Сам о.Матвей объяснял визит к нему Шатаницкого довольно обычной в практике последнего привычкой пошалить с простодушным батюшкой, проявившим греховный интерес к изнанке Добра и Света. Что же касается вполне адского фортеля с действительно оправдавшимся приездом сына на побывку из лагерной отлучки, то и здесь, по авторскому толкованию Никанора Шамина, посвятившего не менее двух лет научному исследованию заново в мир входящего дьявола, просматривалось не просто свойственная ему, прежнему, время от времени потребность довести облюбованное духовное лицо до визга посредством ущекотания железным когтем под мышкой, а глубоко продуманный план применить отовсюду изгнанного, никому не нужного поповского сына в качестве наживки для одного щекотливого дельца с недоступным простому уму многоступенчатым прицелом. В студентовой расшифровке оно сводилось вкратце к тому, чтобы, доведя Вадима до безвыходной обреченности, так сказать, накануне пули в затылок, через его жалостливую сестренку вынудить столь чувствительного Дымкова на заступничество за жертву перед великим вождем, который, в свою очередь, и в обмен на помилованье истребует от адвоката выполнить одно очередное по части пресловутого земного счастья, кощунственное в глазах разгневанного неба и вчерне уже разработанное корифеем мероприятие по временному, разумеется, низведению человечества в дремотно скотское состояние, пока не вызреют в нем благородные семена социального преображения.
Глава VI
По уходе гостей Никанор высказал проницательную догадку, что рассказанные корифеем байки – всего лишь неизбежная, ввиду посторонних слушателей, словесная ширма, служившая прикрытием их реального, действительно делового диалога.
Вообще же самые невероятные подробности состоявшегося у Лоскутовых приема вполне достоверно укладывались в сознание участников. К примеру, куда больше подивило всех внезапное открытие, что уже вечер. Ничего не знала сама, как оно осуществится, но только весь смысл мысленного тогдашнего Дунина напутствия Дымкову сводился к предостережению, чтобы не поддавался женщине из Химок, имени ее она так и не узнала до конца. Но если раньше по обстоятельствам окружающей жизни не сумела предотвратить ее в дымковской судьбе, теперь вовсе становилось поздно. Необходимо показать, чем так существенно, по длительности, отличалась дружба Дымкова с обеими полярно несхожими женщинами – участницами этой истории. На протяжении веков разновеликие, но и равнофатальные идеи, уже поизносившиеся в прениях и не оправдавшиеся наяву как необязательные для существования и насквозь пропитавшиеся слезой и кровью, успели слежаться до критического перегрева и в наше время дважды и всемирно воспламенялись, и теперь, после пары свирепых диктатур, измолотые в пыль, догнивали в подсознании стареющего человечества, отравляя всякую творческую микрофлору сериями сорных изобретений, потребностей, ремесел и искусств, мусорных гениальностей наконец. На основе своих прозрений тревожась за будущность людей, Дуня вослед родителю высказала свое детское сужденье, что кабы Он малость смягчил свой гнев при виде юных праотцев, дрожавших от холода и страха, то обошлось бы и без Голгофы, по количеству страдания стократ превысившей всю вместе взятую боль человеческую от начальной глины до скончания веков. Даже сама ужаснулась, что ее, по счастью не высказанная вслух догадка об истинной сути искупления отпугнет от нее пришельца из ближнего поднебесья.
И правда, встречаться стали реже, ибо в сюжетную игру как раз вступала пани Юлия, сразу после знакомства удержавшая Дымкова при себе магнитной тягой своего мечтания, суть которого он впервые не смог прочесть. А она заключалась в непрестанном ожидании некой, прямо в лицо не произносимой услуги, состоявшей в надежде стать матерью последнего героя, который по завоевании глобального господства выйдет на простор провиденциального контроля над Вселенной. В дальнейшем карьера гения могла состоять из двух смежных, с переходом одного в другой вариантов, из которых первый состоял в подвиге освоения еще не тронутых прогрессом лучших миров с переброской туда переуплотнившегося человечества, операцией не испытанной у нас и почти безболезненной in articulo mortis и все под тем же беранжеровским кодовым названием «сон золотой». Неизвестно, что более жутким выглядело бы для людей – сгореть в надмирном полете или под девизом братского равенства и многовековой дележки прежнего, все иссякающего пайка еды, жилплощади и воздуха, да еще в условиях желанного благоденствия, без этнических и социальных самовозгораний измельчать габаритно, стать бархатистой розоватой плесенью и вместиться в чашку Петри. Словом, всяческое мечтание проектируется на безграничный экран воображения, и оттого несколько маньякальная характеристика пани Юлии, построенная на ее незаурядном уме, трагической судьбе и непреклонной воле, полностью совпала бы с диагнозом Дымкова, если бы он по памяти прочел когда-нибудь точный смысл облачка у нее над головой.
Наметившееся между Дымковым и Юлией сближение походило на тугое, вкруг единого, тоже так никогда и не определившегося центра вращение двух полярных тел, где стихийная воля к захвату и подчинению уравновешивалась настороженным любопытством неведения – уже в той стадии, когда оба не смогли бы вырваться из зоны рокового взаимопритяженья. По наблюдениям Дюрсо дело было на мази, и перспектива начинавшегося романа внушала ему самые радужные, но и болезненные надежды прежде всего насчет реставрации распавшейся империи великого Джузеппе, разумеется, в ином климате, более благоприятном для искусств – не ради барыша или презираемой им коммерции, а ради свободной фантазии жить плюс к тому кое-каких, смутных пока, мессианских планов на горизонте. Все на земле представлялось осуществимым с помощью такого зятя и преемника. По счастью для отца, дочь ничего не знала о его фантастических наметках.
К огорчению старика, с некоторых пор что-то не ладилось у них там. Преклонный возраст заставлял его торопиться с исполнением желаний, меж тем молодая чета крайне непроизводительно тратила быстролетящие мгновенья своих участившихся встреч не на вздохи даже, обязательные в таком деле, а главным образом на сосредоточенное молчанье, изредка прерываемое серией бесполезных фраз. Тем не менее ангел Дымков достаточно освоился с земной обстановкой, пускался иногда в довольно бойкие, с переменным успехом, опыты самостоятельного юмора и, между прочим, из всех сил старался вникнуть в основной житейский механизм, усложненный разными кодексами для сокрытия его откровенной простоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220