Разумеется, дома было бы посуше и теплей, но для временного привала на пути к блаженству и такое, при отсутствии посторонних помех, выглядело сущей находкой. Как голод считается лучшей приправой к трапезе, так же полдневное хождение по мытарствам в сочетании с бессонной ночью накануне весьма располагали к отдохновенью. Оно и неплохо было б соломкой либо стружками подоткнуться кругом вместо одеяльца, но всю квартиру в скитанье с собой не заберешь! Опять же проглянувшее на исходе дня косое солнышко так славно пригревало пятки старо-федосеевскому батюшке, что вскорости, всплакнуть не успевши, провалился в мертвое забытье.
Обошлось без снов, но причудилось в конце, будто умер и за ненадобностью стаскивают с покойника сапоги. У закоченевшего тела не было малейшей воли к сопротивлению. Лишь когда принялись за второй, через силу приподнялся на локте взглянуть, кто с ним помещается в могильной тесноте. Чья-то тень заслоняла входной просвет с желтой зорькой на закраине позднего неба. Она лучше возвращала к действительности, нежели матерный приказ выгружаться на расправу, оставленный без отклика по неповиновенью языка. Начальная мысль о грабителе сменилась догадкой о здешнем хозяине: при обходе наткнулся на самовольного постояльца. Предположенье подтвердилось, как только в несколько приемов удалось выбраться из норы.
Нередко и при других заболеваниях сон перемежается с прослойками яви, и тоже при попытке разграничить их смертельно болит голова. Застукавший Матвея страж походил на ожившую чернильную кляксу в своем выворотном тулупе и с берданом ископаемого образца: больше не виднелось следов на свежевыпавшем снегу. Насколько позволяла судить белесая мгла кругом, поимщик был того же преклонного возраста, что и добыча.
– Ладно, отдай обувку-то, шатун, куда тебе непарный! Чуть ногу из сустава не выкрутил...
– Думаю, не помер ли, – прикладом ружьишка придвинул валявшуюся вещь владельцу. – Получай свое имущество.
– Старикам о сию пору спать положено. А ты колобродишь впотьмах, людей покоя лишаешь, креста на тебе нет.
– Хорошо вам, бродягам: ровно птица укрылся рукавом и дома. А тут выслуги до пенсии не хватает, да учти, старуха безногая на руках. Спасибо, разрешил Павел Степаныч докараулить годок... Чего там у тебя, ай не налезает?
– Беда, совсем руки отказали, – не справляясь с размотавшейся оберткой, все топтался Матвей на одной ноге, пока не надоумил тот присесть на свою шкатунку. – Ладно, разул ты меня, изгнал из рая... дальше что, дремучее ты диво лесное?
Возможно, дело промеж них так и закончилось бы обоюдным стариковским ворчаньем, кабы по неопытности не задел невзначай достоинство вооруженной до зубов власти.
– Я тебе, такой-то матери своей сын, не диво лесное, а власть приставленная... не видел, куда лез? Складены ящики, значит, складское помещение, вход посторонним запрещен! Да еще вопрос – отколе ты тут под покровом ночки темной взялся?.. За что и должен я тебя предоставить по назначению.
При всем комизме положения у Матвея и ноги отнялись, едва сообразил возможные последствия милицейского протокола помимо крушения всеалтайских планов вообще.
– Слышь-ка, начальник неусыпный, не торопился бы, ночь-то велика. Ты лучше достань очки, спичку на меня потрать... Похож я на мазурика? Мне и мысленно-то такого груза не поднять. На таких казенную бумагу изводить – весь капитализм по миру пустишь в одночасье! – все пытался о.Матвей смягчить ему сердце. – А не-то, давай, я тебе сразу открою весь мой секрет...
– Нечего там, выгребай вперед, а я за тобой в кильватере... и барахло твое сам понесу, – в предвидении возможного бегства было о.Матвею в ответ.
Когда же последний вызвался хоть ружье ему донести, тот, взваливая ношу на плечо, лишь усмехнулся зловеще на тотчас разгаданное намерение злоумышленника.
Не иначе как длился гадкий давешний сон, что очнулся в могиле, – в те годы самые такие сновидения открывались именно внезапным пробуждением среди ночи, и потом тоже сопровождаемая смертной тоской ломота во всем теле, пока не представится случай нырнуть от нее в непробудное безбольное забытье... Иначе зачем надо тащиться долгим кружным путем до спасительного красного фонарика впереди, куда прямиком не более трех минут ходу. Вряд ли только из-за начавшихся там и сям работ приходилось, как бывает в бреду, перебираться через навалы запорошенных, дребезжащих при скатывании труб или по вязкой глине обходить дырку в земле, котлованом прикинувшийся вулканический кратер. Но главной приметой сна было, конечно, то несусветное обстоятельство, что два обоюдно-безвредных русских старика, коим почивать бы на жарко натопленной лежанке, во исполнение неких заветов бодрствуют в некоем безлюдном пространстве, причем один гонит другого на заведомый в сущности расстрел, тыча сзади в больную почку, верно, незаряженным берданом.
– Я и так иду, чего же ты меня штукой своей пинаешь? – на ходу увещал перетрусивший о.Матвей сопевшего за спиной гонителя. – Ведь железная, стуканешь пошибче, я у тебя и помер... куда ты меня без лопаты денешь? Подумают, барыша с сообщником не поделили. Запросто могут и старушку к делу пристебнуть: в тюрьме-то и безногая лежать сгодится! А уж должности сразу решат за оставление поста без присмотра. Пока мы тут с тобой, кто-то поди шурует в твоем хозяйстве за милую душу... – И опять уговаривал конвоира покончить дело по старинке: – Ну, куды ты меня, дохлого, тащишь на ночь глядя? – безнадежно скулил батюшка, впотьмах и по щиколку увязая в строительной грязище. – Ай не видишь, поп я, бывший поп. Накажи, раз провинился: возьми рублик отступного либо по шее разок стукани и отпусти с миром. Дай мне своей смертью помереть!
– Никак не возможно, отец, – сурово отвечало должностное лицо, тыча берданкой в спину своей добычи. – По службе обязан я предоставить тебя для узнания, кто ты есть в самделе.
Так вел он Матвея к его судьбе на единственный во мраке огонечек впереди.
Временами наплывала знобящая одурь и мерещилось, будто спускался по уже заснеженным ступенькам в еще более безотрадную глубинку. И вдруг оказалось, что уже пришли на место.
Комендатура помещалась в невзрачном, подсобного типа строеньице. Три, четыре ли нетоптанных, снегом подернутых ступеньки вели на крыльцо комендантского барака. Наружного фонаря хватило разглядеть неотложную пожарную утварь в сенцах. И хотя лишь сон, реальная, махоркой уютно прокуренная теплынь порадовала прозябшее Матвеево тело, а пронзительная, на длинном из-под потолка шнуре, после промозглой тьмы жмуриться заставлявшая лампешка представилась арестованному дивным благодеяньем. Спрятанная в жестяном самодельном конусе, она кидала отвесное сиянье на грубый, нечисто выскобленный от пятен и с карандашным огрызком посреди квадратный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220
Обошлось без снов, но причудилось в конце, будто умер и за ненадобностью стаскивают с покойника сапоги. У закоченевшего тела не было малейшей воли к сопротивлению. Лишь когда принялись за второй, через силу приподнялся на локте взглянуть, кто с ним помещается в могильной тесноте. Чья-то тень заслоняла входной просвет с желтой зорькой на закраине позднего неба. Она лучше возвращала к действительности, нежели матерный приказ выгружаться на расправу, оставленный без отклика по неповиновенью языка. Начальная мысль о грабителе сменилась догадкой о здешнем хозяине: при обходе наткнулся на самовольного постояльца. Предположенье подтвердилось, как только в несколько приемов удалось выбраться из норы.
Нередко и при других заболеваниях сон перемежается с прослойками яви, и тоже при попытке разграничить их смертельно болит голова. Застукавший Матвея страж походил на ожившую чернильную кляксу в своем выворотном тулупе и с берданом ископаемого образца: больше не виднелось следов на свежевыпавшем снегу. Насколько позволяла судить белесая мгла кругом, поимщик был того же преклонного возраста, что и добыча.
– Ладно, отдай обувку-то, шатун, куда тебе непарный! Чуть ногу из сустава не выкрутил...
– Думаю, не помер ли, – прикладом ружьишка придвинул валявшуюся вещь владельцу. – Получай свое имущество.
– Старикам о сию пору спать положено. А ты колобродишь впотьмах, людей покоя лишаешь, креста на тебе нет.
– Хорошо вам, бродягам: ровно птица укрылся рукавом и дома. А тут выслуги до пенсии не хватает, да учти, старуха безногая на руках. Спасибо, разрешил Павел Степаныч докараулить годок... Чего там у тебя, ай не налезает?
– Беда, совсем руки отказали, – не справляясь с размотавшейся оберткой, все топтался Матвей на одной ноге, пока не надоумил тот присесть на свою шкатунку. – Ладно, разул ты меня, изгнал из рая... дальше что, дремучее ты диво лесное?
Возможно, дело промеж них так и закончилось бы обоюдным стариковским ворчаньем, кабы по неопытности не задел невзначай достоинство вооруженной до зубов власти.
– Я тебе, такой-то матери своей сын, не диво лесное, а власть приставленная... не видел, куда лез? Складены ящики, значит, складское помещение, вход посторонним запрещен! Да еще вопрос – отколе ты тут под покровом ночки темной взялся?.. За что и должен я тебя предоставить по назначению.
При всем комизме положения у Матвея и ноги отнялись, едва сообразил возможные последствия милицейского протокола помимо крушения всеалтайских планов вообще.
– Слышь-ка, начальник неусыпный, не торопился бы, ночь-то велика. Ты лучше достань очки, спичку на меня потрать... Похож я на мазурика? Мне и мысленно-то такого груза не поднять. На таких казенную бумагу изводить – весь капитализм по миру пустишь в одночасье! – все пытался о.Матвей смягчить ему сердце. – А не-то, давай, я тебе сразу открою весь мой секрет...
– Нечего там, выгребай вперед, а я за тобой в кильватере... и барахло твое сам понесу, – в предвидении возможного бегства было о.Матвею в ответ.
Когда же последний вызвался хоть ружье ему донести, тот, взваливая ношу на плечо, лишь усмехнулся зловеще на тотчас разгаданное намерение злоумышленника.
Не иначе как длился гадкий давешний сон, что очнулся в могиле, – в те годы самые такие сновидения открывались именно внезапным пробуждением среди ночи, и потом тоже сопровождаемая смертной тоской ломота во всем теле, пока не представится случай нырнуть от нее в непробудное безбольное забытье... Иначе зачем надо тащиться долгим кружным путем до спасительного красного фонарика впереди, куда прямиком не более трех минут ходу. Вряд ли только из-за начавшихся там и сям работ приходилось, как бывает в бреду, перебираться через навалы запорошенных, дребезжащих при скатывании труб или по вязкой глине обходить дырку в земле, котлованом прикинувшийся вулканический кратер. Но главной приметой сна было, конечно, то несусветное обстоятельство, что два обоюдно-безвредных русских старика, коим почивать бы на жарко натопленной лежанке, во исполнение неких заветов бодрствуют в некоем безлюдном пространстве, причем один гонит другого на заведомый в сущности расстрел, тыча сзади в больную почку, верно, незаряженным берданом.
– Я и так иду, чего же ты меня штукой своей пинаешь? – на ходу увещал перетрусивший о.Матвей сопевшего за спиной гонителя. – Ведь железная, стуканешь пошибче, я у тебя и помер... куда ты меня без лопаты денешь? Подумают, барыша с сообщником не поделили. Запросто могут и старушку к делу пристебнуть: в тюрьме-то и безногая лежать сгодится! А уж должности сразу решат за оставление поста без присмотра. Пока мы тут с тобой, кто-то поди шурует в твоем хозяйстве за милую душу... – И опять уговаривал конвоира покончить дело по старинке: – Ну, куды ты меня, дохлого, тащишь на ночь глядя? – безнадежно скулил батюшка, впотьмах и по щиколку увязая в строительной грязище. – Ай не видишь, поп я, бывший поп. Накажи, раз провинился: возьми рублик отступного либо по шее разок стукани и отпусти с миром. Дай мне своей смертью помереть!
– Никак не возможно, отец, – сурово отвечало должностное лицо, тыча берданкой в спину своей добычи. – По службе обязан я предоставить тебя для узнания, кто ты есть в самделе.
Так вел он Матвея к его судьбе на единственный во мраке огонечек впереди.
Временами наплывала знобящая одурь и мерещилось, будто спускался по уже заснеженным ступенькам в еще более безотрадную глубинку. И вдруг оказалось, что уже пришли на место.
Комендатура помещалась в невзрачном, подсобного типа строеньице. Три, четыре ли нетоптанных, снегом подернутых ступеньки вели на крыльцо комендантского барака. Наружного фонаря хватило разглядеть неотложную пожарную утварь в сенцах. И хотя лишь сон, реальная, махоркой уютно прокуренная теплынь порадовала прозябшее Матвеево тело, а пронзительная, на длинном из-под потолка шнуре, после промозглой тьмы жмуриться заставлявшая лампешка представилась арестованному дивным благодеяньем. Спрятанная в жестяном самодельном конусе, она кидала отвесное сиянье на грубый, нечисто выскобленный от пятен и с карандашным огрызком посреди квадратный стол.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220