Хотя теперь, когда я стала понемногу понимать обитателей Клойстерса. это не казалось мне таким уж удивительным. Чаки изо всех сил скрывала свои грехи, притворяясь добропорядочной, респектабельной дамой, которой хотела бы быть.
Встав со стула после окончания занятий, я поняла, что меня уже шатает от всего этого.
В пятницу вечером на меня опять обрушилась смертная тоска. А мне-то уже казалось, что она отступила. И вот она вернулась.
– Зуб отвлек вас ненадолго, – улыбнулась Марго, увидев, что я поливаю обеденный стол слезами.
Вместо того, чтобы швырнуть в нее свою тарелку с беконом и капустой, я только заплакала еще пуще. И не я одна. Нейл тоже хлюпал носом. В этот день на группе Джозефина все-таки пробила брешь в его неприятии. Внезапно ему открылось то, что все остальные поняли уже давно: он – алкоголик, который по части жестокости даст ненавидимому им отцу сто очков вперед.
– Я себя ненавижу, – всхлипывал он, закрыв лицо руками. – Я себя ненавижу.
Винсент тоже был в расстроенных чувствах, потому что утром Джозефина устроила разбор его детства. А у Сталина глаза были на мокром месте, потому что он получил письмо от Риты, которая писала, чтобы после Клойстерса он домой не возвращался. Она подала на развод.
Столовая, в которой скопилось столько плачущих людей, напоминала детские ясли.
– У нее кто-то появился, – стенал Сталин. – Кто-то другой, кто будет…
– Ломать ей ребра, – закончила за него Анджела, и маленькие губки бантиком на ее толстом лице осуждающе сжались.
О боже, Анджела тоже стала жертвой СНЧК – синдрома нового человека в Клойстерсе. Ничего, пусть только дойдет очередь до нее самой – и тогда ее Значимый Другой расскажет группе, как она сломала руку собственной матери, когда та потянулась за остатками мороженого «Венетта», или что-нибудь в этом роде. Это отобьет у нее охоту казаться святее папы римского. Мне было жаль ее.
В пятницу, как обычно, на доске объявлений вывесили новые задания. Мы принялись пожирать глазами этот листок, как только Фредерик прикрепил его красной кнопкой. Все жадно читали, как будто это был список погибших и пропавших без вести.
Узнав, что я в команде Винсента и это значит опять завтраки, я очень, очень расстроилась. Я и до этого была расстроена, но теперь я по-настоящему расстроилась. Я так сильно расстроилась, что мне даже не хотелось качать права и выяснять отношения, мне захотелось лечь в постель, уснуть и не проснуться.
Крис подошел ко мне с пачкой бумажных носовых платков.
– Расскажи мне что-нибудь, – сквозь слезы улыбнулась я. – Отвлеки меня.
– Этого нельзя делать, – ответил он. – Ты должна сама справиться со своей болью…
Я угрожающе подняла свою чашку чая.
– Полегче! – улыбнулся он. – Я же пошутил. Так что случилось?
– Я в команде Винсента, – это было только одно из моих несчастий. – А я боюсь его. Он такой агрессивный.
– Разве? – Крис посмотрел на Винсента, который все еще хлюпал носом в дальнем углу. – А так и не скажешь.
– Нет, он такой, – с некоторым сомнением сказала я. – В первый день, как я сюда попала…
– Это было две недели назад, – напомнил Крис. – Даже неделя – достаточно долгий срок в психотерапии.
– О-о! – недоверчиво протянула я. – Так ты думаешь, что он успел измениться… Тогда, во всяком случае, вид у него был весьма угрожающий, – я сочла своим долгом напомнить об этом Крису.
– Люди здесь меняются, – примирительно заметил Крис. – На то и Клойстерс.
Это вызвало у меня раздражение.
– Расскажи мне, как ты докатился до этого дурдома.
Меня всегда интересовала история Криса, и я очень жалела о том, что он не в нашей группе. Мне хотелось узнать о нем побольше. Но до этого мне и в голову не пришло бы задать ему столь наглый вопрос.
Я с удивлением увидела, что по лицу Криса пробежала тень страдания, как ветерок по пшеничному полю. Он, оказывается, тоже уязвим. А я уже так привыкла к его самообладанию.
– Я здесь не в первый раз, – сказал он, подвигая свой стул поближе к моему.
– Я не знала, – сказала я. Признаться, эта новость меня шокировала. Значит, его наркомания зашла очень далеко.
– Да, я уже был здесь четыре года назад. Тогда я ничего не слушал и ничего не понял. Но на этот раз я все делаю как надо, и собираюсь в корне изменить свою жизнь.
– Твои дела были очень плохи? – с замиранием сердца спросила я.
Он мне слишком нравился, чтобы равнодушно слушать истории о том, как он валялся в собственной блевотине с иглой в вене.
– Смотря что понимать под словом «плохи», – ответил Крис, криво усмехнувшись. – Не то чтобы «туши свет…», не то чтобы я совсем опустился, но полноценной и полезной эту жизнь нельзя было назвать.
– А какие наркотики ты принимал?
– В основном, курил травку.
Я ждала продолжения: крэк, ангельский порошок, героин. Но продолжения не последовало.
– Только травку? – с облегчением выдохнула я.
– Поверь, этого хватало, – усмехнулся он.
Я вообще-то считала, что если ты не колешься, то не можешь называться наркоманом. С трепетом я задала следующий вопрос:
– А как ты устраивался с деньгами?
Я ждала и боялась ответа: «торговал наркотиками» или «был сутенером».
– Я работал, – удивленно ответил он.
– Но… – я замялась. – Нет, что-то ты не тянешь на наркомана.
И тогда он раскрыл рот и разразился длинной тирадой:
– Почти все ночи я проводил где-то в другом мире. После этого большую часть дня потом ни на что не годился. Я был озабочен лишь тем, где можно разжиться травкой на следующую затяжку. Мне не хотелось ходить в кино, есть, общаться, потому что все это отнимало у меня время, которое я мог бы провести под кайфом.
Он замолчал, потом легко спросил:
– Тебе все еще недостаточно?
– Вообще-то нет, – смущенно ответила я.
– Ладно, – он глубоко вздохнул и продолжил, – я был должен всем, но друзей у меня не было. Я не только поступал плохо. Мысли у меня тоже были так себе. Ничего хорошего в голову не приходило. Я всегда скользил только по поверхности вещей, а это ведь не то, правда?
Я осторожно кивнула.
– Я общался не с теми людьми и не так. Я не заботился ни о ком, кроме себя, да и о себе-то не слишком.
Мне ужасно захотелось узнать, как именно «не так» он общался с людьми.
– На всякую неприятность, которую мне подсовывала жизнь, у меня был один ответ – наркотики. Когда я поступил сюда, мне сказали, что у меня эмоциональное развитие – на уровне двенадцатилетнего ребенка.
– Как они это определяют? – проворчала я. Как вообще можно измерить уровень эмоционального развития?
– Потому что именно с двенадцати лет я употребляю наркотики. Ты растешь и взрослеешь, только учась противостоять всему этому дерьму, которое на тебя обрушивает жизнь. А я всю жизнь уходил от проблем. Вот и остановился на двенадцати годах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Встав со стула после окончания занятий, я поняла, что меня уже шатает от всего этого.
В пятницу вечером на меня опять обрушилась смертная тоска. А мне-то уже казалось, что она отступила. И вот она вернулась.
– Зуб отвлек вас ненадолго, – улыбнулась Марго, увидев, что я поливаю обеденный стол слезами.
Вместо того, чтобы швырнуть в нее свою тарелку с беконом и капустой, я только заплакала еще пуще. И не я одна. Нейл тоже хлюпал носом. В этот день на группе Джозефина все-таки пробила брешь в его неприятии. Внезапно ему открылось то, что все остальные поняли уже давно: он – алкоголик, который по части жестокости даст ненавидимому им отцу сто очков вперед.
– Я себя ненавижу, – всхлипывал он, закрыв лицо руками. – Я себя ненавижу.
Винсент тоже был в расстроенных чувствах, потому что утром Джозефина устроила разбор его детства. А у Сталина глаза были на мокром месте, потому что он получил письмо от Риты, которая писала, чтобы после Клойстерса он домой не возвращался. Она подала на развод.
Столовая, в которой скопилось столько плачущих людей, напоминала детские ясли.
– У нее кто-то появился, – стенал Сталин. – Кто-то другой, кто будет…
– Ломать ей ребра, – закончила за него Анджела, и маленькие губки бантиком на ее толстом лице осуждающе сжались.
О боже, Анджела тоже стала жертвой СНЧК – синдрома нового человека в Клойстерсе. Ничего, пусть только дойдет очередь до нее самой – и тогда ее Значимый Другой расскажет группе, как она сломала руку собственной матери, когда та потянулась за остатками мороженого «Венетта», или что-нибудь в этом роде. Это отобьет у нее охоту казаться святее папы римского. Мне было жаль ее.
В пятницу, как обычно, на доске объявлений вывесили новые задания. Мы принялись пожирать глазами этот листок, как только Фредерик прикрепил его красной кнопкой. Все жадно читали, как будто это был список погибших и пропавших без вести.
Узнав, что я в команде Винсента и это значит опять завтраки, я очень, очень расстроилась. Я и до этого была расстроена, но теперь я по-настоящему расстроилась. Я так сильно расстроилась, что мне даже не хотелось качать права и выяснять отношения, мне захотелось лечь в постель, уснуть и не проснуться.
Крис подошел ко мне с пачкой бумажных носовых платков.
– Расскажи мне что-нибудь, – сквозь слезы улыбнулась я. – Отвлеки меня.
– Этого нельзя делать, – ответил он. – Ты должна сама справиться со своей болью…
Я угрожающе подняла свою чашку чая.
– Полегче! – улыбнулся он. – Я же пошутил. Так что случилось?
– Я в команде Винсента, – это было только одно из моих несчастий. – А я боюсь его. Он такой агрессивный.
– Разве? – Крис посмотрел на Винсента, который все еще хлюпал носом в дальнем углу. – А так и не скажешь.
– Нет, он такой, – с некоторым сомнением сказала я. – В первый день, как я сюда попала…
– Это было две недели назад, – напомнил Крис. – Даже неделя – достаточно долгий срок в психотерапии.
– О-о! – недоверчиво протянула я. – Так ты думаешь, что он успел измениться… Тогда, во всяком случае, вид у него был весьма угрожающий, – я сочла своим долгом напомнить об этом Крису.
– Люди здесь меняются, – примирительно заметил Крис. – На то и Клойстерс.
Это вызвало у меня раздражение.
– Расскажи мне, как ты докатился до этого дурдома.
Меня всегда интересовала история Криса, и я очень жалела о том, что он не в нашей группе. Мне хотелось узнать о нем побольше. Но до этого мне и в голову не пришло бы задать ему столь наглый вопрос.
Я с удивлением увидела, что по лицу Криса пробежала тень страдания, как ветерок по пшеничному полю. Он, оказывается, тоже уязвим. А я уже так привыкла к его самообладанию.
– Я здесь не в первый раз, – сказал он, подвигая свой стул поближе к моему.
– Я не знала, – сказала я. Признаться, эта новость меня шокировала. Значит, его наркомания зашла очень далеко.
– Да, я уже был здесь четыре года назад. Тогда я ничего не слушал и ничего не понял. Но на этот раз я все делаю как надо, и собираюсь в корне изменить свою жизнь.
– Твои дела были очень плохи? – с замиранием сердца спросила я.
Он мне слишком нравился, чтобы равнодушно слушать истории о том, как он валялся в собственной блевотине с иглой в вене.
– Смотря что понимать под словом «плохи», – ответил Крис, криво усмехнувшись. – Не то чтобы «туши свет…», не то чтобы я совсем опустился, но полноценной и полезной эту жизнь нельзя было назвать.
– А какие наркотики ты принимал?
– В основном, курил травку.
Я ждала продолжения: крэк, ангельский порошок, героин. Но продолжения не последовало.
– Только травку? – с облегчением выдохнула я.
– Поверь, этого хватало, – усмехнулся он.
Я вообще-то считала, что если ты не колешься, то не можешь называться наркоманом. С трепетом я задала следующий вопрос:
– А как ты устраивался с деньгами?
Я ждала и боялась ответа: «торговал наркотиками» или «был сутенером».
– Я работал, – удивленно ответил он.
– Но… – я замялась. – Нет, что-то ты не тянешь на наркомана.
И тогда он раскрыл рот и разразился длинной тирадой:
– Почти все ночи я проводил где-то в другом мире. После этого большую часть дня потом ни на что не годился. Я был озабочен лишь тем, где можно разжиться травкой на следующую затяжку. Мне не хотелось ходить в кино, есть, общаться, потому что все это отнимало у меня время, которое я мог бы провести под кайфом.
Он замолчал, потом легко спросил:
– Тебе все еще недостаточно?
– Вообще-то нет, – смущенно ответила я.
– Ладно, – он глубоко вздохнул и продолжил, – я был должен всем, но друзей у меня не было. Я не только поступал плохо. Мысли у меня тоже были так себе. Ничего хорошего в голову не приходило. Я всегда скользил только по поверхности вещей, а это ведь не то, правда?
Я осторожно кивнула.
– Я общался не с теми людьми и не так. Я не заботился ни о ком, кроме себя, да и о себе-то не слишком.
Мне ужасно захотелось узнать, как именно «не так» он общался с людьми.
– На всякую неприятность, которую мне подсовывала жизнь, у меня был один ответ – наркотики. Когда я поступил сюда, мне сказали, что у меня эмоциональное развитие – на уровне двенадцатилетнего ребенка.
– Как они это определяют? – проворчала я. Как вообще можно измерить уровень эмоционального развития?
– Потому что именно с двенадцати лет я употребляю наркотики. Ты растешь и взрослеешь, только учась противостоять всему этому дерьму, которое на тебя обрушивает жизнь. А я всю жизнь уходил от проблем. Вот и остановился на двенадцати годах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138