Он лежал на одной полке с молоком и яйцами. Морфин: не менее двадцати бутылочек по 50 кубиков. Достаточно, чтобы на месяц вырубить дюжину наркоманов.
Глава пятая
Снаружи сгущались сумерки, голые деревья во дворе превратились в смутные силуэты на фоне кобальтового неба. Я непрерывно курил, оскверняя окурками девственно чистую пепельницу. Около семи дом высветили лучи фар и погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не уловил ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Фаулер включил верхнюю лампу, и прямоугольник света пронзил темноту гостиной, высвечивая мои ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что он почувствует запах дыма. Но ошибся. Доктор положил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда он включил свет, я направился следом, через столовую.
Кажется, доктор Фаулер не заметил моего «дипломата» на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Некоторое время я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк на выходе из столовой, а потом спросил:
– Самое время для вечерней дозы?
Он резко повернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
– Как вы сюда попали?
– Через щель в почтовом ящике. Почему бы нам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
– Вы не из НИЗа. Кто вы?
– Меня зовут Энджел. Я частный сыщик.
Я выдвинул из-за стола один из кухонных стульев, и он устало сел, по-прежнему сжимая пакет, будто молоко было последним его достоянием.
– Проникновение в чужую квартиру – серьезное преступление, – сообщил он. – Надеюсь, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я сел на стул верхом и сложил руки на изогнутой спинке.
– Мы оба знаем, что полицию вы не вызовете. Неприятностей не оберешься, если они отыщут склад наркотика в холодильнике.
– Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
– Бросьте, док, я видел, как ваши «машинки» варятся в ванной. Вы давно на игле?
– Я… Я не наркоман! И не потерплю постороннего вмешательства в личную жизнь! Меня мучает ревматоидный артрит. Когда боль становится нестерпимой, я изредка применяю слабый обезболивающий наркотик. Теперь будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
– Валяйте. Могу даже набрать номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк на стуле; его мешковатый костюм, казалось, вдруг стал ему слишком велик.
– Чего вы от меня хотите? – Он оттолкнул пакет с молоком в сторону и оперся подбородком о ладони.
– Того же, из-за чего я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
– Я рассказал все, что знал.
– Перестаньте валять дурака, док. Ни в какую больницу для ветеранов Либлинга не переводили. Я звонил в Олбани. Не слишком умно с вашей стороны пытаться отделаться такой дешевкой. – Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил. – Вторая ваша ошибка – в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. В сорок пятом году о них маловато знали.
Доктор Фаулер застонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
– Все кончено. Я так и знал. Сразу понял – после прихода того посетителя. Пятнадцать лет не было ни одного посетителя, ни одного!
– Похоже, парень пользовался успехом, – заметил я, крутанув колесико своей «Зиппо», и сунул кончик сигареты в пламя. – Где он сейчас?
– Понятия не имею. – Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. – Я никогда не видел этого пациента после войны.
– Но, доктор, ведь он куда-то отправился?
– Не знаю. Как-то ночью, давным-давно, за ним пришли какие-то люди. Он сел вместе с ними в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
– В машину? Мне казалось, он был совершенно невменяем.
Доктор моргнул и потер глаза.
– К нам он прибыл в коме. Но уже через месяц встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Лечение дало отличные результаты. Днем мы играли с ним в теннис.
– Значит, он уехал нормальным?
– Нормальным? Это гадкое слово, «нормальный». Абсолютно ни о чем не говорит. – Нервные пальцы Фаулера сжались в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке у него блестела золотая «печатка» с пятиконечной звездой. – Что же касается вашего вопроса… – Либлинг не был похож на нас с вами. Придя в себя и вновь обретя речь и зрение, он по-прежнему страдал от острой амнезии.
– То есть, от потери памяти?
– Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он – кто-то другой и когда-нибудь вспомнит все. Я сказал, что он уехал с друзьями, но мне пришлось поверить этим людям на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими.
– Расскажите об этих друзьях поподробней. Кто они? Как их звали?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
– Это было так давно. Я постарался выбросить все из памяти.
– Только не пугайте меня еще и своей амнезией, док.
– Их было двое, – медленно произнес он, и слова словно приходили издалека, просеиваясь сквозь сито сожаления. – Мужчина и женщина. О женщине не могу сказать ничего: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
– Как его звали?
– Он назвался Эдвардом Келли. Проверить я не мог. Я записал это имя в свою черную книжечку.
– А что за формальности? В чем дело?
– Деньги! – Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. – У каждого человека есть своя цена. Я не исключение. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги…
– Сколько?
– Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны о большей я и мечтать не смел.
– Ну, и в наши дни с такой суммой можно воплотить кое-какие мечты, – заметил я. – И что Келли хотел от вас?
– Вы и сами догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в медкарте. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И, самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом в «Эмме Харвест».
– Именно так вы и делали?
– Это оказалось несложным. У Либлинга не было посетителей, кроме Келли и его театрального агента… или менеджера, не помню точно.
– А как звали этого агента?
– Фамилия, кажется, Вагнер, имени не помню.
– Он был заодно с Келли?
– Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе, и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он звонил раз в год или чаще, чтобы спросить, не пошел ли пациент на поправку, но сам никогда не приезжал. А потом звонить перестал.
– А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
– С какой стати? Я постоянно делал записи в его карточку, неделю за неделей, а каждый месяц от доверенного Либлинга приходил чек для покрытия расходов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Глава пятая
Снаружи сгущались сумерки, голые деревья во дворе превратились в смутные силуэты на фоне кобальтового неба. Я непрерывно курил, оскверняя окурками девственно чистую пепельницу. Около семи дом высветили лучи фар и погасли. Я ожидал услышать шаги доктора на крыльце, но не уловил ни звука, пока в замке не повернулся ключ.
Фаулер включил верхнюю лампу, и прямоугольник света пронзил темноту гостиной, высвечивая мои ноги до колен. Я затаил дыхание, опасаясь, что он почувствует запах дыма. Но ошибся. Доктор положил пальто на перила и прошаркал на кухню. Когда он включил свет, я направился следом, через столовую.
Кажется, доктор Фаулер не заметил моего «дипломата» на столе. Он открыл дверцу холодильника и наклонился, роясь внутри. Некоторое время я наблюдал за ним, опершись плечом о резной, изогнутый в виде арки косяк на выходе из столовой, а потом спросил:
– Самое время для вечерней дозы?
Он резко повернулся, обеими руками прижимая к груди пакет с молоком.
– Как вы сюда попали?
– Через щель в почтовом ящике. Почему бы нам не посидеть и не выпить молока за приятным, долгим разговором?
– Вы не из НИЗа. Кто вы?
– Меня зовут Энджел. Я частный сыщик.
Я выдвинул из-за стола один из кухонных стульев, и он устало сел, по-прежнему сжимая пакет, будто молоко было последним его достоянием.
– Проникновение в чужую квартиру – серьезное преступление, – сообщил он. – Надеюсь, вам ясно, что вы потеряете лицензию, если я вызову полицию?
Я сел на стул верхом и сложил руки на изогнутой спинке.
– Мы оба знаем, что полицию вы не вызовете. Неприятностей не оберешься, если они отыщут склад наркотика в холодильнике.
– Я врач. Хранить дома фармацевтические средства не противоречит правилам.
– Бросьте, док, я видел, как ваши «машинки» варятся в ванной. Вы давно на игле?
– Я… Я не наркоман! И не потерплю постороннего вмешательства в личную жизнь! Меня мучает ревматоидный артрит. Когда боль становится нестерпимой, я изредка применяю слабый обезболивающий наркотик. Теперь будьте любезны убраться отсюда, или я действительно вызову полицию.
– Валяйте. Могу даже набрать номер. Они с удовольствием подвергнут вас специальному тесту.
Доктор Фаулер обмяк на стуле; его мешковатый костюм, казалось, вдруг стал ему слишком велик.
– Чего вы от меня хотите? – Он оттолкнул пакет с молоком в сторону и оперся подбородком о ладони.
– Того же, из-за чего я приходил в клинику. Информации о Джонатане Либлинге.
– Я рассказал все, что знал.
– Перестаньте валять дурака, док. Ни в какую больницу для ветеранов Либлинга не переводили. Я звонил в Олбани. Не слишком умно с вашей стороны пытаться отделаться такой дешевкой. – Вытряхнув сигарету из пачки, я сунул ее в рот, но не закурил. – Вторая ваша ошибка – в том, что вы сделали запись о переводе на карточке Либлинга шариковой ручкой. В сорок пятом году о них маловато знали.
Доктор Фаулер застонал и, стиснув голову руками, опустил ее на стол.
– Все кончено. Я так и знал. Сразу понял – после прихода того посетителя. Пятнадцать лет не было ни одного посетителя, ни одного!
– Похоже, парень пользовался успехом, – заметил я, крутанув колесико своей «Зиппо», и сунул кончик сигареты в пламя. – Где он сейчас?
– Понятия не имею. – Фаулер выпрямился. Кажется, этот разговор отнял у него все силы. – Я никогда не видел этого пациента после войны.
– Но, доктор, ведь он куда-то отправился?
– Не знаю. Как-то ночью, давным-давно, за ним пришли какие-то люди. Он сел вместе с ними в машину, и они уехали. Больше я его не видел.
– В машину? Мне казалось, он был совершенно невменяем.
Доктор моргнул и потер глаза.
– К нам он прибыл в коме. Но уже через месяц встал на ноги и чувствовал себя неплохо. Лечение дало отличные результаты. Днем мы играли с ним в теннис.
– Значит, он уехал нормальным?
– Нормальным? Это гадкое слово, «нормальный». Абсолютно ни о чем не говорит. – Нервные пальцы Фаулера сжались в кулаки на выцветшей клеенке. На левой руке у него блестела золотая «печатка» с пятиконечной звездой. – Что же касается вашего вопроса… – Либлинг не был похож на нас с вами. Придя в себя и вновь обретя речь и зрение, он по-прежнему страдал от острой амнезии.
– То есть, от потери памяти?
– Совершенно верно. Он понятия не имел, кто он и откуда появился. Даже собственное имя ничего для него не значило. Он уверял, будто он – кто-то другой и когда-нибудь вспомнит все. Я сказал, что он уехал с друзьями, но мне пришлось поверить этим людям на слово. Джонатан Либлинг не узнал их. Для него они были чужими.
– Расскажите об этих друзьях поподробней. Кто они? Как их звали?
Доктор закрыл глаза и прижал дрожащие пальцы к вискам.
– Это было так давно. Я постарался выбросить все из памяти.
– Только не пугайте меня еще и своей амнезией, док.
– Их было двое, – медленно произнес он, и слова словно приходили издалека, просеиваясь сквозь сито сожаления. – Мужчина и женщина. О женщине не могу сказать ничего: было темно, и она оставалась в машине. В общем, раньше я ее не видел. Мужчину я знал, встречал его несколько раз. Именно он выполнил все формальности.
– Как его звали?
– Он назвался Эдвардом Келли. Проверить я не мог. Я записал это имя в свою черную книжечку.
– А что за формальности? В чем дело?
– Деньги! – Доктор выплюнул это слово, будто кусок гнилого мяса. – У каждого человека есть своя цена. Я не исключение. Однажды этот парень Келли пришел ко мне и предложил деньги…
– Сколько?
– Двадцать пять тысяч долларов. Может, сейчас эта сумма не кажется огромной, но во время войны о большей я и мечтать не смел.
– Ну, и в наши дни с такой суммой можно воплотить кое-какие мечты, – заметил я. – И что Келли хотел от вас?
– Вы и сами догадываетесь: выпустить Джонатана Либлинга, не оставляя записи в медкарте. Уничтожить все свидетельства о его выздоровлении. И, самое главное, мне следовало делать вид, будто он все еще числится пациентом в «Эмме Харвест».
– Именно так вы и делали?
– Это оказалось несложным. У Либлинга не было посетителей, кроме Келли и его театрального агента… или менеджера, не помню точно.
– А как звали этого агента?
– Фамилия, кажется, Вагнер, имени не помню.
– Он был заодно с Келли?
– Насколько я знаю, нет. Я никогда не видел их вместе, и похоже, он не знал, что Либлинг исчез. Он звонил раз в год или чаще, чтобы спросить, не пошел ли пациент на поправку, но сам никогда не приезжал. А потом звонить перестал.
– А как же клиника? Администрация не заподозрила, что у них пропал пациент?
– С какой стати? Я постоянно делал записи в его карточку, неделю за неделей, а каждый месяц от доверенного Либлинга приходил чек для покрытия расходов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58