Потом взъерошил себе волосы и снова пнул диван с еще большим остервенением. Потом он принялся лихорадочно рыться в ящике стола.
Я, Люк, Бриджит. Шейк и Гэз, последний особенно, с волнением следили за его действиями Джои был так расстроен, что бог знает что мог выкинуть.
Наконец он нашел то, что искал. Нечто черное и блестящее. Для пистолета оно было как-то маловато, а на нож вполне тянуло. Интересно, не собирается ли он предложить нам скрутить Гэза и отнести его туда, где ожидает кровожадный татуировщик? Судя по выражению лиц всех остальных, я была не единственной, кому пришла в голову эта мысль. Джои угрожающе приближался.
– Дай мне руку, – велел он Гэзу.
– Нет, дружище, не надо, пожалуйста… – запротестовал Гэз.
– Дай сюда свою чертову руку! Я не могу позволить, чтобы мой друг ходил пугалом огородным.
Гэз с трудом поднимался на ноги.
– Ради всего святого, отбери у него нож! – умолял он Люка.
– Отдай мне нож, дружище. – Люк встал между Гэзом и приближавшимся Джои. Я прямо таяла, глядя на храброго Люка.
– Какой нож? – удивленно спросил Джои.
– Вон тот нож, – Люк кивнул на предмет, зажатый в руке Джои.
– Это не нож, – возразил Джои.
– Тогда что же это такое?
– Это фломастер, волшебный фломастер! – выкрикнул он. – Раз он отказывается доделать татуировку, я нарисую оставшиеся буквы на его руке.
По комнате пронесся вздох облегчения. Мы все так обрадовались, что Джои не собирается убивать Гэза, что потом изрядно развлеклись, выписывая буквы готическим шрифтом на руке Гэза.
Потом Шейк предложил сыграть в слова. Шейк очень любил играть в слова. А посмотришь на него – скорее похож на человека, чье хобби – выбрасывать телевизоры из окна.
– Ладно, сыграем один раз, – милостиво согласилась я, – а потом уходим. Сегодня суббота, если кто забыл.
– Спасибо, – просиял Шейк. Мы разобрали банки пива и расположились вокруг доски на полу: Шейк, Люк, Джои, Бриджит и я.
Гэз смотрел «Рен и Стимпи», и это, честное слово, было к лучшему. В последнее время от него при игре в слова были одни неприятности: он то и дело начинал качать права, утверждая, что «цып», «зиц» и «Гэз» – тоже слова.
Мы смеялись и болтали за игрой. Я целиком на ней сосредоточилась. Надо признаться, я тоже неравнодушна к игре в слова. Но подняв глаза на Люка, я увидела, что он пристально и значительно смотрит на меня, и глаза у него опять странно потемнели. Что-то в его взгляде заставило меня смутиться. Я отвела глаза, но уже не могла больше сосредоточиться, поэтому единственное, что мне удалось составить из предложенных букв, было слово «гол», в то время как Бриджит составила «горький», а Шейк – «угон».
Меня непреодолимо тянуло снова посмотреть на Люка. На этот раз он улыбнулся мне. Его улыбка постепенно ширилась и расцветала, превращаясь в настоящее сияние. В ней было столько восхищения, столько любви, как будто у меня появилось свое собственное солнце.
Шейк перехватил эту улыбку и тут же истолковал ее по-своему:
– Что? – обеспокоился он, переводя взгляд с меня на Люка и обратно, – только не говорите мне, что у вас опять «пятиугольник»!
50
Нью-йоркское лето плавно перетекло в осень, гораздо более гуманный сезон. Убийственная жара отступила, воздух сделался прохладным и сухим, листья на деревьях стали красными и золотыми. Мы с Люком по-прежнему виделись каждые выходные и большую часть рабочих дней тоже. Я все по-прежнему боялась неодобрения некоторых своих знакомых, но становилось все труднее и труднее отрицать, что мы с Люком встречаемся, что он – мой парень. Разве не он был со мной в тот исторический день, когда я купила себе тот плащ, шоколадного цвета, а-ля Диана Ригг, с поясом? Разве мы не держались за руки, бродя по улицам? Хотя, заходя в «Донна Коран», я неизменно отпускала его руку. А по дороге домой разве он не останавливался около каждой витрины и не восклицал: «Рейчел, детка, в этом ты была бы ослепительна!»? Обычно мне приходилось оттаскивать его и с притворной суровостью выговаривать ему: «Нет, Люк. Это – слишком короткое. Даже для меня». Но он протестовал и пытался во что бы то ни стало затащить меня в магазин: «Не бывает ничего слишком короткого с такими ногами, как у тебя, детка».
В октябре Бриджит познакомилась с очередным испаноговорящим, на сей раз пуэрториканцем по имени Хосе, который оказался еще более неуловимым, чем Карлос. Правда, из-за новой работы у нее теперь было гораздо меньше времени, чем раньше. Но все, которое у нее оставалось, она честно тратила на ожидание звонка от Джоузи (так мы с Люком его называли).
– Ну почему я никогда не могу познакомиться с кем-нибудь нормальным? – со слезами пожаловалась она мне однажды вечером. – Почему у нас с Джоузи не может быть так, как у вас с Люком? Ну ладно: у нас с Хосе. Кстати, почему вы с Костелло никак не можете привыкнуть называть Джоузи его настоящим именем? То есть, я хотела сказать: называть Хосе его настоящим именем! – в отчаянии выкрикнула она.
Я была рада унижению Бриджит. Пока Джоузи обращается с ней по-свински, рассуждала я, она не заметит, что я веду себя тоже как свинья.
– Что ты имеешь в виду «у нас с Люком»? – спросила я.
– Ты прекрасно знаешь, что! – она описала руками несколько кругов в воздухе. – У вас любовь.
– Это вряд ли, – возразила я, но от мысли, что у нас с Люком любовь, мне стало тепло и приятно.
Я вовсе не была уверена в том, что Люк действительно меня любит, хотя он был очень щедр на «я люблю тебя». Беда в том, что он всем это говорил, даже продавцу Бенни. Стоило мне сделать ему что-нибудь хорошее, например, горячий бутерброд с сыром, как он тут же говорил: «Спасибо. Я люблю тебя, детка». А если вокруг были люди, он мог вытянуть руку, указывая на меня, и громко заявить: «Я люблю эту женщину». Впрочем, он иногда проделывал это и когда мы с ним были вдвоем.
Бриджит пристально посмотрела на мое смущенное лицо:
– Ты что, и впрямь пытаешься меня убедить, что вы с Люком Костелло не влюблены друг в друга? – спросила она. – Все еще держишь его на расстоянии?
– Он мне нравится! – попыталась я защититься. – Пожалуй, я даже влюблена в него. Разве этого мало?
Это была чистая правда. Он мне действительно нравился, более того, я, правда, была влюблена в него! Но почему-то мне казалось, что должно быть что-то еще.
– А чего тебе еще надо? Чтобы к тебе спустился посланец небес с трубой и протрубил тебе, что ты влюбилась? – язвительно спросила Бриджит.
– Полегче, Бриджит! – я начинала раздражаться. – Джоузи не позвонил тебе, как обещал, но из этого не следует, что надо наезжать на меня за то, что я что-то не то чувствую к Люку!
– Я знаю одно: если птица выглядит, как утка, крякает, как утка, и ходит, как утка, – то, скорее всего, это утка и есть, – мрачно отрезала Бриджит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Я, Люк, Бриджит. Шейк и Гэз, последний особенно, с волнением следили за его действиями Джои был так расстроен, что бог знает что мог выкинуть.
Наконец он нашел то, что искал. Нечто черное и блестящее. Для пистолета оно было как-то маловато, а на нож вполне тянуло. Интересно, не собирается ли он предложить нам скрутить Гэза и отнести его туда, где ожидает кровожадный татуировщик? Судя по выражению лиц всех остальных, я была не единственной, кому пришла в голову эта мысль. Джои угрожающе приближался.
– Дай мне руку, – велел он Гэзу.
– Нет, дружище, не надо, пожалуйста… – запротестовал Гэз.
– Дай сюда свою чертову руку! Я не могу позволить, чтобы мой друг ходил пугалом огородным.
Гэз с трудом поднимался на ноги.
– Ради всего святого, отбери у него нож! – умолял он Люка.
– Отдай мне нож, дружище. – Люк встал между Гэзом и приближавшимся Джои. Я прямо таяла, глядя на храброго Люка.
– Какой нож? – удивленно спросил Джои.
– Вон тот нож, – Люк кивнул на предмет, зажатый в руке Джои.
– Это не нож, – возразил Джои.
– Тогда что же это такое?
– Это фломастер, волшебный фломастер! – выкрикнул он. – Раз он отказывается доделать татуировку, я нарисую оставшиеся буквы на его руке.
По комнате пронесся вздох облегчения. Мы все так обрадовались, что Джои не собирается убивать Гэза, что потом изрядно развлеклись, выписывая буквы готическим шрифтом на руке Гэза.
Потом Шейк предложил сыграть в слова. Шейк очень любил играть в слова. А посмотришь на него – скорее похож на человека, чье хобби – выбрасывать телевизоры из окна.
– Ладно, сыграем один раз, – милостиво согласилась я, – а потом уходим. Сегодня суббота, если кто забыл.
– Спасибо, – просиял Шейк. Мы разобрали банки пива и расположились вокруг доски на полу: Шейк, Люк, Джои, Бриджит и я.
Гэз смотрел «Рен и Стимпи», и это, честное слово, было к лучшему. В последнее время от него при игре в слова были одни неприятности: он то и дело начинал качать права, утверждая, что «цып», «зиц» и «Гэз» – тоже слова.
Мы смеялись и болтали за игрой. Я целиком на ней сосредоточилась. Надо признаться, я тоже неравнодушна к игре в слова. Но подняв глаза на Люка, я увидела, что он пристально и значительно смотрит на меня, и глаза у него опять странно потемнели. Что-то в его взгляде заставило меня смутиться. Я отвела глаза, но уже не могла больше сосредоточиться, поэтому единственное, что мне удалось составить из предложенных букв, было слово «гол», в то время как Бриджит составила «горький», а Шейк – «угон».
Меня непреодолимо тянуло снова посмотреть на Люка. На этот раз он улыбнулся мне. Его улыбка постепенно ширилась и расцветала, превращаясь в настоящее сияние. В ней было столько восхищения, столько любви, как будто у меня появилось свое собственное солнце.
Шейк перехватил эту улыбку и тут же истолковал ее по-своему:
– Что? – обеспокоился он, переводя взгляд с меня на Люка и обратно, – только не говорите мне, что у вас опять «пятиугольник»!
50
Нью-йоркское лето плавно перетекло в осень, гораздо более гуманный сезон. Убийственная жара отступила, воздух сделался прохладным и сухим, листья на деревьях стали красными и золотыми. Мы с Люком по-прежнему виделись каждые выходные и большую часть рабочих дней тоже. Я все по-прежнему боялась неодобрения некоторых своих знакомых, но становилось все труднее и труднее отрицать, что мы с Люком встречаемся, что он – мой парень. Разве не он был со мной в тот исторический день, когда я купила себе тот плащ, шоколадного цвета, а-ля Диана Ригг, с поясом? Разве мы не держались за руки, бродя по улицам? Хотя, заходя в «Донна Коран», я неизменно отпускала его руку. А по дороге домой разве он не останавливался около каждой витрины и не восклицал: «Рейчел, детка, в этом ты была бы ослепительна!»? Обычно мне приходилось оттаскивать его и с притворной суровостью выговаривать ему: «Нет, Люк. Это – слишком короткое. Даже для меня». Но он протестовал и пытался во что бы то ни стало затащить меня в магазин: «Не бывает ничего слишком короткого с такими ногами, как у тебя, детка».
В октябре Бриджит познакомилась с очередным испаноговорящим, на сей раз пуэрториканцем по имени Хосе, который оказался еще более неуловимым, чем Карлос. Правда, из-за новой работы у нее теперь было гораздо меньше времени, чем раньше. Но все, которое у нее оставалось, она честно тратила на ожидание звонка от Джоузи (так мы с Люком его называли).
– Ну почему я никогда не могу познакомиться с кем-нибудь нормальным? – со слезами пожаловалась она мне однажды вечером. – Почему у нас с Джоузи не может быть так, как у вас с Люком? Ну ладно: у нас с Хосе. Кстати, почему вы с Костелло никак не можете привыкнуть называть Джоузи его настоящим именем? То есть, я хотела сказать: называть Хосе его настоящим именем! – в отчаянии выкрикнула она.
Я была рада унижению Бриджит. Пока Джоузи обращается с ней по-свински, рассуждала я, она не заметит, что я веду себя тоже как свинья.
– Что ты имеешь в виду «у нас с Люком»? – спросила я.
– Ты прекрасно знаешь, что! – она описала руками несколько кругов в воздухе. – У вас любовь.
– Это вряд ли, – возразила я, но от мысли, что у нас с Люком любовь, мне стало тепло и приятно.
Я вовсе не была уверена в том, что Люк действительно меня любит, хотя он был очень щедр на «я люблю тебя». Беда в том, что он всем это говорил, даже продавцу Бенни. Стоило мне сделать ему что-нибудь хорошее, например, горячий бутерброд с сыром, как он тут же говорил: «Спасибо. Я люблю тебя, детка». А если вокруг были люди, он мог вытянуть руку, указывая на меня, и громко заявить: «Я люблю эту женщину». Впрочем, он иногда проделывал это и когда мы с ним были вдвоем.
Бриджит пристально посмотрела на мое смущенное лицо:
– Ты что, и впрямь пытаешься меня убедить, что вы с Люком Костелло не влюблены друг в друга? – спросила она. – Все еще держишь его на расстоянии?
– Он мне нравится! – попыталась я защититься. – Пожалуй, я даже влюблена в него. Разве этого мало?
Это была чистая правда. Он мне действительно нравился, более того, я, правда, была влюблена в него! Но почему-то мне казалось, что должно быть что-то еще.
– А чего тебе еще надо? Чтобы к тебе спустился посланец небес с трубой и протрубил тебе, что ты влюбилась? – язвительно спросила Бриджит.
– Полегче, Бриджит! – я начинала раздражаться. – Джоузи не позвонил тебе, как обещал, но из этого не следует, что надо наезжать на меня за то, что я что-то не то чувствую к Люку!
– Я знаю одно: если птица выглядит, как утка, крякает, как утка, и ходит, как утка, – то, скорее всего, это утка и есть, – мрачно отрезала Бриджит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138