!
– Я продиктовал будущему журналисту его дипломную работу. Мы провели с Игорьком два дня. Работа признана выдающейся, – Волков хихикнул в кулак и стал похож на шкодливого мальчишку. – Статейку ему тоже продиктовал ваш покорный слуга. Скоро…
– Хватит! – остановил профессора Упоров. – Не утомляй Никанора Евстафьевича подробностями. Партия возглавит движение за большое золото Колымы. В том вся суть. Вам ясно?
Дьяк с холодным интересом рассматривал внешне спокойного бригадира, при этом шевелил губами, как бабка, впервые увидавшая паровоз. Потом губы скривились в хитрой усмешке:
– Мы, воры, конечно, волки. Серые, незаметные. Чаще голодные, чем сытые. Жизнь у нас волчья. Надо быть шибко хитрым, чтобы остаться живым. Все так…
Он опустил глаза, не потеряв, однако, интереса к сидящему с правой стороны человеку, пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.
– …Но ведь ты тоже волк, Вадим. Поди, похитрее нас еще будешь. Сродственники мы. Только масть у тебя другая: белой ты масти. И ход другой. Ты этот, ну как его? Иноходец!
– Таких волков в природе не бывает, – попытался расслабить напрягшийся разговор Соломон Маркович.
– То в природе, – подмигнул ему Дьяк, – в твоем социализме всяких чудес насмотришься. Тем более – в развитом. Ха! Надо же так людям мозги заплести! Всю жизнь, значит, в недоразвитом, а нынче в развитой подались.
– Мне разницы нет, какой у нас социализм, – Упоров поднялся, махнул рукой Волкову, чтобы он следовал за ним, – свободу надо вырвать "у этой кодлы.
– Пашешь-то ты, один хрен, на его, родимого, на развитой, – продолжал выговаривать вслед еще не остывший от перенесенной обиды Никанор Евстафьевич, – Ишь, какие ловкие: волка работать заставили Прям – цирк!
Но все это было только начало, из которого закрутилось большое и опасное дело. Начальник лагеря «Золотинка», теперь уже полковник Оскоцкий, прочитав про успехи бригады Упорова, через голову начальника отправил в Москву бумагу, в коей объяснил вредность подобных экспериментов; люди, которые в ней собраны, в большинстве своем исправлению не подлежат, о чем он, как коммунист, молчать не может. К письму полковник приложил аттестацию некоторых членов бригады во главе с бригадиром.
А так как тень легла на крупное начальство, из Москвы послали важного чиновника, чтобы он нашел правых и виноватых, естественно, опираясь в своем расследовании на мнение местных партийных органов.
Проверяющий приехал уже весной, когда на ближних озерах просел посеревший лед, а по берегам мутных говорливых ручейков забегали длинноногие кулички.
Переболевшая долгой, суровой зимой природа возвращалась к жизни под шумное многоголосье устраивавших свое жилье птиц. Даже зэки немного ожили, хотя их беспощадно косила цинга.
Впрочем, настоящая весна, так иногда случается на Колыме, наступила в один день. Вспыхнуло солнце, вспыхнула робкая зелень на южном склоне хребта, по которому ранним утром протрусила всклокоченная после спячки медведица в сопровождении двух медвежат.
В тот день он и появился, большой породистый полковник в кожаном пальто на цигейковом подкладе. Такой значительный, что рядом с ним сам начальник управления в своих бакенбардах выглядел обыкновенным старшиной.
Зэки видели его один раз перед разводом. Он шел одиноко независимый, переступая лужи. Пальто, как у боевого полководца, нараспашку, чтобы каждый желающий мог видеть плотный ряд орденских колодок на темной зелени мундира.
Полковник думал о песцовой шубе для жены и лисьей для дочери заместителя министра.
Семнадцать с половиной тысяч заключенных рассматривали его с застарелой надеждой на изменения.
И Зяма Калаянов, считавшийся среди блатной публики почти ясновидцем, сказал, сплюнув сквозь золото двух целых зубов:
– Если эта важная птица замутит поганку, – полетят головы.
– Чо ты буровишь, Репин сраный?! – оборвал его злой Гарик Кламбоцкий, получивший вместо обещанной русалки – Сталина с рыбьим хвостом и куском вуали, кокетливо закрывавшей левую щеку. – Не обманывай людей: это – финансист.
– А ордена?! По-вашему, он их выиграл в очко у маршала Конева?!
…Главных разговоров за дверью кабинета начальника колонии так толком никто и не узнал, но когда инспектор начал трясти перед носом Губаря личными делами членов бригады Упорова, полковник сказал, не убирая птичьих глаз с заколебавшегося взгляда гостя:
– Они – преступники. Они отбывают наказание, – голос старого чекиста был вкрадчиво недобрым. – Критерием их исправления, пусть даже имитации исправления, является конкретное дело. Оно есть. Таких показателей в проходке шахт Колыма не знала. Вот отчет о деятельности бригады.
Инспектор даже обрадовался, что можно убрать глаза из-под этого птичьего взгляда, и стал читать отчет.
– Боюсь, за производственными показателями мы не видим человека. Так сказать, его идеологической наполненности.
– С нас спрашивают золото. Вы и ваше начальство интересуетесь только теми показателями, которые перед вами. Поступил донос – отношение поменялось. Этим летом часть бригады будет работать на поверхности. Своими силами, без ущерба для плана, отремонтировала четыре бульдозера.
Хозяин Крученого поднялся, чтобы закончить уверенно и просто:
– Есть золото. Хорошее, без серьезных срывов, поведение, и кто знает – не привьет ли это состояние вкус к нормальной жизни в будущем.
– Партия учит нас смотреть глубже, не терять бдительности, сталкиваясь с внешним благополучием.
– Мудрая мысль, – кивнул без особого энтузиазма начальник управления Дочкин. – Давайте поедем и посмотрим на лучшую бригаду Колымы перед тем, как ее разогнать…
– Ну, что вы говорите?! Так уж сразу разогнать! – полковник решил, что песцовая шуба для жены обеспечена, не стал перегибать палку. – Составчнк, согласитесь, не блестящий. Но ведь работают же, черти полосатые! Ваши доводы мне кажутся более убедительными, нежели…
– Донос полковника Оскоцкого?
– Дело не в названии. Привлекательна сама идея: ориентир, зажечь маяк. Райком партии как отнесся?
– Положительно. Поддержал полностью.
– Да нет. Конечно же, это интересно, братцы! Привыкли работать с оглядкой, а Владимир Ильич не уставал повторять слова о творческой инициативе масс.
На пороге кабинета без стука появился адъютант, держа ладонь у блестящего козырька фуражки, доложил:
– Машина подана!
Инспектор бодро зашагал к вешалке, а оказавшись на крыльце, с наслаждением втянул в себя пахнущий тающими помойками воздух:
– Это же не воздух – колымский бальзам! Завидую вам, ребята!
– Место начальника лагеря вас устроит? – шутливо спросил Дочкин.
– Хи! – полковник изобразил на лице грусть. – Кто меня отпустит? Работы невпроворот, хотя и зовет Колыма – матушка, но долг есть долг…
– Я вас понимаю, Петр Мокеевич, – сочувственно кивнул начальник управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Я продиктовал будущему журналисту его дипломную работу. Мы провели с Игорьком два дня. Работа признана выдающейся, – Волков хихикнул в кулак и стал похож на шкодливого мальчишку. – Статейку ему тоже продиктовал ваш покорный слуга. Скоро…
– Хватит! – остановил профессора Упоров. – Не утомляй Никанора Евстафьевича подробностями. Партия возглавит движение за большое золото Колымы. В том вся суть. Вам ясно?
Дьяк с холодным интересом рассматривал внешне спокойного бригадира, при этом шевелил губами, как бабка, впервые увидавшая паровоз. Потом губы скривились в хитрой усмешке:
– Мы, воры, конечно, волки. Серые, незаметные. Чаще голодные, чем сытые. Жизнь у нас волчья. Надо быть шибко хитрым, чтобы остаться живым. Все так…
Он опустил глаза, не потеряв, однако, интереса к сидящему с правой стороны человеку, пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.
– …Но ведь ты тоже волк, Вадим. Поди, похитрее нас еще будешь. Сродственники мы. Только масть у тебя другая: белой ты масти. И ход другой. Ты этот, ну как его? Иноходец!
– Таких волков в природе не бывает, – попытался расслабить напрягшийся разговор Соломон Маркович.
– То в природе, – подмигнул ему Дьяк, – в твоем социализме всяких чудес насмотришься. Тем более – в развитом. Ха! Надо же так людям мозги заплести! Всю жизнь, значит, в недоразвитом, а нынче в развитой подались.
– Мне разницы нет, какой у нас социализм, – Упоров поднялся, махнул рукой Волкову, чтобы он следовал за ним, – свободу надо вырвать "у этой кодлы.
– Пашешь-то ты, один хрен, на его, родимого, на развитой, – продолжал выговаривать вслед еще не остывший от перенесенной обиды Никанор Евстафьевич, – Ишь, какие ловкие: волка работать заставили Прям – цирк!
Но все это было только начало, из которого закрутилось большое и опасное дело. Начальник лагеря «Золотинка», теперь уже полковник Оскоцкий, прочитав про успехи бригады Упорова, через голову начальника отправил в Москву бумагу, в коей объяснил вредность подобных экспериментов; люди, которые в ней собраны, в большинстве своем исправлению не подлежат, о чем он, как коммунист, молчать не может. К письму полковник приложил аттестацию некоторых членов бригады во главе с бригадиром.
А так как тень легла на крупное начальство, из Москвы послали важного чиновника, чтобы он нашел правых и виноватых, естественно, опираясь в своем расследовании на мнение местных партийных органов.
Проверяющий приехал уже весной, когда на ближних озерах просел посеревший лед, а по берегам мутных говорливых ручейков забегали длинноногие кулички.
Переболевшая долгой, суровой зимой природа возвращалась к жизни под шумное многоголосье устраивавших свое жилье птиц. Даже зэки немного ожили, хотя их беспощадно косила цинга.
Впрочем, настоящая весна, так иногда случается на Колыме, наступила в один день. Вспыхнуло солнце, вспыхнула робкая зелень на южном склоне хребта, по которому ранним утром протрусила всклокоченная после спячки медведица в сопровождении двух медвежат.
В тот день он и появился, большой породистый полковник в кожаном пальто на цигейковом подкладе. Такой значительный, что рядом с ним сам начальник управления в своих бакенбардах выглядел обыкновенным старшиной.
Зэки видели его один раз перед разводом. Он шел одиноко независимый, переступая лужи. Пальто, как у боевого полководца, нараспашку, чтобы каждый желающий мог видеть плотный ряд орденских колодок на темной зелени мундира.
Полковник думал о песцовой шубе для жены и лисьей для дочери заместителя министра.
Семнадцать с половиной тысяч заключенных рассматривали его с застарелой надеждой на изменения.
И Зяма Калаянов, считавшийся среди блатной публики почти ясновидцем, сказал, сплюнув сквозь золото двух целых зубов:
– Если эта важная птица замутит поганку, – полетят головы.
– Чо ты буровишь, Репин сраный?! – оборвал его злой Гарик Кламбоцкий, получивший вместо обещанной русалки – Сталина с рыбьим хвостом и куском вуали, кокетливо закрывавшей левую щеку. – Не обманывай людей: это – финансист.
– А ордена?! По-вашему, он их выиграл в очко у маршала Конева?!
…Главных разговоров за дверью кабинета начальника колонии так толком никто и не узнал, но когда инспектор начал трясти перед носом Губаря личными делами членов бригады Упорова, полковник сказал, не убирая птичьих глаз с заколебавшегося взгляда гостя:
– Они – преступники. Они отбывают наказание, – голос старого чекиста был вкрадчиво недобрым. – Критерием их исправления, пусть даже имитации исправления, является конкретное дело. Оно есть. Таких показателей в проходке шахт Колыма не знала. Вот отчет о деятельности бригады.
Инспектор даже обрадовался, что можно убрать глаза из-под этого птичьего взгляда, и стал читать отчет.
– Боюсь, за производственными показателями мы не видим человека. Так сказать, его идеологической наполненности.
– С нас спрашивают золото. Вы и ваше начальство интересуетесь только теми показателями, которые перед вами. Поступил донос – отношение поменялось. Этим летом часть бригады будет работать на поверхности. Своими силами, без ущерба для плана, отремонтировала четыре бульдозера.
Хозяин Крученого поднялся, чтобы закончить уверенно и просто:
– Есть золото. Хорошее, без серьезных срывов, поведение, и кто знает – не привьет ли это состояние вкус к нормальной жизни в будущем.
– Партия учит нас смотреть глубже, не терять бдительности, сталкиваясь с внешним благополучием.
– Мудрая мысль, – кивнул без особого энтузиазма начальник управления Дочкин. – Давайте поедем и посмотрим на лучшую бригаду Колымы перед тем, как ее разогнать…
– Ну, что вы говорите?! Так уж сразу разогнать! – полковник решил, что песцовая шуба для жены обеспечена, не стал перегибать палку. – Составчнк, согласитесь, не блестящий. Но ведь работают же, черти полосатые! Ваши доводы мне кажутся более убедительными, нежели…
– Донос полковника Оскоцкого?
– Дело не в названии. Привлекательна сама идея: ориентир, зажечь маяк. Райком партии как отнесся?
– Положительно. Поддержал полностью.
– Да нет. Конечно же, это интересно, братцы! Привыкли работать с оглядкой, а Владимир Ильич не уставал повторять слова о творческой инициативе масс.
На пороге кабинета без стука появился адъютант, держа ладонь у блестящего козырька фуражки, доложил:
– Машина подана!
Инспектор бодро зашагал к вешалке, а оказавшись на крыльце, с наслаждением втянул в себя пахнущий тающими помойками воздух:
– Это же не воздух – колымский бальзам! Завидую вам, ребята!
– Место начальника лагеря вас устроит? – шутливо спросил Дочкин.
– Хи! – полковник изобразил на лице грусть. – Кто меня отпустит? Работы невпроворот, хотя и зовет Колыма – матушка, но долг есть долг…
– Я вас понимаю, Петр Мокеевич, – сочувственно кивнул начальник управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125