Кое-кто помышлял уже о создании тайного политического об­щества, тайной типографии и даже о будущем вооруженном восстании.
Собирались у самого Петрашевского. Собирались и у близких к нему единомышленников и знакомых.
Но царские власти не дремали. Весной 1849 года по до­носу провокатора все петрашевцы, а вместе с ними многие причастные к их кружку лица были арестованы, а затем осуждены.
Дело петрашевцев кончилось. Но каждый, кто знался с ними, не мог быть спокоен за собственную участь. А среди этих людей были и литераторы, и художники, и музыканты. Бывал частенько у петрашевцев вернувшийся из Испании Михаил Иванович Глинка. Свел с ними знакомство и Алек­сандр Сергеевич Даргомыжский. С глубоким сочувствием отнеслись петрашевцы к опытам русского композитора, провоз­гласившего лозунг музыкальной правды.
- До чего же богата талантами Россия! - говорили с воодушевлением на сходках у Петрашевского. - Что ни де­сяток лет, то рождает она гениев. Вспомните, друзья, Пуш­кина, Гоголя. Вспомните музыку Михаила Глинки!.. - а по­сле этого имени ораторы непременно ставили рядом имя про­должателя Глинка - Александра Даргомыжского.
После недавних событий Александр Сергеевич живет в полнейшем уединении. Проводит почти все вечера дома. Ес­ли же по необходимости и выезжает иной раз в свет, то с крайней неохотой. Нигде не находит он людей, с которыми мог бы, как прежде, отвести душу. Те, чьим обществом он дорожил, разъехались кто куда, начиная с Михаила Ивано­вича Глинки.
ХОЧУ ПРАВДЫ!
- Послушай, Александр, - допытывается Эрминия, - когда же ты опять вернешься к своей «Русалке»? Не верю, что навсегда перестал мечтать о театре!
- Не моя в том вина, - отвечает брат. - Сама, поди, знаешь, что творится нынче у нас. Все честное в искусстве душит цензура. Сейчас и подумать не могу, чтоб продолжать «Русалку»!
Но это не значит, что Даргомыжский сидит сложа руки. Целая галерея новых человеческих характеров рождается в его вокальных пьесах. Каждая из них - взятая из жизни, правдивая драматическая сценка. И сколько же разнообраз­ных народных типов выведено в них!
Вот в русской песне Даргомыжского на стихи Кольцова «Без ума, без разума» причитает-жалобится на горькую жен­скую долю молодица, насильно выданная замуж за немило­го. О постылом муже сказывает со злой издевкой крестьян­ская женщина и в песне «Лихорадушка».
А у бедного мужичонки из другой кольцовской песни - «Ох, тих, тих, тих, ти!» - своя беда-кручина. Сам навязал се­бе на шею ярмо: польстился на жену богатую. А жена-то оказалась дурная да злющая. Он и мается с ней всю жизнь. И будто со смешком да с прибаутками рассказывает мужи­чонка о своей беде, но сквозь смех его слышатся слезы.
А еще ожили под острым пером Даргомыжского новые комические народные характеры. Таков в шуточной песне-сценке на стихотворение Пушкина «Воротился ночью мель­ник» пьяный увалень и тугодум мельник с его медленной, за­пинающейся речью; такова и ловкая, бранчливая бабенка мельничиха, так и сыплющая на высоких нотах визгливой скороговоркой...
Удивительно: надолго, кажется, оставлена народная му­зыкальная драма «Русалка», а никуда не ушел от народной темы Александр Даргомыжский.
Нежданно-негаданно пришла в дом Даргомыжских беда: занемогла и вскоре умерла хозяйка дома Марья Борисовна. С кончиной матери осиротело веселое и радушное семейство. Неузнаваемо суров и замкнут стал Сергей Николаевич. По целым дням, бывает, слова от него не услышишь. В доме во­царилась непривычная тишина. Молчит покрытая чехлом ар­фа Эрминии. Не поднимает крышку рояля Александр Сер­геевич. Даже с певцами и певицами-любительницами, с ко­торыми в самые трудные времена не прекращал занятий, он почти совсем не встречается. Помимо горести по доброй ма­меньке свалились на младшего хозяина дома многие хлопо­ты, которых при ее жизни он не знал.
Но тут в семейный быт властно вмешалась сестра Алек­сандра Сергеевича Софья.
Софья Сергеевна выросла в семье, не участвуя ни в ка­ких артистических занятиях. А потом вышла замуж за поэта и художника-любителя Николая Александровича Степанова и зажила своим домом. Теперь, по предложению сестры, обе семьи съехались вместе. Взяв бразды правления в свои энер­гичные руки, Софья Сергеевна окружила особыми заботами старшего брата.
Даргомыжские стали постепенно обживаться на ново­селье. Но в их доме было по-прежнему тихо и малолюдно.
- Почему бы тебе, Александр, не возобновить занятия с твоими подопечными и снова не назначить дни для музы­кальных собраний? - спрашивала Софья Сергеевна.
А однажды она вернулась домой с новостью:
- Угадай, кого я нынче встретила? Впрочем, ни за что не отгадаешь. - Софья Сергеевна выдержала паузу: - Любашу Беленицыну! Не забыл свою любимицу?
- Как забудешь такое чудо-дитя! - впервые за много времени улыбка осветила лицо Александра Даргомыжского.
- А примадонна твоя, - продолжала Софья Сергеев­на, - лишь меня увидела, так безо всяких предисловий за­явила: «Надеюсь, брат ваш помнит обещание сделать из меня знаменитую артистку, если я соглашусь стать его ученицей. Так передайте ему, пожалуйста, что я соглас­на». Какова?!
Спустя несколько дней в сопровождении матери и млад­ших сестер заявилась к Даргомыжским сама Любаша.
Собственно, Любашей ее уже не назовешь. Согласно пра­вилам светского этикета девушку, закончившую институт, следовало называть по имени и отчеству. Да и шестнадцатилетняя Любовь Ивановна Беленицына изо всех сил стара­лась держать себя как взрос­лая. Только в глубине боль­ших голубых глаз притаились по-детски озорные огоньки.
Занятия пением начались чуть ли не на следующий день.
Александр Сергеевич не нарадуется на свою ученицу. Что это за дивный талант! Буквально на лету схватывает она даже мельком оброненное замечание. А какой естествен­ностью и благородной просто­той, каким задушевным теп­лом дышит в ее исполнении каждая музыкальная фраза. Как прочувствовано и осмыс­лено каждое слово, произнесенное к тому же с безукоризненной отчетливостью. Да та­кое искусство достойно называться образцом истинно рус­ской школы пения. Сам Глинка наверняка остался бы доволен.
- Смотрите же, голубушка Любовь Ивановна, когда бу­дете представлять в Европе отечественную музыку не за­будьте и вашего покорного слугу! - шутливо говорит Алек­сандр Даргомыжский.
- С одним условием, - в тон ему отвечает Любаша - Я ведь не отступилась от намерения познакомиться при ва­шем содействии с Михаилом Ивановичем Глинкой
- Да откуда же я его возьму, ежели Михаила Иванови­ча опять, как на грех, нету в Петербурге! Придется вам сно­ва довольствоваться моим скромным руководством
К урокам пения прибавились теперь еще занятия игрой на фортепиано в четыре руки, а также музыкальной теорией и гармонией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37