Но если и так, он эту песню допоет до конца.
Когда исчезли с окон кабинета Даргомыжского морозные узоры и по-весеннему стало пригревать солнышко, «Камен­ный гость» более чем наполовину был готов.
Александр Сергеевич в эту пору жил уединенно. Только по-прежнему широко раскрывались двери его дома для всех членов «кюи-балакиревского» кружка - так шутливо назы­вал он своих друзей-музыкантов.
Недавно к ним присоединился еще один талантливый му­зыкант из морских офицеров, Николай Андреевич Римский-Корсаков. Высокий, худощавый молодой человек, очень мол­чаливый и серьезный, он не пропускал случая посетить вме­сте со старшими друзьями музыкальное собрание в доме Даргомыжского. А когда за роялем занимала место Надень­ка Пургольд, всегда почему-то оказывался рядом и долго и внимательно смотрел сквозь стекла очков на юную пиа­нистку.
Сама же Наденька в таких случаях почему-то ужасно смущалась. Ее щеки вспыхивали ярким румянцем. Но игра­ла она с еще большим вдохновением, чем обычно.
«Кажется, - мелькнуло однажды у Александра Сергееви­ча,- эти молодые люди рождены друг для друга!»
Но силы небесные, как летит время! Давно ли Наденька ходила в коротких платьицах, а поди ж ты, не сегодня-завт­ра станет невестой. А что в том удивительного? Ведь только по стариковскому праву называет Наденькой Александр Сер­геевич свою ученицу. Молодой девушке минуло двадцать лет, и зовут ее теперь по-взрослому: Надеждой Николаевной, чем она втайне очень гордится.
Есть, впрочем, у девушки еще одно имя, которым она гордится гораздо больше.
- Ну, «милый наш оркестр», - весело обращается к На­дежде Николаевне Александр Даргомыжский, - держитесь! Сегодня задам я вам работу.
«Милым оркестром» прозвали Надежду Николаевну Пур­гольд члены кюи-балакиревского кружка во главе с Алек­сандром Даргомыжским. Ибо никто так свободно и артистич­но, как она, не играл на фортепиано прямо с листа наитруд­нейшие оркестровые партии.
Надежда Николаевна с радостной догадкой смотрит на учителя: неужто Александр Сергеевич завершил «Каменного гостя», и теперь ей, Наденьке, предстоит ни с чем не сравни­мое удовольствие участвовать в наполнении оперы, за каж­дой новой страницей которой с острым интересом следили молодые музыканты?
- Да, друзья мои, почти до конца доведен «Каменный гость». Осталось дописать со­всем немного. А сегодня я чувствую в себе достаточно сил, чтобы изобразить его с вашей помощью, если, конеч­но, поможет нам наш «милый оркестр», - тут Александр Сергеевич лукаво покосился на Наденьку Пургольд.
Мигом сгруппировались подле рояля исполнители главных партий. Модест Пет­рович Мусоргский, по склон­ности своей к комическому, избрал для себя партию слуги Лепорелло. Александре Нико­лаевне Пургольд пришлось «раздвоиться»: по ходу дейст­вия она то пела за лиричную и нежную донну Анну, то превращалась в темперамент­но-огневую Лауру, почему и заслужила шутливое прозвище доньи Анны-Лауры.
Самому Даргомыжскому досталась роль Дон Жуана. Удивительно: несмотря на старческий, сипловатый голос, с каким юношеским задором, с каким огнем и страстью про­звучала эта партия у композитора! Будто сбросил он с себя в тот час по меньшей мере несколько десятков лет.
Но вот раздались последние громовые аккорды «Камен­ного гостя». В комнате воцарилась тишина. И исполнители и слушатели, взволнованные, долго не находили слов. Первым прервал молчание Владимир Стасов.
- Прежде всего, господа, низко поклонимся нашим друзьям-исполнителям за столь совершенное искусство. Дай бог, чтобы хоть наполовину удалось дотянуться до них ар­тистам, когда будет играться на сцене опера Александра Сергеевича. Но главное, что должно сказать о «Каменном госте», может быть выражено кратким словом - победа! Победа художника, затеявшего дело необычное, неслыханное и осуществленное им с исключительной последовательностью и верностью своей идее. Мы слушали, господа, - возвысил го­лос Стасов, - первую за всю историю музыки оперу, состоя­щую из одних речитативов и декламации, из музыкальной речи, льющейся таким же непосредственно-правдивым и естественным потоком, как это бывает лишь в живой челове­ческой речи или в драме. Но Александр Сергеевич создал в опере своей не одну только правдивую, жизненную речь. В «Каменном госте» он соз­дал полные и вернейшие ха­рактеры человеческие, притом с правдивостью и глубиной истинно шекспировской и пушкинской. Мы с вами толь­ко что с волнением внимали этой чудной музыке, напол­ненной высокой поэзии и изу­мительной красоты, и вы со­гласитесь со мною, господа, если я заключу свое слово низким поклоном музыканту, открывшему следом за Миха­илом Ивановичем Глинкой свою, новую обетованную землю!
Закончив речь, Владимир Васильевич подошел к Алек­сандру Даргомыжскому и поклонился ему под дружные ап­лодисменты собравшихся.
Когда оживление, царившее в гостиной, несколько поутихло, Александр Сергеевич обратился к молодым друзьям-
- А теперь очередь за вами. Кто из вас попотчует но­винками?
Тотчас подсел к роялю Модест Петрович Мусоргский.
- Вдохновился я недавно стихами Некрасова, - сказал он, - и родилась у меня песня про сироту-горемыку.
Со свойственным ему искусством Мусоргский исполнил только что написанную «Колыбельную Еремушке».
Впечатление, произведенное этой хватающей за сердце песней, было огромно. Всех больше был растроган Дарго­мыжский, хотя он давно угадал яркий, самобытный талант молодого композитора.
«Этот по пути к музыкальной правде далеко пойдет, - по­думал Александр Сергеевич, - может быть, дальше осталь­ных. Ай да Мусорянин! Да он, пожалуй, скоро всех нас за­ткнет за пояс».
Тем временем Мусоргский взял с пюпитра ноты и почти­тельно поднес их Даргомыжскому:
- Не мастер я на речи,- сказал Модест Петрович, - но не могу удержаться, чтобы и от себя лично не принести дань восхищения автору «Ка­менного гостя», оперы, кото­рой с полным основанием сам композитор мог предпослать знаменательный эпиграф: «Хо­чу, чтобы звук прямо выра­жал слово. Хочу правды!» Мы, - заключил Мусоргский, - музыканты новой русской школы, всегда с благодарно­стью будем помнить, чем обя­заны вам, Александр Сергее­вич, и будем посильно разви­вать в трудах своих ваши с Михаилом Ивановичем Глин­кою заветы!
Александр Сергеевич гля­нул на подаренные ему ноты.
На первой странице рукою Мусоргского было выведено: «Ве­ликому учителю музыкальной правды Александру Сергееви­чу Даргомыжскому».
А дни Даргомыжского были уже сочтены. Реже и реже удается ему покидать постель. Но и прикованный к ней, он не выпускает из рук пера.
Красноречивый бюллетень - рукопись «Каменного гостя». Обычный уверенно-твердый, четкий почерк композитора с каждым днем становится все более неровным и неразборчи­вым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37