И какая же предстала в них многоцветная палитра му­зыкальных красок! От веселой застольной «Пью за здравие Мери» до акварельно нежной серенады «Где наша роза» и сурово-драматичного «Ворона». А с этими серенадами на слова Пушкина соседствует распевная, напоенная печалью лермонтовская «Сосна».
Это был совсем новый род музыки, созданный Александ­ром Даргомыжским. Так отозвались критики. Они же при­знали, что смелый опыт молодого сочинителя более нежели удачен.
А автор серенад не успокаивается на достигнутом. По сча­стью, молодой музыкант волен теперь распоряжаться своим временем. Чиновник, служивший в конторе министерства им­ператорского двора, Александр Даргомыжский подал в от­ставку и был уволен со службы в чине титулярного совет­ника.
- Конечно, не ахти какой чин выслужил Александр, - размышляет Сергей Николаевич. - Но все же в случае на­добности прокормится службой отставной титулярный совет­ник.
Впрочем, рассуждает так Сергей Николаевич лишь по старой привычке. Давно знает он, что предназначено сыну в музыке незаурядное поприще. То и дело слышит Сергей Ни­колаевич, что распевают пьесы Александра во многих домах. А иногда заведут при нем беседу совсем не знакомые ему люди:
- Вам приходилось слышать музыкальные сочинения гос­подина Даргомыжского?
И собеседник, оказывается, тоже знает этого сочини­теля...
- Господин Даргомыжский! - повторяет вслух Сергей Николаевич, и собственная фамилия звучит при этом непривычно торжественно. - Ну, а коли так, то, может быть, музыка наградит господина Александра Даргомыжского та­ким чином, которого не выслужишь ни в каком министер­стве.
Отставной титулярный советник энергично пользуется об­ретенной свободой. Плодотворно текут его дни. Помимо про­чих пьес, Даргомыжский пишет большую кантату с хорами и сольными партиями на текст пушкинского стихотворения «Торжество Вакха». Это пронизанное светлой празднично­стью произведение самому автору кажется наиболее значи­тельным из созданного им в ту пору. А создает он чаще всего излюбленные романсы. И здесь как нельзя лучше удается композитору то, к чему он стремился.
- Хочу, чтобы звук прямо выражал слово! - говорил Даргомыжский друзьям, раскрывая перед ними свои завет­ные цели.
Теперь начинает, наконец, сбываться давняя мечта о со­юзе поэзии и музыки, о правде в звуках.
- Будь я ваятелем, - заметил как-то в разговоре с Дар­гомыжским Владимир Одоевский, - я бы не удержался от одного сравнения, может быть, и неожиданного на первый взгляд. Но, право, когда слушаешь ваши романсы, кажется, что мелодия будто «вылепливается» в удивительном согласии с каждым словом, - и жестом, должно быть, для наглядности, Владимир Федорович изобразил, как работает над мате­риалом скульптор. - Поистине неотторжимы друг от друга у вас, Александр Сергеевич, слова и музыка!
Да, в правдивой музыкальной декламации Даргомыж­ский, пожалуй, не имеет соперников.
Сам Глинка часто с удовольствием поет его романсы, ак­компанируя себе. Переиграет Михаил Иванович новые пьесы друга, вспомнит старые, а под конец непременно исполнит особо полюбившуюся ему песню-скороговорку «Каюсь, дядя, черт попутал».
- Грех будет, любезный Александр Сергеевич, если не напишешь ты комической оперы. Не думай, это ничуть не легче, чем сочинить произведение серьезное. Пойми, - горя­чо убеждает Глинка, - тебе природою отпущен редкост­ный комический талант. Коли послушаешь меня, разом ста­нешь выше всех музыкантов, когда-либо писавших в этом роде!
Но почему-то идея комической оперы не увлекает Дарго­мыжского. Всему, должно быть, свое время. Теперь же он весь во власти пушкинской поэзии. Он пишет на стихи Пуш­кина романс за романсом. Его не смущает, что многие из этих стихотворений живут уже в музыке других современни­ков. Даргомыжский, как всегда, по-своему претворяет слово поэта.
На что, казалось, неодолимо воздействие Михаила Глин­ки на молодого музыканта, и все-таки Александр Даргомыж­ский совсем иначе, чем Глинка, написал романс на пушкин­ское стихотворение «Ночной зефир». На фоне таинственно-мрачного испанского пейзажа построил он драматическую сценку, где действуют как живые лица горделивая красави­ца испанка и пылкий ее кавалер-гидальго с неизменной спутницей ночных серенад - гитарой...
А уж если с Глинкой дерзает состязаться Александр Сер­геевич, то с другими сочинителями - тем более. Даже если распеваются на всех перекрестках их песни и романсы, на­подобие хотя бы тех, что сочиняет Михаил Лукьянович Яков­лев. Когда-то думалось: где тягаться с Михаилом Яковлевым ему, Александру Даргомыжскому. А вот стихотворение Пуш­кина «Вчера за чашей пуншевою», что Яковлев первым поло­жил на музыку и сам пел в присутствии поэта, обернулось у Даргомыжского сценкой-диалогом двух разных по харак­теру героев: меланхолического юноши, тоскующего о своей милой, и лихого вояки-гусара.
Или по всей России знают яковлевскую песню «Буря мглою небо кроет», иначе говоря, «Зимний вечер». А Дарго­мыжскому та пушкинская «Буря» слышится не как бесхитростная лирическая песенка, но как широкая музыкальная картина русской вьюги, сквозь которую порой, будто огонек, вспыхивающий в снежном мареве, пробивается ласковый че­ловечий голос...
Лучшие романсы Даргомыжского, написанные им в то время, элегия «Я вас любил», «Юноша и дева», «Верто­град» и многие другие вдохновлены поэзией Пушкина.. А Даргомыжскому все мало. Ему хочется создать нечто круп­ное, достойное памяти первого поэта России, как это уже сделал Михаил Глинка в своем музыкальном эпосе - опере «Руслан и Людмила».
Даргомыжский заранее предвидит, что против его произ­ведения на пушкинский сюжет восстанут те же силы, что яростно ополчались против самого Пушкина и Глинки. Алек­сандр Сергеевич имеет при этом в виду высшие официальные круги России. Это они преследовали и Пушкина и Глинку за направление их искусства, за его народность. Те же круги, едва ли еще не с большей злобой, обрушиваются теперь на все передовое русское искусство.
Но ничто не поможет мракобесам и душителям народа. Тщетны попытки повернуть Россию вспять. Теперь в России поднимаются и зреют, несмотря на тягчайший гнет, новые си­лы. Нарастает недовольство среди крепостных крестьян. Да­же охранители незыблемых устоев - российские жандар­мы - хорошо понимают, что крепостное состояние России - все равно что пороховой погреб, - только поднеси огонька! Недаром каждый день летят в столицу донесения: то тут, то там по крышам помещичьих усадеб гуляет «красный петух». Весь дух народа направлен к одной цели - освобождению.
Но мало того, что непокорствует народ. Ему сочувствуют всевозможные смутьяны-литераторы. Главная, видите ли, за­дача отечественной словесности, заявляют они, обличение язв российской действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37