– Серафимушка шестный, ему нешестный деньги не надо. Он служит партии и советскому народу.
«Мы несли деньги этой дешевке, – беззлобно подумал Упоров. – Могли разделить участь этих троих… Тогда рук было бы пять. Одна из них – твоя».
Улыбающаяся рожа якута стала враждебной, сохраняя в себе пугающую доступность смерти.
Вадим подумал: «Все люди ходят в масках, пряча свою внутреннюю правду так глубоко, что не могут до нее докопаться. Актеры! Поганые актеры!»
В комнату вошел еще один человек в поношенном драповом пальто и солдатской шапке без звездочки.
Человек был откровенно пьян, хотя старался по мере возможности скрыть свое нерабочее состояние.
– Все, Важа Спиридонович, – крикнул в трубку капитан, – фельдшера привели. Как всегда. Я же сказал – «привели», минут через тридцать отправим вместе с покойным акт. До свидания!
– Изволю заметить, товарищ Ярцев, я пришел сам! – обидчиво выпалил фельдшер. – Нацепили, понимаешь ли, погоны, думаете – можете унижать мое человеческое… до… до…
Он не смог одолеть слово. Капитан миролюбиво прервал его:
– Будет вам, Петр Платонович. Надо подписать акт о смерти, и мы вас не задерживаем.
Фельдшер икнул, обвел комнату неустойчивым взглядом, наконец указал пальцем себе под ноги:
– Этот, что ли?
Петр Платонович наклонился, поднял веко, затем пощупал пульс Малинина. Выпятив вперед облепленную хлебными крошками губу, с сомнением поглядел на капитана:
– Он пока еще с нами…
– Его нет, Петр Платонович! И перестаньте ломать комедию!
Фельдшер вздрогнул, засуетился, повторив свою процедуру с веком и пульсом, сказал, не поднимая на капитана глаз:
– Нет, тут все ясно – состояние агонии…
– Он умер! – перебил Ярцев. – Вот здесь надо подписать. А вы что ждете, Серафим? Идите, получайте в кассе. Не забудьте передать привет супруге.
Капитан взял со стола подписанный акт, сделал на ходу замечание фельдшеру:
– Вы что, трупами закусываете – вонь такая! Эй Мамедов, задержанного – в машину, труп – в сарай! Шишев, распорядитесь, чтобы вымыли полы.
Упоров положил стянутые наручниками руки на холодную ладонь Дениса. Зрачки вора смотрел]; в свое лихое прошлое…
То был взгляд из окна вагона, когда уже не нужны слова, лишь исходящий из бесконечной пропасти глаз покойного – отблеск вечности – оставляет провожающим надежду на то, что поезд идет по назначению
…В тюрьме его опять били. Били не юнцы – автоматчики, а досконально знающие свое ремесло профессионалы. Он ужом крутился под градом ударов Печень екала, взлетая к горлу, и та часть тела, куда метил тупой носок кованого сапога, за долю секунды неведомым образом знала о том. Такой молниеносный телеграф сработанный диким желанием выжить; при этом весь мир колебался, подобно чашам весов, перегруженных нечеловеческой болью.
Бить прекратили, когда он потерял сознание, после «гвардейского» удара. Старшина Жупанько вытер платком потную шею, но, глянув на зэка, заволновался:
– Ни, ты дивись – шаволится. Притворился, симулянт! А ну, хлопцы, еще разок по-гвардейски, так, шоб его бабке икнулось на том свете.
…Гвардейский удар был личным вкладом Жупанько в дело перевоспитания беглецов. Он говорил своим подчиненным:
– Прежде чем человека допустить до строительства светлого будущего, с него необходимо стряхнуть темное прошлое. А як же ж!
Даже за обеденным столом, пережевывая массивными челюстями пайковый гуляш, Остап Силыч думал о незаконченности возмездия, того хуже – симуляции наказуемого. Однажды (классический пример больших открытий) во время перевоспитания беглого вора по кличке Стерва охранники, не сговариваясь, сделали паузу. Вор облегченно вздохнул. Тотчас четыре сапога одновременно подняли его над цементным полом карцера. Раз!
– Во! – радостно произнес Жупанько. – Це по-нашему, по-гвардейски!
Стерва умер еще в полете, успев перед смертью послужить доблестному делу и внести свой личный вклад…
Заключенный Упоров оказался ловчее доверчивого вора. Он извлек из опыта общения с улыбчивым Жупанько главное – не доверяй, не надейся, не расслабляйся. И перенес второй «гвардейский» малыми потерями: ему сломали два ребра да вбили куда-то аппендикс, который чудом не лопнул.
Полуживого зэка бросили в одиночку, а старшина Жупанько пошел, напевая любимую мелодию «Дывлюсь я на небо…», мыть руки настоящим цветочным мылом столичной фабрики «Свобода». Оба они еще не знали, что через час им придется встретиться снова по обстоятельствам, от них не зависящим. А пока Силыч жевал свой пайковый гуляш, зэк лежал на нарах вверх лицом, хватая спертый воздух камеры короткими порциями, словно кипяток, пользуясь отведенной ему малостью вдоха и выдоха.
Чтобы отвлечься от мыслей о будущем, он отводил их в прошлое, но там путаницы было не меньше, и зэк тогда пытался проникнуть в предпрошлое, вневременное существование, когда его зачатье еще не значилось даже в планах виновников. Они просто ничего друг о друге не знали. Маленькая еврейка пианистка была домоседкой и втайне презирала своего брата – боевика, столь кровожадного, сколь и трусливого, а лихой командир кавалерийского отряда Буденного носился по полям гражданской войны и рубил головы тем, кто стоял на пути голодранцев и пьяниц в царство свободы. Все определил случай. Отряд Упорова остановился в Белой Церкви на двое суток. Первый вечер она играла «Марсельезу», героически складывая две тоненькие морщинки над прекрасными черными глазами. Вторую ночь уже солировал командир отряда. Их единственный сын появился на свет после окончания мужем академии красных командиров. Мама шутила:
– Сергей, тебя хорошо подготовили.
Сергей Упоров погиб в первые дни Отечественной…
«Если бы это случилось раньше…» – мысль была не по-сыновьи жестокой, и он тут же нашел ей оправдание: не кто иной, как папа завоевывал ему одиночную камеру. «Господи, какая боль! Лучше бы мне не родиться». Зэк ухватился за это и представил себя в резерве жизни: маленьким, розовым, с крылышками. «Тогда бы все получилось иначе, точнее – ничего не получилось: ни судей, ни тюрьмы, ни боли, а ты, укрытый от земных забот, безмятежно бы парил в мечтах влюбленных…»
Ему вправду полегчало, но совсем ненадолго. Зэк опять начал смотреть на миропорядок с грубой подозрительностью, решив: «Господь не сможет долго терпеть его бесполезное, мечтательное тунеядство. Когда-нибудь Вседержителю надоест, и Он бросит тебя в потное сопение двух человеческих существ. С мрачной решительностью они совокупляются на грязной постели. Ты станешь вершиной их пьяного экстаза. Твое крохотное начало побежит по мочеточникам со скоростью, равной напруге животных страстей будущего родителя. И там, в чреве женщины, не отягощенной бременем любви, обретешь плоть, в которой явишься на Свет Божий сыном… Жупанько».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125