Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную...
В память о встрече написал вскоре Александр Дарго­мыжский романс или, вернее сказать, песню в русском духе, в которую он облек это скорбное слово поэта-гражданина. Верилось, что будут новые встречи с поэтом, по праву уна­следовавшим славу Пушкина. А теперь вот остается только читать и перечитывать любимые строки. И снова слышит Александр Даргомыжский, как ложатся на музыку глубокие думы поэта:
И скучно, и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?
А годы проходят - все лучшие годы!..
Еще вчера отозвались эти строки в мелодии, в которой услышалось печальное раздумье человека, изверившегося, разочарованного и все же полного затаенных сил. А дальше, гибко следуя за лермонтовской мыслью, за каждым словом, до тонкости воспроизводя изменчивые интонации стиха, му­чительные вопросы и ответы поэта самому себе, музыка во­плотила исповедь души, непримиримой к житейской лжи и пошлости.
Что же создал Даргомыжский? Романс? Сам автор за­труднился бы ответить. Такого рода романсов еще не знала русская музыка. Скорее то был лирический монолог одного из излюбленных лермонтовских героев.
- Можно лишь прибавить к общим похвалам, - сказал, прослушав новое произведение Даргомыжского, один его соотечественник, давно осевший в Париже, - что самый ис­кусный из артистов не сумел бы с большей правдой и талан­том продекламировать стихотворение Лермонтова, чем это сделали вы в своей музыке, Александр Сергеевич! Но, - про­должал он после короткой паузы, - какой жестокий приго­вор произнесли вы вместе с поэтом над страной, где нет ме­ста честному человеку. И вам не страшно подумать о возвра­щении на родину?
А он, Даргомыжский, толь­ко о том и думает. Спору нет: глубокими ранами кровоточит Россия. Даргомыжскому ли это не знать? Но Россия исце­лится. Тому порукой новое, младое племя русских людей, всеми помыслами обращенное к народному благу.
И ни на какой другой не променяет свой народ Алек­сандр Даргомыжский. Он с гордостью готов повторять вместе с Глинкой:
- Я душою русский!
А у Михаила Ивановича, оказывается, важные новости. Выдающийся французский композитор Гектор Берлиоз хлопочет о том, чтобы вклю­чить в программы своих па­рижских концертов произведе­ния Михаила Глинки. Последний с увлечением рассказыва­ет об этом:
- Стало быть, выпадет мне честь стать первым русским композитором, который познакомит парижан с музыкой, на­писанной в России и для русских.
- Когда же состоятся эти концерты? - обрадовался Даргомыжский.
Глинка пожал плечами:
- Когда сладится дело, сам не ведаю...
К Парижу приближалась весна. Особенно хороши стали в это время парижские бульвары, овеянные нежной дымкой распускающейся листвы.
Даргомыжский побывал в рабочих предместьях города. Грязные улицы. Тесные жилища. Удушливый дым заводских труб. Вместе с отцами и матерями возвращаются с фабрик дети, буквально засыпающие на ходу от изнурения. Совсем другой Париж...
А еще зачастил Александр Сергеевич в маленькие театры, что ютятся на парижских бульварах. Весело и непринуж­денно играют актеры. Каждая песенка и каждый куплет це­лят в короля и его продажных министров. Публика с вос­торгом аплодирует.
Аплодировал и русский заезжий зритель, а сам думал про себя: как далеки от этих едких, остроумных пьес те беззу­бые водевили, что идут в театрах Петербурга...
У Глинки все еще не было новых положительных извес­тий о концертах.
- Этак мне раньше придется уехать из Парижа, - доса­дует Даргомыжский. - Сам знаешь, Михаил Иванович, у нас просрочки паспорта не потерпят.
- Ну полно, полно, маловер, - откликается Глинка.- А в портфеле твоем, чувствую, что-то есть!
- Да вот, - признается Даргомыжский, доставая но­ты, - опять вдохновился я Пушкиным...
Оказывается, настал черед и для «Вакхической песни», которую декламировал в пору юности Александра Дарго­мыжского Левушка Пушкин. «Вакхическая песня» пополнит собрание «Петербургских серенад». Ярким солнечным бли­ком осветит она этот песенный венок. Музыка ее, жизнелю­бивая, исполненная веселой удали, торжественными фанфа­рами, провозглашает здравицу поэта, дышащую верой в бес­смертие человеческого разума:
Да здравствует солнце, да скроется тьма!
Вместе с поэтом верят русские люди: навсегда сгинут черные дни, мрак развеется, и над многострадальной отчиз­ной засияет свет разума и справедливости.
Не для того ли лучшие из этих людей шли в свое время на гибель, на изгнание? Помнится, когда-то Михаил Лукьянович Яковлев прочитал подростку Саше Даргомыжскому стихотворение «Бог помочь вам, друзья мои...». Да еще по­яснил при этом скрытый смысл последних строк, которые Пушкин посвятил ссыльным своим товарищам.
Вот теперь, в Париже, пришла пора и ему, Даргомыж­скому, откликнуться на подвиг декабристов. Пусть же па­мятью об этих героях станет его песня-марш, мужественная, сдержанно-суровая. Один только раз дрогнет от волнения и неприкрытого сочувствия голос музыканта, когда в заклю­чительных тактах песни помянет он узников, томящихся «в мрачных пропастях земли»...
Музыкальная пушкиниана Даргомыжского обогащается в Париже все новыми созданиями. Композитор написал здесь еще дуэт «Девицы, красавицы» на текст песни деревенских девушек из «Евгения Онегина». После этой хороводной сцен­ки, полной задора, живости, лукавой грации, может быть, в первый раз шевельнулась у Александра Сергеевича мысль об опере на пушкинский сюжет из народной жизни...
Но всему приходит конец. Закончился и шестимесячный срок пребывания за границей, обозначенный в паспорте. Александр Сергеевич в последний раз прошелся по париж­ским улицам.
Пошли тебе судьба счастья, славный французский народ!
Тепло простился Даргомыжский с парижскими друзьями.
Наконец пришел к Глинке. Так и не приведется послу­шать в Париже сочинения Михаила Ивановича.
- Этакая досада! - сокрушается Глинка. - А ведь со­всем скоро, теперь можно сказать уже наверняка, афиши пригласят парижан на первый наш концерт.
- А после концертов, как говорил, двинешься, Михаил Иванович, в Испанию?
- Давно готовлюсь к этой поездке. В Испании, насколь­ко знаю, сохранились чистые родники народной песни, пока еще не затронутые поветрием итальянской моды. Вот и хочу окунуться в новую для себя стихию. От души надеюсь, что будет от того прок и для русской музыки.
- Значит, до новой встречи в России?
- Где же еще? Все наши с тобой дороги туда ведут.
...И вновь замелькали, только в обратном порядке, знако­мые ландшафты. Перед путешественником, возвращающимся на родину, поднялся пограничный шлагбаум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37