– В рот меня ка-ля-по-тя! – произнес он со сложным чувством страха и восхищения. – Не вякнул…
Рывком опрокинул Колоса на спину, обвел зимовье внимательным взглядом. Михаил был мертв. Он смотрел перед собой огромными голубыми глазами очарованного скитальца, внезапно встретившего неизреченную красоту будущего мира.
– Отслужил, Мишаня, – вздохнул Денис. – Хорошо, хоть не мучился.
Чалдон икнул и, погладив по голове Пельменя, прочувственно сказал:
– Что, падла, овдовел?
– Тиша-то – мастер! Всех ведь мог, змей тихий!
– Будет вам понтоваться, Шура. Вашу работу сделали другие: все равно зарезать пришлось бы. Уходите с Чалдоном. О всем другом не говорю, потому как знаю: каждый из вас умрет вором…
– Я тя понял, Денис. Как поступим с фраером? Это ведь не твое личное дело. Сообща бы и решить…
Пельмень говорил подчеркнуто небрежно, будто того, о ком шла речь, здесь не было, и Упоров целил в живот вора сквозь карман телогрейки, не сомневаясь – выстрелит.
– Твои заботы кончились, – сухо произнес Денис. – За свои отвечу.
– Перед прокурором?
– Нас живыми брать не будут.
– Вот и ошибаешься, – Чалдон с трудом оторвался от носика медного чайника, перевел дыхание и продолжил: – Имя узнать интересно, куда рыжье уплыло.
– Сам-то знаешь?! Нет! Никто не знает. Камыш – могила. И вам советую.
– Это – лишнее, Денис.
…У поросшего мхом скальника, где речка на изгибе пробилась сквозь податливый мартовский лед, Пельмень и Чалдон ушли с тропы. Прощание было вялым. Все знали, что их ждет впереди…
– Ты, фраерок, помни, – не утерпел напоследок Пельмень. Потный, не похмелившийся толком, был он похож на обыкновенного доходягу с рынка. – Везде достанем…
Упоров смерил его равнодушным взглядом, кивнул Чалдону, повернулся и пошел по тропе, уже не думая о злобном воре, словно того тоже зарезал услужливый Тиша. Малина ждал, когда пойдет Вадим, пристроился за ним, загородил бывшего штурмана своей спиной. Он тоже не верил Пельменю…
– Высоко о себе думает Шура.
Вадим промолчал. О чем говорить? Прошлое ушло в другую сторону, будущее обещало быть покруче.
Тропа свернула в стройный медовый соснячок, островком притулившийся на солнечном взлобке. Они шли в пахнущем смолой зеленом коридоре, погруженные в приятное очищение души целебным прикосновением заботливой природы,
Денис вернулся все же к разговору, когда позади остался веселый взлобок и безжизненная гарь прошлогоднего пожара:
– Шура – дурковатый. Особливо во хмелю: как вол во льду. Не свернешь. Удивляюсь Ферапонту, Степа.
Денис легко перескочил валежину, но поскользнулся и упал набок. Сидя отряхнулся, продолжил, будто ничего не произошло:
– Думал – замочит Шурика. Не сам, конечно, есть кому…
_ Давно знаешь Камышина?
– С Широкого освобождался. С ним даже администрация вежливо обращалась. А этот Тиша-темная личность. Говорят, в Питере консерваторию кончал. При Камышине который год живет…
– Он не только консерваторию кончил, но и Колоса.
Малина шутку не принял, ответил серьезно, желая прекратить пустой базар:
– Колос, сказано было, лишний…
Они поднялись на пологую возвышенность. Отдышавшись, Денис указал в сторону, где сбегались два хребта:
– Там, на водоразделе, зимовье. Мусора знают, лучше обойти. От зимовья часов шесть хода до Оратукана. Идти будем ночью. У нас, как у приличных людей, начался ночной образ жизни. Садись – перекусим.
Денис старался говорить открыто, без всяких хитростей, желая расположить к себе товарища по побегу. Но к вечеру иссяк и был утомленно угрюм.
Они сидели на сваленном ветром кедрушке, пережевывая вяленую оленину. Где-то внизу ухнула сова. Крикнул заяц, окончивший жизнь в ее когтях. Упорову, показалось – он почувствовал запах крови, хлынувшей из разорванного живота зайца. Он не знал, как пахнет заячья кровь, скорее всего, это был запах крови человеческой который он нес с собой от самого зимовья, не ощущая. Нужен был толчок, чтобы запах ожил. Таким толчком стала смерть зайца…
Достоверно известно: весна на Севере отнимает силы у всех, кроме беглецов. У них организм работает по-другому в особом режиме погони, когда страх вытаскивает скрытые ресурсы, заставляя тело трудиться с колоссальной перегрузкой.
Беглецы отмахали километров двадцать, прежде чем ощутили настоящую усталость, и сбавили шаг.
– Интересно, о чем сейчас думает начальник отдела по борьбе с бандитизмом Важа Спиридонович Морабели? – спросил с серьезной рожей Денис, стащив с потной головы шапку.
– О нас с тобой. О чем ему больше думать?
– Нет. Узко мыслишь. Он думает, как жить дальше?! Гуталин умер! Грузин начнут отлучать от кормушки. Что делать?
Упоров остановился и медленно закрутил головой.
Прицепившийся запах крови вытеснил другой, знакомо сладковатый. Он пытался вспомнить, что может так пахнуть. Наблюдавший за его поведением Малина осторожно переступил с ноги на ногу, взвел курок пистолета.
– Дым, – прошептал Упоров, – точно, дым!
– В зимовье – люди. Нас ждут, Вадим. Но мы к ним не пойдем.
Они стояли рядом, почти касаясь друг друга лбами, похожие на молящиеся тени. Даже голоса их стали частью наступившей ночи, приобретя сходство с шумом деревьев.
На небе медленно, словно плесень по мокрому камню, ползли серые облака. Беглецы двинулись со сжатыми зубами, упираясь в темноту стволами пистолетов. Но постепенно притерпелись к таящейся за каждым стволом опасности, заставив себя поверить – нынче пронесет.
Собачий лай понудил остановиться. Густой, но не слишком уверенный, он раскатился по распадкам, едва поднявшись к вершине хребта.
– Придется уходить северным склоном.
– Там снега выше колен!
– А мусора с автоматами? Двигай за мной, Денис!
И пошел, не оборачиваясь на вора, с решительностью знающего выход человека. Лай снова загремел, на этот раз требовательно и зло.
– Засекла, стервоза! Похоже – отбегались, Вадим!
– Помолчи! У нее одна работа, у тебя – другая. Бежим!
Наст хрустел тонкой жестью, хватая за ноги и отнимая последние силы у беглецов. Они падали на него, поднимались, падали, ползли на четвереньках, шепотом проклиная собачью бдительность.
Упоров первым подполз к подошве хребта, сделал несколько шагов по набитой тропе и, обхватив кособокую ель, остановился. Минут через пять с ним свалился Денис.
– Вставай! – потребовал Упоров. – Вставай, говорю, им будет не легче на этом склоне.
– Сейчас! Сейчас!
Малинин стоял уже на коленях.
– Сердце выскакивает. Считай до трех, Вадим.
– Бежим, дурак! Здесь все простреливается сверху.
Метров двадцать зэк двигался на четвереньках. Его уже никто не подгонял. Слова иссякли, на них не хотелось тратить силы. Потом он выпрямился и, шатаясь, побрел за Вадимом.
…К Оратукану они подошли с зарей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125