегда готовый заняться любовью. Отсюда и необходимость загодя и постепенно, еще в самолете, его как следует выдрессировать.
Для viudas, и особенно для миссис Банистер, чьи владетельные права восходят к седой старине, благополучный исход представляется как нечто само собой разумеющееся. Мадрапур причитается ей, и она получит его сполна. Ни в каком месте земного шара, ни в какое мгновение ее жизни ничего худого с миссис Банистер произойти не может. Покойные отец и муж определили ее в категорию туристов такого высокого ранга, что задеть ее всерьез просто невозможно. Ей нелегко воспринимать себя «пассажиркой», и я испытываю к ней какую-то жалость. Сам не знаю, отчего это происходит. Ибо вряд ли стоит ее особенно жалеть. Во всяком случае, не больше и не меньше, чем всех нас.
После жестоких салонных забав миссис Банистер и небольшого отдохновения, которые они нам доставили, круг снова погружается в неподвижность безмолвного ожидания; этот переход к пустоте тянется довольно долго, и выносить его даже труднее, чем те драматические моменты, которые нам пришлось пережить. У всех у нас есть основания, пусть и различные, не открывать рта. Суровость, с какой миссис Банистер прошлась против шерсти своего жеребца, обучая его хорошим манерам, предполагает настолько оптимистический прогноз на будущее, что даже лидеры большинства не решаются разделить эту точку зрения. Что же касается нас, the unhappy few – Мюрзек, бортпроводницы, Робби и меня, – на нас уже и так все косятся, раздраженные тем, что мы раньше времени оказались правы, и у нас нет никакого желания вновь повергать наших спутников в растерянность и тревогу, лишний раз повторяя им то, что мы думаем о нашем положении.
И вот среди этой напряженной и мрачной тишины, когда в иллюминаторах закатное солнце опускается к морю облаков, дыхание Бушуа начинает меняться. До этой минуты его дыхания, как и нашего, не было слышно. Теперь оно неожиданно становится шумным, хриплым, прерывистым и сопровождается судорожным подергиваньем рук и постоянным движением шеи то вправо, то влево, как будто больной, когда ему не хватает воздуха на одной стороне, поворачивает голову в другую, надеясь – но надежда всякий раз оказывается тщетной – наполнить наконец свои легкие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
С противоположной стороны круга Мишу смотрит на него сквозь прядку волос с величайшим презрением, но ни слова не говорит.
– Вы ужасный лжец, синьор Мандзони, – говорит миссис Банистер с надменной улыбкой. – Мишу вам понравилась. Она была в вашем списке первой, и вы попытались ее подцепить. Без всякого, впрочем, успеха.
– Ну, «без всякого успеха», – мягко и вкрадчиво говорит Робби, – это, скорее всего, сказано лишь для красного словца…
Очко в пользу Мандзони. Но, понимающий все буквально, Мандзони тут же снова теряет его.
– Первой в моем списке? – спрашивает он, поднимая брови.
– Ну конечно, – отвечает миссис Банистер с тем небрежным видом, который ничего хорошего не предвещает. – Когда вы вошли в самолет и уселись в свое кресло, вы огляделись вокруг и окинули Мишу, бортпроводницу и меня, одну вслед за другой и именно в таком порядке, взглядом собственника. Это было очень забавно! – Она смеется. – Видите, я даже польщена. Вы могли меня вообще не заметить. Но, с другой стороны, – продолжает она с уничтожающим презрением, – могла ли я утешиться, оказавшись в этом списке не первой?
– Да я вовсе не ухаживаю за Мишу, – довольно тупо говорит Мандзони. – С Мишу у меня все кончено.
– Все кончено? – на какую-то долю секунды забыв свою роль, жадно спрашивает Банистер и глядит на Мандзони, хлопая ресницами и учащенно дыша.
Значит, в конечном счете она была не так уж уверена в себе.
Да и он, пожалуй, не так уж неловок.
Ах нет, конечно, неловок! Ибо он считает себя обязанным добавить:
– Я просто в ней ошибся. Мишу еще совершенно не созрела как женщина и втюрилась, точно девчонка, в какого-то замухрышку.
Пауза. Мы даже вздрогнули от этого мелкого и к тому же совершенно ненужного хамства.
– Ну и дерьмо же этот чувак, – спокойно говорит Мишу, которую ее сосед слева незамедлительно начинает отчитывать за грубость.
Мишу, со своей неизменно свисающей на лоб прядкой волос, удовлетворенно молчит. Она доставила себе двойное удовольствие: обругала Мандзони и получила нагоняй от Пако.
– Вы, конечно, опять лжете, – высокомерно говорит миссис Банистер. – Мишу двадцать лет. Вы предпочли ее мне.
– Вовсе нет, – ответствует Мандзони, который ощущает, как важно для него отвергать этот пункт обвинения, но не очень понимает, как сделать, чтобы его отпирательство выглядело достоверным.
Миссис Банистер глядит на него, и он чувствует, что его пригвоздили к стене эти черные зрачки, сверкающие в жестких щелях ее век. Он говорит чуть ли не заикаясь:
– У нее привлекательность совсем другого рода. В Мишу чересчур много терпкости. От нее оскомина на зубах.
– Тогда как мною можно спокойно набивать себе рот? – говорит миссис Банистер тоном, от которого мурашки бегут по спине. Но в то же время она высокомерно улыбается и замечательно владеет собой. – Что ж, – продолжает она, – поскольку мы все для вас только пища, может быть, вы пропустите мою очередь и, не откладывая дела в долгий ящик, поскорее отведаете бортпроводницы? Правда, – добавляет она с оскорбительной ухмылкой, – бортпроводницу уже прибрали к рукам, и она, кажется, неплохо защищена.
Робби опять тычет своим острым локтем в ребра Мандзони, и тот на сей раз понимает; он молчит, ожидая, что будет дальше, тем временем собирая разбросанные вокруг остатки своего самолюбия.
Пока шел разговор, он меня отвлек и даже немного позабавил. Но теперь, когда он завершился, меня охватывает недоверие, настолько кричаще выбивается он из контекста, настолько не вяжется с ситуацией, в которой мы оказались на борту этого самолета.
О, я понимаю, эта сцена, возможно, является для миссис Банистер способом приободриться, убедить себя, что все обстоит нормально и что наше несколько затянувшееся приключение вскоре благополучно завершится в четырехзвездном отеле на берегу озера в Мадрапуре. Ибо обе viudas с самого начала не переставая вздыхают, томясь по гостиничным удобствам. Миссис Банистер все время толкует об услаждающей ванне, которую она примет сразу же по прибытии, а миссис Бойд – о завтраках в ресторане, на террасе с круговым обзором. Где-то в затаенных планах миссис Банистер есть и такая позиция: слышится тихий стук в дверь ее выходящего на озеро номера; дверь открывается, на пороге возникает Мандзони – еще одно дополнительное удобство. Он будет, мечтает она, проводить с нею все вечера, этот большой и смазливый простак, всегда готовый заняться любовью. Отсюда и необходимость загодя и постепенно, еще в самолете, его как следует выдрессировать.
Для viudas, и особенно для миссис Банистер, чьи владетельные права восходят к седой старине, благополучный исход представляется как нечто само собой разумеющееся. Мадрапур причитается ей, и она получит его сполна. Ни в каком месте земного шара, ни в какое мгновение ее жизни ничего худого с миссис Банистер произойти не может. Покойные отец и муж определили ее в категорию туристов такого высокого ранга, что задеть ее всерьез просто невозможно. Ей нелегко воспринимать себя «пассажиркой», и я испытываю к ней какую-то жалость. Сам не знаю, отчего это происходит. Ибо вряд ли стоит ее особенно жалеть. Во всяком случае, не больше и не меньше, чем всех нас.
После жестоких салонных забав миссис Банистер и небольшого отдохновения, которые они нам доставили, круг снова погружается в неподвижность безмолвного ожидания; этот переход к пустоте тянется довольно долго, и выносить его даже труднее, чем те драматические моменты, которые нам пришлось пережить. У всех у нас есть основания, пусть и различные, не открывать рта. Суровость, с какой миссис Банистер прошлась против шерсти своего жеребца, обучая его хорошим манерам, предполагает настолько оптимистический прогноз на будущее, что даже лидеры большинства не решаются разделить эту точку зрения. Что же касается нас, the unhappy few – Мюрзек, бортпроводницы, Робби и меня, – на нас уже и так все косятся, раздраженные тем, что мы раньше времени оказались правы, и у нас нет никакого желания вновь повергать наших спутников в растерянность и тревогу, лишний раз повторяя им то, что мы думаем о нашем положении.
И вот среди этой напряженной и мрачной тишины, когда в иллюминаторах закатное солнце опускается к морю облаков, дыхание Бушуа начинает меняться. До этой минуты его дыхания, как и нашего, не было слышно. Теперь оно неожиданно становится шумным, хриплым, прерывистым и сопровождается судорожным подергиваньем рук и постоянным движением шеи то вправо, то влево, как будто больной, когда ему не хватает воздуха на одной стороне, поворачивает голову в другую, надеясь – но надежда всякий раз оказывается тщетной – наполнить наконец свои легкие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97