И вот мнение этой женщины о его персоне становилось ему стократ дороже газетных статей, важнее сокровенных, в несгораемых сейфах сохраняемых анкетных характеристик, определявших житейскую карьеру граждан.
Итак, если не самая судьба признанного артиста, то по крайней мере творческое самочувствие, по счастью, тоже не навсегда, разумеется, целиком зависело от его мужества, оперативности и маскировочной находчивости на случай фиаско.
Открывшаяся впереди анфилада просторных и нарядных помещений подтвердила сорокинскую догадку. Благодаря прозрачным плафонам и обилию воздуха, порывами напоминательно холодившего лицо, совсем не ощущалась здесь ни толща земляной кровли, ни мокрая над нею таежная ночь. Все тот же, из невидимых источников, похожий на отраженье гаснущего заката от облаков, ровный свет матово, без бликов и теней сиял в бронзовых завитках всеразмерных рам, в лаке драгоценной мебели, в глянце мраморных плоскостей. Втянув голову в плечи, как бы с намерением охватить все, гость шел впереди хозяйки, пока не заболела шея – налево-направо вертеть головой от поминутного удивления. Однако почтительная растерянность постепенно уступала место чувству сарказма над очевидной беспомощностью здешних устроителей.
Как мыслитель с дальним историческим прицелом, Сорокин и сам был бы не прочь, так сказать, в предчувствии далеко не кончившихся российских передряг обзавестись заветным сундучком на черный день. Однако у Юлии Bambalsky он получился несколько громоздок для пользования, к тому же большинство вещей в нем по грандиозности размеров или по сомнительной подлинности вряд ли годилось для реализации из-под полы комиссионерствующих жучков. В ее намерения входило, по всей видимости, не просто обогащение через неведомого покровителя, хотя и потустороннего, но подлежащего несомненной расшифровке впереди, – нет, ей хотелось, чтобы все там было обставлено, как в больших домах. Правда, у владелицы хватило такта не пометить все кругом личными инициалами с баронской коронкой деда, все же лишь капризным тщеславием можно было истолковать внедрение сюда излишеств, не имеющих к замыслу прямого отношения. Так, из увенчанных раковинами ниш по верхнему ярусу величественно глядели изваяния выдающихся деятелей прогресса, в самом подборе которых Сорокину с его скептическим умом почудился довольно скользковатый аспект на всемирную историю.
Чуть в стороне за высокими фанерными щитами, если взглянуть в щелку, толпились взятые сюда отовсюду – с площадных постаментов, соборных кровель, алтарных ансамблей и дворцовых ниш – императоры и полководцы, античные мудрецы и философы: всякие там меркурии, сенеки, цезари, дискоболы. Похоже, приближением шагов вспугнутые среди тайного сговора, они притворились мрамором на полуслове: одни с воздетыми как бы в отчаянье руками или жестами восхищения, другие – спрятав лицо в ладонях, что позволило Сорокину назвать это разномастное сборище митингом сумасшедших, и тотчас повелительница их красноречивым взором пообещалась вознаградить консультанта этой еще не размещенной на постоянное место группировки.
Так, несколько крупнейших мечтателей, когда-либо навевавших человечеству веще-утопические сны и вчерне намечавших столбовую дорогу к их осуществлению, сменялись дальше более длинной шеренгой их преемников, уточнявших пути совершенства и заодно открывавших все новые гаммы и спектры людских потребностей с попутным изобретением средств к их насыщению в счет теперь-то уже обязательного, как бы предписанного блаженства, и наконец завершалась чередой суровых реформаторов, самоотверженно проливавших кровь во имя все более справедливого перераспределения благ земных, вкупе якобы и составляющих предмет последнего...
Коллекция Юлии состояла из прославленных полотен, еще издали легко узнаваемых по сюжетам и немыслимых в таком варварском уплотненье. Венера любовалась на себя в зеркале, и утыканный стрелами Себастиан улыбался своим мучителям; взвод солдат в надвинутых кепи расстреливал мятежников, и знаменитая голландская мать всматривалась в мир из обступившей ее вечности... И опять, как бывает и меж друзей, глаз машинально отмечал в них неуловимые и печальные измененья, происшедшие за период, казалось бы, не столь уж долговременной разлуки. Нигде не останавливаясь и с риском обидеть хозяйку, Сорокин шел мимо, иронически кивая по сторонам, как бы приветствуя мастеров на новоселье, порой напоминавшем джунгли, где одно растительное чудо громоздится на другом с единственной целью добраться, затмить, вовсе ниспровергнуть третье там вверху, пылающее на пределе творческого расточительства. И снова в самозащиту возникшая было ирония гасла, подавленная изобилием зрелища.
Один вывод напрашивался раньше прочих: при очевидной нелепости подобного рода клад не мог иметь естественного происхождения. Сама собою отпадала детская версия подарка от волшебного жениха, как и продажа души, если бы и нашелся скупщик слишком уж обесцененного товара в наши дни, оставалось допустить еще менее вероятное, хоть и случавшееся в исторических безвременьях эпидемическое визионерство, микроб которого до Юлии возродился в чьем-то ужаленном мозгу. Откуда все это появилось? Если это подспудное наследство деда, о котором толкуют до сих пор, где он прятал его при жизни? Но все равно, откуда бы оно ни взялось, режиссер Сорокин вступал в величайшую сокровищницу искусства, вроде помянутого Эрмитажа, но пополненного жемчужинами ватиканской галереи, мадридской и лондонской, вместе взятых с придачей лучшего из частных собраний. Снова одолела вязкая робость перед несметным богатством, находившимся в безраздельном обладании Юлии – без единственного права, чем только и тешится тщеславие собственника, хоть частично вытащить его на божий свет, похвастаться друзьям и толпе, потрясти столичную экспертизу. Малейшая оплошность повлекла бы за собою, помимо национализации, самые непоправимые бедствия уже потому, что вступившая в главную фазу революция требовала себе новых контингентов для мщения прошлому. Лишь крайняя нужда заставила владелицу на риск разглашения тайны, но как ни бился признанный кинопсихолог и эрудит, так и не смог постигнуть корни ее смятенья. Правда, ему тоже доводилось приобретать предметы не бытового пользования, в частности пресловутый подсвечник, послуживший детонатором гавриловского буйства, хотя лишь классовое вожделение фининспектора и возвысило его в ранг антикварного раритета...
На протяжении всех трех первых залов Сорокин ощущал на себе неотступно следящий взгляд хозяйки... В самом конце третьего приспела необходимость изречь нечто в оплату оказанного ему доверия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220
Итак, если не самая судьба признанного артиста, то по крайней мере творческое самочувствие, по счастью, тоже не навсегда, разумеется, целиком зависело от его мужества, оперативности и маскировочной находчивости на случай фиаско.
Открывшаяся впереди анфилада просторных и нарядных помещений подтвердила сорокинскую догадку. Благодаря прозрачным плафонам и обилию воздуха, порывами напоминательно холодившего лицо, совсем не ощущалась здесь ни толща земляной кровли, ни мокрая над нею таежная ночь. Все тот же, из невидимых источников, похожий на отраженье гаснущего заката от облаков, ровный свет матово, без бликов и теней сиял в бронзовых завитках всеразмерных рам, в лаке драгоценной мебели, в глянце мраморных плоскостей. Втянув голову в плечи, как бы с намерением охватить все, гость шел впереди хозяйки, пока не заболела шея – налево-направо вертеть головой от поминутного удивления. Однако почтительная растерянность постепенно уступала место чувству сарказма над очевидной беспомощностью здешних устроителей.
Как мыслитель с дальним историческим прицелом, Сорокин и сам был бы не прочь, так сказать, в предчувствии далеко не кончившихся российских передряг обзавестись заветным сундучком на черный день. Однако у Юлии Bambalsky он получился несколько громоздок для пользования, к тому же большинство вещей в нем по грандиозности размеров или по сомнительной подлинности вряд ли годилось для реализации из-под полы комиссионерствующих жучков. В ее намерения входило, по всей видимости, не просто обогащение через неведомого покровителя, хотя и потустороннего, но подлежащего несомненной расшифровке впереди, – нет, ей хотелось, чтобы все там было обставлено, как в больших домах. Правда, у владелицы хватило такта не пометить все кругом личными инициалами с баронской коронкой деда, все же лишь капризным тщеславием можно было истолковать внедрение сюда излишеств, не имеющих к замыслу прямого отношения. Так, из увенчанных раковинами ниш по верхнему ярусу величественно глядели изваяния выдающихся деятелей прогресса, в самом подборе которых Сорокину с его скептическим умом почудился довольно скользковатый аспект на всемирную историю.
Чуть в стороне за высокими фанерными щитами, если взглянуть в щелку, толпились взятые сюда отовсюду – с площадных постаментов, соборных кровель, алтарных ансамблей и дворцовых ниш – императоры и полководцы, античные мудрецы и философы: всякие там меркурии, сенеки, цезари, дискоболы. Похоже, приближением шагов вспугнутые среди тайного сговора, они притворились мрамором на полуслове: одни с воздетыми как бы в отчаянье руками или жестами восхищения, другие – спрятав лицо в ладонях, что позволило Сорокину назвать это разномастное сборище митингом сумасшедших, и тотчас повелительница их красноречивым взором пообещалась вознаградить консультанта этой еще не размещенной на постоянное место группировки.
Так, несколько крупнейших мечтателей, когда-либо навевавших человечеству веще-утопические сны и вчерне намечавших столбовую дорогу к их осуществлению, сменялись дальше более длинной шеренгой их преемников, уточнявших пути совершенства и заодно открывавших все новые гаммы и спектры людских потребностей с попутным изобретением средств к их насыщению в счет теперь-то уже обязательного, как бы предписанного блаженства, и наконец завершалась чередой суровых реформаторов, самоотверженно проливавших кровь во имя все более справедливого перераспределения благ земных, вкупе якобы и составляющих предмет последнего...
Коллекция Юлии состояла из прославленных полотен, еще издали легко узнаваемых по сюжетам и немыслимых в таком варварском уплотненье. Венера любовалась на себя в зеркале, и утыканный стрелами Себастиан улыбался своим мучителям; взвод солдат в надвинутых кепи расстреливал мятежников, и знаменитая голландская мать всматривалась в мир из обступившей ее вечности... И опять, как бывает и меж друзей, глаз машинально отмечал в них неуловимые и печальные измененья, происшедшие за период, казалось бы, не столь уж долговременной разлуки. Нигде не останавливаясь и с риском обидеть хозяйку, Сорокин шел мимо, иронически кивая по сторонам, как бы приветствуя мастеров на новоселье, порой напоминавшем джунгли, где одно растительное чудо громоздится на другом с единственной целью добраться, затмить, вовсе ниспровергнуть третье там вверху, пылающее на пределе творческого расточительства. И снова в самозащиту возникшая было ирония гасла, подавленная изобилием зрелища.
Один вывод напрашивался раньше прочих: при очевидной нелепости подобного рода клад не мог иметь естественного происхождения. Сама собою отпадала детская версия подарка от волшебного жениха, как и продажа души, если бы и нашелся скупщик слишком уж обесцененного товара в наши дни, оставалось допустить еще менее вероятное, хоть и случавшееся в исторических безвременьях эпидемическое визионерство, микроб которого до Юлии возродился в чьем-то ужаленном мозгу. Откуда все это появилось? Если это подспудное наследство деда, о котором толкуют до сих пор, где он прятал его при жизни? Но все равно, откуда бы оно ни взялось, режиссер Сорокин вступал в величайшую сокровищницу искусства, вроде помянутого Эрмитажа, но пополненного жемчужинами ватиканской галереи, мадридской и лондонской, вместе взятых с придачей лучшего из частных собраний. Снова одолела вязкая робость перед несметным богатством, находившимся в безраздельном обладании Юлии – без единственного права, чем только и тешится тщеславие собственника, хоть частично вытащить его на божий свет, похвастаться друзьям и толпе, потрясти столичную экспертизу. Малейшая оплошность повлекла бы за собою, помимо национализации, самые непоправимые бедствия уже потому, что вступившая в главную фазу революция требовала себе новых контингентов для мщения прошлому. Лишь крайняя нужда заставила владелицу на риск разглашения тайны, но как ни бился признанный кинопсихолог и эрудит, так и не смог постигнуть корни ее смятенья. Правда, ему тоже доводилось приобретать предметы не бытового пользования, в частности пресловутый подсвечник, послуживший детонатором гавриловского буйства, хотя лишь классовое вожделение фининспектора и возвысило его в ранг антикварного раритета...
На протяжении всех трех первых залов Сорокин ощущал на себе неотступно следящий взгляд хозяйки... В самом конце третьего приспела необходимость изречь нечто в оплату оказанного ему доверия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220