Но на что же существуют хитрости? Как только наступает ночь и дом погружается в сон, Саша извлекает из-под подушки припрятанную книгу и, неслышно листая страницы, читает при свете едва теплящейся лампады.
Отлично видит все эти хитрости допоздна бодрствующий мсье Мажи. Посмеиваясь про себя, он смотрит, однако, на них сквозь пальцы. Пусть читает на здоровье питомец. Пусть вырабатывает самостоятельные суждения о жизни.
А Саше и русские и французские литературные новинки пришлись как нельзя более по вкусу. Словно свежим ветром на него повеяло.
До чего же сентиментальной и устаревшей стала казаться ему поэзия, которая и доныне царит в доме Даргомыжских. А если договаривать правду до конца, то многие бывающие у родителей литераторы-стародумы с их косными суждения­ми об искусстве, о жизни, право, так и просятся в злую эпиграмму или пародию.
Но разве об этом скажешь? Недаром Лев Сергеевич Пуш­кин, читая в присутствии молодых Даргомыжских запретные стихи своего старшего брата, иной раз предостерегающе под­нимает палец: мол, не для всех ушей предназначены эти строки. В последнее время красноречивый Левушкин жест повторяется все чаще.
А потом Левушка вовсе ку­да-то пропал.
Настал памятный для Рос­сии день - 14 декабря 1825 го­да. Полки, отказавшиеся пос­ле смерти царя Александра привести присягу новому им­ператору Николаю I, вышли на Сенатскую площадь. Над строем восставших полков реяли знамена, полученные за боевые заслуги в славном 1812 году. Эти полки во главе с передовыми офицерами вы­ступили против царского са­мовластья и крепостного гнета.
На Сенатскую площадь со всех сторон стекался 'народ. Многие вооружились кольями и камнями. А вожди восста­ния медлили и медлили, не решаясь действовать.
Растерянный, объятый страхом император успел собрать верные ему войска. На площади появились пушки. Сам царь отдал команду:
- Пли!
Картечь с визгом полетела туда, где стояли восставшие. Падали убитые и раненые. А залп следовал за залпом... Когда на площадь опустились ранние сумерки, все было кон­чено.
По улицам пошли патрули. Слышалась зловещая бара­банная дробь. По всему городу искали участников восстания. Хватали и правого и виноватого. Царствование Николая I началось.
Город замер. По домам ползли недобрые слухи. Саша Даргомыжский слышал, как среди заговорщиков называли имена Рылеева, Кюхельбекера, Александра Бестужева. Име­на эти были знакомы Саше по альманаху «Полярная звез­да». А один из главных заговорщиков, Александр Бестужев, оказался не кем иным, как автором той самой статьи из «По­лярной звезды», выдержки из которой читал Арлекин на па­мятном маскарадном вечере у Даргомыжских!
Вот когда - на пороге четырнадцатилетия - стал по­стигать Александр Даргомыжский смысл рассуждений авто­ра статьи о вольномыслии в России и о причинах, это воль­номыслие породивших.
Не знал, конечно, мальчик, что и Лев Сергеевич Пушкин тоже оказался в день 14 декабря на Сенатской площади и проявил живейшее участие к восставшим. А вскоре Левушка, опасаясь возможного преследования, совсем покинул столи­цу: надумал податься в юнкера и махнул на Кавказ.
Тревожные слухи о жестоких расправах росли и росли. А спустя шесть месяцев после трагического дня столицу по­трясла новая страшная весть: 13 июля 1826 года в Петро­павловской крепости были казнены пять участников декабрь­ского восстания, признанных правительством особо опас­ными.
Много говорилось об этих событиях в доме у Даргомыж­ских. Судили о них по-разному. Марья Борисовна сочинила даже стихи, прославляющие милосердие и справедливость императора Николая I. Благонамеренные ее друзья встрети­ли эти стихи с полным сочувствием.
Наверное, совсем иначе взглянул бы на происшедшие со­бытия маменькин брат, Сашин дядя, князь Петр Борисович Козловский - дипломат, ученый и писатель. Рассказывали же про него - Саша собственными ушами слышал, - что Петр Борисович решительно осуждает крепостников и ратует за всяческие вольности. Он будто бы даже роман задумал, где доказывает вред крепостного строя не только для кресть­ян, но и для самих помещиков.
Видно, не зря так долго скитается по заграницам вольно­думный князь. Не очень-то уверен он в собственной безопас­ности у себя на родине. А теперь и подавно остережется воз­вратиться, когда по царскому приказу ссылают в Сибирь множество людей, заподозренных в сочувствии заговор­щикам!
И Саша Даргомыжский думал про себя: ведь эти заго­ворщики восстали против царя только потому, что хотели добиться свободы для крепостного народа. Так почему же их казнили?!
Долго, очень долго не видел Саша Михаила Яковлева. Когда же наконец увидел, спросил, не сдержав нетерпения:
- Немало, поди, новинок накопилось теперь у Пушкина? И может быть, кое-что даже связано с недавними собы­тиями?
- А это кто и с какой стороны посмотрит, - отвечал Ми­хаил Лукьянович. - Вот был я недавно, - продолжал он, - на сборище у Дельвига по случаю нашей лицейской годов­щины. Каждый год 19 октября празднуем мы день открытия лицея. Как всегда, откликнулся к этому дню стихами Алек­сандр Сергеевич. Так и называется его стихотворение - «19 октября 1827». Вроде бы и ничего крамольного в нем нет, если бы не эти строки:
Бог помочь вам, друзья мои,
И в бурях, и в житейском горе,
В краю чужом, в пустынном море
И в мрачных пропастях земли!
Яковлев задумался.
- Среди осужденных за бунт на Сенатской площади, - пояснил он, - были многие наши друзья, в том числе и ли­цейские товарищи Иван Пущин и Вильгельм Кюхельбекер. Ныне и они со многими другими томятся «в мрачных про­пастях земли».
Саше страстно захотелось получить в собственность эти стихи Пушкина. Он просительно взглянул на Яковлева.
- Уж не думаете ли сочинять на них музыку? - удивил­ся Михаил Лукьянович. - Что до меня, - развел он рука­ми,- почему-то никак не могу представить это стихотворе­ние в романсе...
В доме Даргомыжских все реже возвращались к траге­дии, которую пережила Россия. Сергей Николаевич с головой ушел в дела. Марья Борисовна - в назидательную свою поэзию. Дети - в учение. Как и прежде, неслись из классной комнаты звуки скрипки, арфы, фортепиано.
В часы, когда Саша остается один, он раскрывает новую книжку альманаха «Памятник отечественных муз на 1827 год» и без конца перечитывает впервые напечатанное юно­шеское стихотворение Пушкина «Заздравный кубок»:
Кубок янтарный
Полон давно,
Пеной угарной
Блещет вино...
Кажется, нет ничего легче переложить на музыку пуш­кинский стих. Кажется, эти упругие, звонкие строки сами диктуют мелодию. Надо лишь к ней прислушаться.
Увы, на деле это совсем не легко. Саша изорвал не один десяток черновиков, раньше чем набело переписал романс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37