» - с сомнением думает Даргомыжский. Нет, сам он трезвее судит. Пусть «Русалка» по достоинству оценена передовыми соотечественниками. Но такую крепость, как те­атральная дирекция, не скоро возьмешь. Ее вкусы в общем остались прежними. Вот если бы сочинитель изменил своим принципам, да заискивал перед высшими театральными кру­гами, да льстился бы на благонамеренные сюжеты, тогда другое дело. Но на это он не .пойдет. Однако и с оперной музой Даргомыжский тоже не в силах расстаться. Вот бы удивились его друзья, если бы узнали, чем он сейчас занят!
Мысли Александра Сергеевича невольно устремились к любимой ученице и другу Любови Ивановне Беленицыной. Ей первой привык он открывать все свои творческие замыс­лы. Но чуть ли не на край света, в Дагестан увез после свадьбы Любовь Ивановну молодой супруг Николай Кармалин, вполне достойный человек и к тому же способнейший музыкант-любитель. Ничего не поделаешь, приходится пове­рять сокровенные мысли, пользуясь посредничеством равно­душной почты.
«Пробую дело небывалое: пишу музыку на сцены «Ка­менного гостя» - так, как они есть, не изменяя ни одного сло­ва». Написал эти строки письма и глубоко задумался. Что же это получится за опера? Стало быть, в ней не будет ни сольных арий (две песни юной испанки Лауры, которые по ходу действия она поет в кругу гостей под аккомпанемент гитары, не в счет), ни ансамблей, ни хоров, ни балета. Воз­можно ли, чтобы вся опера состояла целиком из одних ре­читативов? Кто этакое сочинение станет слушать?
Что ж, композитор заранее предвидит подобные сужде­ния. Но от своего намерения все равно не отступится. Даже если никогда не услышит оперу «Каменный гость» на сцене.
Идет время. Хуже и хуже становится Александру Серге­евичу. Все трудней, казалось бы, приневоливать себя к усид­чивым занятиям. Но не покидают его мысли о «Каменном госте». Чем больше вчитывается Александр Даргомыжский в пушкинскую трагедию, тем глубже проникается ее красо­тами. Какая полная гармония между мыслью поэта и фор­мой, в которую он ее облек; что за стих - прозрачный, гибкий и благозвучный, как музыка. Даргомыжскому не приве­лось слышать Пушкина, читающего свои стихи, но он ясно представляет, как прочитал бы свое творение поэт. Неужели же правда звуков, в которые он переплавит пушкинское сло­во, не дойдет до слушателей?..
Пришла зима 1868 года. Лютый январский мороз разри­совал окна в квартире Даргомыжского. По слабости здо­ровья Александр Сергеевич почти не выезжает со двора. Лишь выйдет на часок-другой подышать морозным воздухом подле самого дома - и опять вернется к себе за любимую конторку.
- Александр Сергеевич, голубчик, поберегите себя хоть немного. Ведь на вас лица нет!
Сестры Саша и Наденька Пургольд, вместе с дядюшкой Владимиром Федоровичем заботливо опекающие больного, смотрят на него с нескрываемой тревогой.
- Полноте, - отмахивается Даргомыжский. - Ничего со мною не случится. По крайней мере до того дня, покуда не закончу «Каменного гостя». И не могу я ни минуты медлить, ибо должен выполнить полученный приказ.
- Чей приказ? - переспрашивает, не поняв, Александра Николаевна.
- Пушкина, дорогая Сашенька!
Сестры в недоумении переглядываются. А Даргомыжский с веселым прищуром продолжает:
- Давно приснился мне, милые девушки, вещий сон. Идет будто бы ко мне навстречу сам Александр Сергеевич Пушкин и приказывает немедля писать оперу по его траге­дии «Каменный гость». Так смею ли я ослушаться его веле­ния?
Ласково простившись с друзьями, Александр Сергеевич снова погружается в работу.
Насчет вещего сна, возможно, и схитрил композитор, но медлить ему с оперой действительно никак нельзя. Нешуточ­ное дело он затеял: полностью перевести на музыку трагедию Пушкина, да так, чтобы в музыкальных речитативах каждый из ее героев мог проявить свой особый, лишь ему присущий характер. Чтобы музыка этих речитативов, передавая тон­чайшие оттенки настроений действующих лиц, убеждала и правдой выражения, и верностью декламации, и мелодичес­кой красотой. Выполнимо ли вообще такое дело, поистине небывалое в оперном искусстве?
Проходят дни, и все явственнее начинает различать внут­ренним слухом Александр Даргомыжский голоса героев бу­дущей оперы. Вот уже облекаются они в музыкальную плоть. Прежде всех, конечно, главный герой - испанский юноша Дон Жуан, в котором причудливо переплелись веселость и легкомыслие удачливого повесы и безумная отвага, хитрое притворство обольстителя и искренняя горячность чувства. Как метко, с каким многообразием красок раскрывает Дар­гомыжский этот образ в говорящих мелодиях-речитативах Дон Жуана, то хвастливых и насмешливых, то возвышенно-поэтичных, то напоенных пылкой страстью.
Как яркий контраст Дон Жуану предстает его слуга Лепорелло - смешной, немного трусоватый, но сметливый ма­лый. В музыкальных репликах этого парня сквозит трезвый юмор простолюдина, насквозь видящего пороки и слабости своего блистательного господина.
А вот совсем другие типы: юная актриса Лаура, порыви­стая и безоглядная в сердечных увлечениях или минутных прихотях, и целомудренно-скромная донна Анна, вдова уби­того на поединке с Дон Жуаном Командора. Против плени­тельной ее женственности и красоты сам Дон Жуан, кажет­ся, не сможет устоять.
Но не зря назвал трагедией поэт драматизированную им испанскую легенду о Дон Жуане. Теперь, когда истинная лю­бовь к донне Анне впервые завладевает сердцем беспечного ветреника, его постигает суровое возмездие. На дерзкий зов Дон Жуана к нему является каменная статуя Командора, воздвигнутая на его могиле. Шаги этой статуи гулко отдают­ся в ночной тиши...
Самому Даргомыжскому становится жутко, когда он слы­шит грозную поступь Командора, изображенную в таинст­венно-зловещей мелодии, то повышающейся, то понижаю­щейся целыми тонами.
А что же Дон Жуан? Невольный страх закрадывается в душу храбреца, доселе не знавшего боязни. О, как тяжело пожатие каменной руки! Будто сама смерть коснулась юно­ши своим ледяным дыханием. Так вот оно, возмездие!..
В тот же миг, словно торжествуя победу над Дон Жуа­ном, сокрушительно громко, повелительно и неумолимо вновь звучит зловещая мелодия Каменного гостя.
Так должна заканчиваться опера. Но до окончания ее сколько надо еще написать!..
Однако удивительно споро работается Александру Дарго­мыжскому. Одна мысль вызывает за собой другую - лишь успевай записывать. То, на что прежде потребовался бы по меньшей мере целый год, нынче создается в несколько не­дель. Будто пишет не он, Даргомыжский, на склоне жизни, измученный тяжким недугом, а какая-то неведомая сила дви­жет его рукой.
«Уж не лебединая ли то моя песня?» - подумалось ему однажды, и острой болью в сердце отозвалась эта мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37