До конца жизни Верстовский не смирился с этой оценкой.
В 1836 году Верстовский пишет Одоевскому: «Я бы желал, чтоб ты выслушал финал третьего акта оперы «Аскольдова могила» - ты бы посовестился и уверился бы, что заря Русской Музыки оперной за­нялась в Москве, а не в Петербурге. Я первый обожа­тель прекраснейшего таланта Глинки, но не хочу и не могу уступить права первенства! Правда, что ни в одной из моих опер нет торжественных маршей, польских мазурок, но есть неотъемлемые достоинст­ва, приобретаемые большой практикой и знанием ор­кестра. Нет ориториального - нет лирического - да это ли нужно в опере... в театр ходят не богу моли­ться».
Плохо принял Верстовский «Руслана и Людмилу» Глинки и «Эсмеральду» Даргомыжского.
«Эта общая неясность идей и мелодии едва ли не помеха полному успеху. Не всякий зритель знает контрапункт, и редкий из наших оперных слушате­лей следит за основной идеей полного состава сочине­ния! Это мое мнение об опере и было и есть после многих ее репетиций» - так оценивал Верстовский оперу «Руслан и Людмила», примерно в том же тоне высказывался и об «Эсмеральде»: «За постоянный ус­пех оперы ручаться трудно. В ней много принесено в жертву учености. Слушая внимательно музыку, невольно убеждаешься, что она написана под каким-то влиянием музыки Глинки».
Интересно, что и к драматическим актерам Вер­стовский относился порой столь же непримиримо. Несмотря на шумный успех у зрителей Мочалова и Щепкина, он не любил их, отдавая предпочтение пе­тербургскому трагику П.А. Каратыгину, а также В.М. Самойлову и Т.М. Домбровскому.
И все же появление опер Глинки не могло не ска­заться и на творчестве Верстовского. Еще в конце 30-х годов он начинает искать какие-то новые пути в оперном творчестве. Желание непременно «победить» Глинку воодушевляет его на эти поиски. Верстовский создает еще три оперы: «Тоска по родине» на либрет­то Загоскина (1839), «Чурова долина, или Сон наяву» (1843) и «Громобой» на либретто Д.Т. Ленского по балладе Жуковского (1854, поставлена в 1857 г.).
Постепенно музыкальная стилистика произведений Верстовского усложняется, вопреки его многочислен­ным утверждениям, что писать следует просто.
Опера «Сон наяву» (по пьесе В. Даля «Ночь на рас­путье») была закончена Верстовским еще до переезда в Москву петербургской труппы.
Верстовский энергично взялся за постановку опе­ры. Замысел его был грандиозен, он собирался ввести в спектакль множество технических эффектов, что­бы чудесами и фантасмагорией увлечь зрителя.
Первое представление оперы произошло 28 нояб­ря 1843 года. Потом спектакли много раз повторялись, шли в 1845-1847 годах, что свидетельствует об успе­хе «Сна наяву» у московских зрителей. Воспитанным на творениях Верстовского, на его «Аскольдовой мо­гиле», москвичам пришлась по вкусу яркая, сказоч­ная опера, наполненная чудесами славянской мифоло­гии, со множеством хоров, мелодичных арий и дуэтов, поставленная с использованием разнообразных технических трюков. Так, например, на сцене появ­лялся леший, то достигающий на глазах у зрителя размеров деревьев, то становящийся крохотным, едва заметным.
Однако профессиональная критика встретила «Сон наяву» не слишком восторженно. Ф.А. Кони выска­зался на страницах «Литературной газеты» отрица­тельно: «Опера Верстовского «Сон наяву, или Чурова долина» не имела успеха и, несмотря на великолеп­ную постановку, на мечтательную роскошь костюмов и декораций, не привлекает публику, хотя Бантышев мастерски заливается в своих песенках».
«Одни прекрасные декорации и костюмы не со­ставляют для нее прелести, но требуется, чтобы она заключала в себе музыкальный интерес», - писал другой критик, указывая также на «самонадеянность» Бантышева, лихо распевающего и малороссийскую, и плясовую, и цыганскую песни. Видимо, что-то в ма­нере исполнения этого певца уже не устраивало зри­теля 40-х годов, воспринималось им как вчерашний день.
Возможно, появись эта опера раньше, до рождения глинкинских творений, она имела бы такой же громкий успех, как и «Аскольдова могила». Но искусство ве­ликого Глинки открыло собой новый этап в развитии русской музыки и вызвало к жизни иные оценки и требования.
Энергично, широко раскрывшийся в первой поло­вине жизни, во второй, после «Аскольдовой могилы», Верстовский не создал ничего общественно значи­тельного, вошедшего в великое наследие нашей му­зыкальной культуры. Очевидно, время его ушло. По­этому и как руководитель московской сцены Верстов­ский в это время не всегда занимает прогрессивные позиции.
Верстовскому исполнилось шестьдесят лет, когда он ушел из театра, но он продолжает сочинять музы­ку. Кантата «Пир Петра Первого» на стихотворение Пушкина была последним созданием композитора. В основу кантаты положена народная песня времен Петра: «На матушке на Неве-реке молодой матрос ко­рабли снастил...»
Трудно было Верстовскому, привыкшему вдохнов­лять и вдохновляться, познавшему славу, остаться в тишине, без привычного общества, без успеха, без деятельности.
После ухода в отставку он жил в Хлебном переул­ке на Арбате, в доме, который сохранился до сих пор, правда, в перестроенном виде (д. 28).
Хорошо известен так называемый «дом Верстовско­го» против Музея изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. Но теперь благодаря публикации А.В. Воиновой в журнале «Наука и жизнь» (1976, № 8) выяснено, что утвердившееся за домом название не­верно, дом никогда не принадлежал Верстовскому, он мог лишь остановиться в нем у своих там­бовских земляков на незначительное время, приехав в Москву.
Автор заметки сообщает, что в 1824 году Алексей Николаевич купил дом в Доброй слободе, на Разгуляе, где и жил со своими родителями до женитьбы.
Как мы уже писали, супруги, живущие вне цер­ковного брака, поселились в Большом Харитоньев­ском переулке, 4 (сейчас дома этого не существует). Но прожили они там недолго и вскоре переехали на Цветной бульвар, 10, а потом в доходный многоквар­тирный дом на Рождественский бульвар, 3 (эти дома также не сохранились).
Еще несколько лет не было у Верстовского и Репи­ной своего дома. Одно из их местожительств в то время было в доме отставного писаря у Сухаревой баш­ни, в Панкратьевском (ныне Большой Сухаревский) переулке.
Наконец в 1836 году супруги переезжают в собст­венный дом в Староконюшенном переулке на Арбате. Сначала дом числился за Надеждой Васильевной Ре­пиной, «служащей при Императорском московском те­атре». В 1841 году, когда Верстовский и Репина офици­ально стали мужем и женой, дом этот сделался «соб­ственным домом» Верстовского. В арбатском особняке супруги прожили более двадцати лет.
Сюда приходили актеры Большого и Малого теат­ров, с которыми много занимался композитор, педа­гог, режиссер Верстовский.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40