Продолжая каяться, я бесконечно передвигала стакан по столу, как тарелочку во время спиритического сеанса.
Наконец моя речь подошла к концу. Больше, кажется, мне не за что было извиняться, а он так и не произнес ни единого слова. Я-то боялась его гнева. Но даже ярость была бы лучше такой непроницаемости. По крайней мере, хоть какое-то общение.
Не в силах сидеть молча, я еще раз извинилась за то, за что уже несколько раз извинялась:
– Еще раз прости меня за то, что я тогда выпила бутылку Джои, извини за то, что ставила тебя в неудобные положения, что портила тебе жизнь своей наркоманией…
И тут я выдохлась. Какой смысл идти по второму кругу! Теперь мне оставалось только с достоинством удалиться.
– Ну что ж, я, пожалуй, пойду, – униженно сказала я. – Спасибо, что выкроил время.
И я снова полезла за кошельком, намереваясь заплатить и уйти. И тут Люк совершенно выбил меня из колеи, сказав:
– Рейчел, хватит. Положи свой крест. Людям нужна древесина.
– Что?
– Я говорю, сядь и поговорим! – воскликнул он с деланной жизнерадостностью. – Я не видел тебя почти полтора года. Расскажи, как поживаешь. Как там Ирландия?
Это была не то чтобы оливковая ветвь – скорее, маленькая сиротливая оливка. Но и этого мне хватило. Я отложила свою сумку и снова откинулась на спинку стула.
Свободного, непринужденного разговора не получалось. Мы оба держались слишком напряженно, а я даже не могла позволить себе выпить. Но я очень старалась не ударить в грязь лицом. Мы обсудили экономику Ирландии. Мы поговорили о «Кельтских Тиграх», об иностранных инвестициях, о доходе на душу населения. Мы были просто как два политолога в телевизоре. Когда появился повод пошутить, я ухватилась за эту возможность, надеясь таким способом реабилитировать себя, напомнить ему о том, какой могу быть забавной. Но из здоровой экономики удалось выжать лишь несколько жалких смешков. Разговор то и дело спотыкался, замирал, потом возобновлялся снова, но, в общем-то, топтался на месте. Мне не хотелось уходить, быть с ним казалось мне в миллион раз лучше, чем не быть с ним, но как же мне было трудно!
Подошла официантка. Он заказал себе еще пива, а я себе – еще воды. Ее приход отвлек нас от того, о чем мы говорили, и когда повисло невыносимое молчание, Люк спросил, почти застенчиво:
– Ты теперь только воду пьешь?
– Да.
– Ты изменилась, – улыбнулся он.
– Да, я изменилась, – серьезно ответила я. И тогда мы посмотрели друг на друга, по-настоящему посмотрели.
Какая-то завеса упала, и я наконец увидела его, прежнего Люка, моего Люка, впервые за этот вечер. Мы смотрели друг на друга очень долго. И я почти забыла, что мы сидим здесь сейчас, а не тогда, два года назад.
– Ну, – он кашлянул, и это удивительное настроение сразу пропало. – Спасибо за твои извинения.
Мне удалось улыбнуться. Но как-то слабо и неуверенно.
– Знаешь, – сказал он, снова разрушая возникшую было между нами преграду, – я думал, ты хочешь со мной встретиться, чтобы выдать мне по полной программе за то, что я тогда сказал в твоем реабилитационном центре.
– О, нет! – выдохнула я. Я была удивлена, что он так подумал, но и испытала огромное облегчение от того, что мы, наконец, выяснили, зачем пришли сюда. Честно говоря, дефицит, баланс, платежи и прочие экономические вопросы – это не мой конек. – Ты все правильно тогда сказал. Если бы ты этого не сделал, я, может быть, до сих пор упиралась бы и все отрицала.
– Я был уверен, что ты теперь меня ненавидишь, – сказал он.
– Конечно, нет! – убеждала я. То есть, честно говоря, я и сама теперь толком не знала: неужели я его когда-нибудь ненавидела?
– Правда? – с надеждой спросил он.
– Правда, – заверила его я. Это было даже забавно: Люк волнуется о том, ненавижу ли я его.
– Если тебе от этого будет легче, то, честно говоря, я чуть не рехнулся тогда. Ну, когда все это сказал, – он вздохнул и выпалил скороговоркой, – и когда отвечал на эти чертовы вопросы, которые они мне прислали.
– Ты вынужден был это сделать, – утешала я его. – Это было для моего блага.
– Господи, как я себя ненавидел за это! – сказал он.
– Тебе не за что было себя ненавидеть, – успокоила его я.
– И, тем не менее, я себя ненавидел, – пожаловался он.
– Не стоило. Я, в самом деле, была просто ужасна.
– Да ничего не ужасна! – сказал он.
– Еще как ужасна!
– Нет.
– Да.
– Ну, разве что иногда, – наконец согласился он.
– Еще как ужасна! – улыбнулась я, стараясь скрыть за улыбкой свое легкое недовольство тем, что он так быстро согласился со мной. – И это было так благородно с твоей стороны – подвергнуть себя такому испытанию, ведь ты даже не был женат на мне, и никаких серьезных отношений у тебя со мной не было, и ты даже не любил меня…
– Но я любил тебя! – раздраженно перебил он меня.
– Да нет, не любил, – напомнила я ему.
– Любил.
– Люк, – примирительно заметила я, – не подумай, что я это в упрек, но ведь ты сам сказал тогда, в Клойстерсе, что никогда не любил меня. У меня есть свидетели, – горько усмехнулась я.
– О боже, я так сказал? – он потер лоб таким знакомым мне жестом. – Да, конечно, я так сказал.
Он бросил на меня взволнованный взгляд:
– Мне не следовало этого говорить, но пойми, я был очень зол на тебя тогда, Рейчел! За то, как ты со мной обращалась, и за то, что ты делала с собой.
Я сглотнула. Мне все еще больно было слышать от него такое. И все-таки, приятно узнать, что когда-то он меня любил.
– Странно, правда? – задумчиво проговорил он – Как время все меняет. Одна мысль о тебе приводила меня в ярость, а прошел год – и я больше не бешусь.
«Слава богу!» – подумала я с облегчением.
– Я любил тебя, хоть и злился! – заявил он. – Думаешь, я пролетел бы три тысячи километров, чтобы посидеть в какой-то обшарпанной комнатенке с кучкой придурков и полить тебя грязью, если бы я тебя не любил?
Мы оба расхохотались.
– Ты вылил на меня много грязи. Должно быть, сильно любил.
– Да еще как! – с улыбкой кивнул он. – Еще как сильно!
Настроение у нас неожиданно поднялось. Я спросила про Гэза и ребят. И мы плавно вышли на бесконечные «а помнишь?»: «А помнишь, как Гэзу сделали татуировку?», «А как она потом воспалилась!», «А помнишь, как мы готовили попкорн и чуть кухню не подожгли?», «А как Джои спер огнетушитель на работе?», «И вот он пригодился!», «А я и забыл о том случае!», «Я вообще-то тоже забыла, но сейчас вспомнила».
Еще было несколько боязливых, «пробных», прикосновений друг к другу – чудесных, горько-сладких, дальних отголосков нашей прежней близости. Когда мы закончили вспоминать, я принялась хвастаться своими последними достижениями, как ребенок – подарками, полученными на день рождения.
– Я не пила и не принимала наркотиков уже год и четыре месяца, – похвалилась я.
– Вот что значит играть по-честному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Наконец моя речь подошла к концу. Больше, кажется, мне не за что было извиняться, а он так и не произнес ни единого слова. Я-то боялась его гнева. Но даже ярость была бы лучше такой непроницаемости. По крайней мере, хоть какое-то общение.
Не в силах сидеть молча, я еще раз извинилась за то, за что уже несколько раз извинялась:
– Еще раз прости меня за то, что я тогда выпила бутылку Джои, извини за то, что ставила тебя в неудобные положения, что портила тебе жизнь своей наркоманией…
И тут я выдохлась. Какой смысл идти по второму кругу! Теперь мне оставалось только с достоинством удалиться.
– Ну что ж, я, пожалуй, пойду, – униженно сказала я. – Спасибо, что выкроил время.
И я снова полезла за кошельком, намереваясь заплатить и уйти. И тут Люк совершенно выбил меня из колеи, сказав:
– Рейчел, хватит. Положи свой крест. Людям нужна древесина.
– Что?
– Я говорю, сядь и поговорим! – воскликнул он с деланной жизнерадостностью. – Я не видел тебя почти полтора года. Расскажи, как поживаешь. Как там Ирландия?
Это была не то чтобы оливковая ветвь – скорее, маленькая сиротливая оливка. Но и этого мне хватило. Я отложила свою сумку и снова откинулась на спинку стула.
Свободного, непринужденного разговора не получалось. Мы оба держались слишком напряженно, а я даже не могла позволить себе выпить. Но я очень старалась не ударить в грязь лицом. Мы обсудили экономику Ирландии. Мы поговорили о «Кельтских Тиграх», об иностранных инвестициях, о доходе на душу населения. Мы были просто как два политолога в телевизоре. Когда появился повод пошутить, я ухватилась за эту возможность, надеясь таким способом реабилитировать себя, напомнить ему о том, какой могу быть забавной. Но из здоровой экономики удалось выжать лишь несколько жалких смешков. Разговор то и дело спотыкался, замирал, потом возобновлялся снова, но, в общем-то, топтался на месте. Мне не хотелось уходить, быть с ним казалось мне в миллион раз лучше, чем не быть с ним, но как же мне было трудно!
Подошла официантка. Он заказал себе еще пива, а я себе – еще воды. Ее приход отвлек нас от того, о чем мы говорили, и когда повисло невыносимое молчание, Люк спросил, почти застенчиво:
– Ты теперь только воду пьешь?
– Да.
– Ты изменилась, – улыбнулся он.
– Да, я изменилась, – серьезно ответила я. И тогда мы посмотрели друг на друга, по-настоящему посмотрели.
Какая-то завеса упала, и я наконец увидела его, прежнего Люка, моего Люка, впервые за этот вечер. Мы смотрели друг на друга очень долго. И я почти забыла, что мы сидим здесь сейчас, а не тогда, два года назад.
– Ну, – он кашлянул, и это удивительное настроение сразу пропало. – Спасибо за твои извинения.
Мне удалось улыбнуться. Но как-то слабо и неуверенно.
– Знаешь, – сказал он, снова разрушая возникшую было между нами преграду, – я думал, ты хочешь со мной встретиться, чтобы выдать мне по полной программе за то, что я тогда сказал в твоем реабилитационном центре.
– О, нет! – выдохнула я. Я была удивлена, что он так подумал, но и испытала огромное облегчение от того, что мы, наконец, выяснили, зачем пришли сюда. Честно говоря, дефицит, баланс, платежи и прочие экономические вопросы – это не мой конек. – Ты все правильно тогда сказал. Если бы ты этого не сделал, я, может быть, до сих пор упиралась бы и все отрицала.
– Я был уверен, что ты теперь меня ненавидишь, – сказал он.
– Конечно, нет! – убеждала я. То есть, честно говоря, я и сама теперь толком не знала: неужели я его когда-нибудь ненавидела?
– Правда? – с надеждой спросил он.
– Правда, – заверила его я. Это было даже забавно: Люк волнуется о том, ненавижу ли я его.
– Если тебе от этого будет легче, то, честно говоря, я чуть не рехнулся тогда. Ну, когда все это сказал, – он вздохнул и выпалил скороговоркой, – и когда отвечал на эти чертовы вопросы, которые они мне прислали.
– Ты вынужден был это сделать, – утешала я его. – Это было для моего блага.
– Господи, как я себя ненавидел за это! – сказал он.
– Тебе не за что было себя ненавидеть, – успокоила его я.
– И, тем не менее, я себя ненавидел, – пожаловался он.
– Не стоило. Я, в самом деле, была просто ужасна.
– Да ничего не ужасна! – сказал он.
– Еще как ужасна!
– Нет.
– Да.
– Ну, разве что иногда, – наконец согласился он.
– Еще как ужасна! – улыбнулась я, стараясь скрыть за улыбкой свое легкое недовольство тем, что он так быстро согласился со мной. – И это было так благородно с твоей стороны – подвергнуть себя такому испытанию, ведь ты даже не был женат на мне, и никаких серьезных отношений у тебя со мной не было, и ты даже не любил меня…
– Но я любил тебя! – раздраженно перебил он меня.
– Да нет, не любил, – напомнила я ему.
– Любил.
– Люк, – примирительно заметила я, – не подумай, что я это в упрек, но ведь ты сам сказал тогда, в Клойстерсе, что никогда не любил меня. У меня есть свидетели, – горько усмехнулась я.
– О боже, я так сказал? – он потер лоб таким знакомым мне жестом. – Да, конечно, я так сказал.
Он бросил на меня взволнованный взгляд:
– Мне не следовало этого говорить, но пойми, я был очень зол на тебя тогда, Рейчел! За то, как ты со мной обращалась, и за то, что ты делала с собой.
Я сглотнула. Мне все еще больно было слышать от него такое. И все-таки, приятно узнать, что когда-то он меня любил.
– Странно, правда? – задумчиво проговорил он – Как время все меняет. Одна мысль о тебе приводила меня в ярость, а прошел год – и я больше не бешусь.
«Слава богу!» – подумала я с облегчением.
– Я любил тебя, хоть и злился! – заявил он. – Думаешь, я пролетел бы три тысячи километров, чтобы посидеть в какой-то обшарпанной комнатенке с кучкой придурков и полить тебя грязью, если бы я тебя не любил?
Мы оба расхохотались.
– Ты вылил на меня много грязи. Должно быть, сильно любил.
– Да еще как! – с улыбкой кивнул он. – Еще как сильно!
Настроение у нас неожиданно поднялось. Я спросила про Гэза и ребят. И мы плавно вышли на бесконечные «а помнишь?»: «А помнишь, как Гэзу сделали татуировку?», «А как она потом воспалилась!», «А помнишь, как мы готовили попкорн и чуть кухню не подожгли?», «А как Джои спер огнетушитель на работе?», «И вот он пригодился!», «А я и забыл о том случае!», «Я вообще-то тоже забыла, но сейчас вспомнила».
Еще было несколько боязливых, «пробных», прикосновений друг к другу – чудесных, горько-сладких, дальних отголосков нашей прежней близости. Когда мы закончили вспоминать, я принялась хвастаться своими последними достижениями, как ребенок – подарками, полученными на день рождения.
– Я не пила и не принимала наркотиков уже год и четыре месяца, – похвалилась я.
– Вот что значит играть по-честному!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138